Отрывок из пьесы о Николае Гумилеве

Елена Раскина, фрагмент из пьесы «Последний август»

(Петроград, август 1921 г. Кабинет следователя ЧК на Шпалерной. Следователь Якобсон медленно прохаживается по кабинету. На табуретке подследственного –  великий русский поэт Николай Степанович Гумилев, арестованный 7 августа за участие в контрреволюционном заговоре Таганцева.
Следователь достает из шкафа коробку с шахматами, ставит ее на стол, медленно раскрывает коробку, высыпает фигуры, потом тщательно протирает их тряпочкой и расставляет по шахматной доске.)

С л е д о в а т е л ь:  А сейчас мы поиграем в шахматы…

Г у м и л е в (удивленно):  В шахматы? Зачем?

С л е д о в а т е л ь (продолжая протирать и расставлять фигуры):  Ну как зачем, Николай Степанович? На вопросы вы отвечать не желаете…  Физическое воздействие к вам применять, видимо,  бесполезно. Вы – человек крепкий… КонквистадОр… Или конквистАдор? Как правильно ударение-то ставить? А, Николай Степанович?

Г у м и л е в (с иронией смертника):  Думаю, вы и сами знаете, господин следователь.  В гимназии учились…

С л е д о в а т е л ь  (назидательно): Я не господин следователь, я гражданин следователь, уполномоченный расследовать ваше дело самим Феликсом Эдмундовичем. Дзерджинским.

Г у м и л е в (с  усмешкой):  И что же, он уполномочил вас играть со мной в шахматы?

С л е д о в а т е л ь (хладнокровно):  А это у нас не запрещается. Почему бы и нет? Или вы не играете в шахматы?

Г у м и л е в:  Играю.  Но с вами не хочу.

С л е д о в а т е л ь:  Зря не хотите, Николай Степанович. С кем-то еще поиграть в этой жизни вам вряд ли удастся. Если, конечно, вы не пойдете на сотрудничество со следствием, как ваш руководитель, Владимир Николаевич Таганцев. Назовите членов вашей пятерки, или, как там у вас – тройки…

Г у м и л е в:  Никого я называть не буду. К тому же, они – не заговорщики, а просто – сочувствующие…

С л е д о в а т е л ь:  А вы – тоже сочувствующий? Кому сочувствуете – белым и красным, им или нам?

Г у м и л е в:  Я – не белый и не красный, я – поэт…

С л е д о в а т е л ь:  Поэт? Ну, это мы знаем. Как же, читали…  «Так что сыплется золото с кружев, с розоватых брабантских манжет…». Красиво, ничего не скажешь. Я сам, знаете ли, люблю ваши стихи.

Г у м и л е в:  Вы? Любите?

С л е д о в а т е л ь:  Не верите? А зря. Мы тут в ЧК – тоже люди. И не чужды искусству. Хотите – сигареткой угощу?
Г у м и л е в (иронично):  Сигареткой? Или – портсигаром в зубы?

С л е д о в а т е л ь:  Ну, зачем же портсигар портить? Я сам вам папиросу достану.

(Достает из ящика стола золотой портсигар с монограммой, вынимает из него папиросу, дает Гумилеву, подносит спичку. Гумилев курит.)

Г у м и л е в:  А портсигар чей? Монограмма то – великокняжеская?

С л е д о в а т е л ь:  А, у кого-то из ваших друзей Романовых при аресте реквизировали… Вы же у нас – монархист?

Г у м и л е в (спокойно):  Монархист.

С л е д о в а т е л ь:  И с эстрады нашим красным матросам читали: «Я бельгийский ему подарил пистолет и портрет моего государя…». А потом эти самые матросики в Кронштадте бучу подняли против нашей большевистской власти. А вы им сочувствовали, верно?

Г у м и л е в:  Сочувствовал. Но за сочувствие при старой власти не арестовывали.

С л е д о в а т е л ь:  Потому-то ваш Николай Романов и упустил власть. А мы смотрим глубже. В самый корень. В душу человеческую… А у вас душа-то не наша, не красная…

Г у м и л е в:  Душа не может быть красной или белой. Душа Господу принадлежит.

С л е д о в а т е л ь:  А, я и забыл, вы же у нас верующий. Поддерживаете поповское мракобесие.

Г у м и л е в:  Да, я верующий.

С л е д о в а т е л ь:  Верующий, монархист и поэт. Прекрасно! Три замечательных основания для расстрела.

Г у м и л е в  (презрительно):  Вы, наверное, шутите?

С л е д о в а т е л ь:  Нет, я не шучу. Я вполне серьезно. Так в шахматы со мной играть будете, Николай Степанович?

Г у м и л е в (пожимая плечами):  Извольте.

С л е д о в а т е л ь:  Вы, конечно, будете играть белыми, как же иначе? А я, стало быть, черными.

Г у м и л е в:  Красных фигур в этой игре нет.

С л е д о в а т е л ь:  Красные? Черные? Какая разница? Черный – цвет анархистов. Или смерти. Вашей смерти, Николай Степанович. Так вы будете говорить?

Г у м и л е в (холодно):  Нет, не буду.

С л е д о в а т е л ь:  Ну, тогда сыграем напоследок. Может, и передумаете.

Г у м и л е в (жестко):  Не передумаю.

С л е д о в а т е л ь:  Ну что же, начинайте, Николай Степанович. Белые играют первыми.

Г у м и л е в:  Я помню. (Сдвигает с места белую пешку).

С л е д о в а т е л ь:  Первыми начинают – первыми и проигрывают (сдвигает с места черную пешку).

Г у м и л е в:  Ну, ваша власть – тоже не навсегда.

С л е д о в а т е л ь:  А это мы еще посмотрим… Жаль, только вам посмотреть не удастся.

Г у м и л е в (рассеянно):  Жаль, жаль… Бумагу и перо дадите, человек, не чуждый искусству?

С л е д о в а т е л ь:  Зачем? Признание писать будете?

Г у м и л е в:   Нет, стихотворение записать нужно.

С л е д о в а т е л ь:  А вы его на стене камеры нацарапайте. Следующие постояльцы прочтут…

Г у м и л е в:  А я так и поступлю. Непременно. Хотите – вам прочитаю?

С л е д о в а т е л ь:  Мне? Ну, валяйте.

Г у м и л е в:  Встать с табуреточки этой разрешите?

С л е д о в а т е л ь:  Почему бы и нет? Может, Лермонтов тоже читал Мартынову перед смертью? Или Пушкин — Дантесу (издевательски хохочет). Слушаю вас, Николай Степанович… Только партейку доиграем, а?

Г у м и л е в:  Потом доиграем.

(Встает, читает, обращаясь к невидимому залу)

После стольких лет
Я пришел назад,
Но изгнанник я,
И за мной следят.

- Я ждала тебя
Столько долгих дней!
Для любви моей
Расстоянья нет.

- В стороне чужой
Жизнь прошла моя,
Как умчалась жизнь,
Не заметил я.

- Жизнь моя была
Сладостною мне,
Я ждала тебя,
Видела во сне.

Смерть в дому моем
И в дому твоем,-
Ничего, что смерть,
Если мы вдвоем.

(Музыка.)

С л е д о в а т е л ь:  Жаль мне вас, Николай Степанович. Только сделать я для вас уже ничего не могу. Не я дело ваше веду, бумага его ведет. Папирос могу в камеру дать, записочку супруге вашей попрошу доставить. Вот и все… Не обессудьте.

Г у м и л е в:  А мне большего и не надо. В камеру отпустите?

С л е д о в а т е л ь: Отпущу. Пока…

Г у м и л е в:  Прощайте, гражданин следователь. Или до свиданья.

С л е д о в а т е л ь (смахивая с доски фигуры):  Прощайте.

(Открывает дверь кабинета, вызывает конвойного. Гумилева выводят. Музыка, занавес.)