Светает

Разлад


Да не стой ты за правым плечом,
не молчи и не жди обречённо.
Ты же знаешь, что я увлечён
тем, что все почитают никчёмным.

Ветерок чуть колышет ковыль.
Унесёт у кого-то газету.
Вырвет сотню дубов вековых
и потащит несчастных по свету,

беззаботный шалун-ветерок...
Кто-то дунул легонько в начале.
А к чему ещё взводят курок?
Отчего не желают причалить?

Ни к чему мне твои письмена.
Их мудрее сплетённые ветви.
Окружённые тьмой имена.
Адреса неземных соответствий.

Необъятнее звёздная ночь,
колыбель всех планет и рассветов.
Лишь они мне способны помочь.
Лишь от них принимаю советы.




Корабль дураков


Сегодня всё смешалось —
Как будто куст сирени
Благоухал и салом,
Горчицей пах и хренью.

Под креном невозможным,
Смертельным галсом к ветру
Неслась по бездорожью
Шаланда в стиле ретро.

А шли на той шаланде
Ловцы таких моментов,
Что лучше уж баланда,
Чем с ними сантименты.

Визгливый голос флейты
Перепилили скрипки.
И вился над уклейкой
Дым сигареты «Шипка».

Владелец контрабаса
(Да кто ж с него-то спросит?),
Сняв треники с лампасом,
Изнемогал поносом.

Труба взлетала к тучам.
Глухое пианино
С тапёром невезучим
Всё мучилось станиной.

И в думах, на распутьи
Всё потирал ладошки,
Уткнувшись рожей в прутья,
Поэт губной гармошки.




Испанский дебют


Безоблачное небо
Испанию накрыло —
Чтоб поле стало хлебом,
Чтоб сокол — рукокрылым.

Жестокие фаланги,
Фанаты-коммунисты —
Чтоб реял в небе ангел,
Чтоб небо было чистым.

Чтоб небо стало красным
До зарева пожара,
А в нём мальчишки-асы
Стрелялись бы по парам.

Да чтоб его осколки
Хрустальными слезами
В сердца вошли — иголкой,
Сверкали бы — глазами.

Чтоб кровь впитала небо
И стала — голубою.
И чтоб никем бы не был
Любой — но лишь собою.




Шинуазери


Над волнами светает.
Истончается тьма.
Где-то в прошлом Китае
Тихо сходит с ума

Никому неизвестный
Одинокий поэт,
Иероглиф нелестный
Получивший в ответ

На письмо о бамбуке
И осенней луне.
Снег последней разлуки
Умирает в окне.

Тушь бледнеет. Бумага
Возвращается в рис.
Продавщице сельмага
Шепчет он до зари,

Что приснился случайно,
Что вот-вот улетит.
А она — выпьет чаю
И получит кредит.




Но


Гниют останки древних рам.
Сожжён иконостас.
Но храм (а он — всё тот же храм)
Всегда прощает нас.

Точнее, нас простит не он,
А Тот, Кто жив над ним.
Над улицей дымит неон,
И в тучах тлеет нимб.

Сквозь пустоту немой дыры
В том месте, где был Лик,
Проникли звёздные миры,
Вселенной жуткий крик.

Но неба праздничный хрусталь
По-прежнему поёт.
Вернутся в пыль бетон и сталь.
Прервётся звёзд полёт.

И храм восстанет из руин,
Преобразившись в свет.
А шестикрылый серафим
Пойдёт писать сонет.




С самого утра


В небе драконы проводят зарядку.
Башня считает часы человека.
Здание храма проходит усадку.
Трещины веры — пропасти века.

Вера — богиня, звезда и планета,
распространяет надежду на счастье.
Так ли мы жаждем Большого Ответа
жадно распахнутой угольной пасти?

Мы не играем. Но нами играют
силы, которых мы даже не знаем.
Кажется, что приближаемся к раю —
лето всегда представляется раем.

Гаснет усилие. Солнце пылает.
Золото купола плавится в блике.
Плавится в будущей слава былая.
Гроздьями свежие зреют улики.




Невод


Мне подмигнул весёлый язь.
И мышь в овсе.
Звенит загадочная связь
Всего со всем.

И нами пойманные в сеть
Мерцанья слов
Сливаются в слепящий свет,
Где мы — улов.

Я буду после, буду до.
Я был всегда.
Вернётся в новый звёздный дом
Моя звезда.




Нет, но да


Будем жить? Да нет, не будем.
Но немного поживём.
И пример покажем людям,
И приём изобретём.

Соловьём не распинаясь,
Постараюсь объяснить:
Можно жить, конца не зная.
Но нельзя, теряя нить.

А она — нежней и тоньше,
И дороже с каждым днём.
Так, что даже миллионщик
Пропускает ход конём.

Романтичные натуры
Риску счёта не ведут.
Шьют пространство пули-дуры
На удачу и беду.

Проживём. И значит будем
Быть когда-нибудь ещё.
По пустыне — на верблюде.
В дождь — укутавшись плащом.




Поверх времён


Я хотел бы отойти в июне,
закусив клубникой молоко,
не впадая в старческие нюни,
попрощавшись бодро и легко.

И когда меня подымет воздух,
И к хрустальной сфере понесёт,
Я увижу: звёзды — это гвозди,
Я пойму — традиция не врёт.

В жизни мы послушны власти мёртвых.
Но потом — свободы не отнять.
Ангелочек, пухленький и вёрткий,
Забормочет: не хочу ли вспять?

Не хочу. И сетовать не буду.
Вот же я — по-прежнему живой.
Он подначит:

— Значит, ищешь чуда?
Платишь сердцем или головой?

— Всем, во что не сомневаясь верю.
И цепляться, право, не по мне...

Я стою в загадочном преддверьи,
Грею руки в солнечном огне.




Симфония


Донжон пароходной трубою
над павшим кастелло дымит.

Со смертью играет Гастелло,
себя превратив в динамит,

под лунный серебряный талер
дыру провертев в небесах.

Ему аплодирует Малер.
А души лежат на весах.

Похоже, что дружные души.
В комплекте — один коллектив.

Что зайцам ослиные уши,
план выполнил, криво пришив.

И рыцарь, погибший под замком,
и лётчик, и маг-симфонист,

прошедшие в боговы дамки,
молчат. Но лабает, речист,

кантату хор бодрых во славу...
Пушинка — и нет никого.

Бывает. На то и облава.
И светит им адский огонь.




Утренняя луна


Рушишь город, но в нём живёшь?
Чем же тебе помочь?
Серое мажется чёрным сплошь,
Будто идёшь сквозь ночь?

Мне так не кажется. Видится мне —
Где-то в конце аллей
Светят зарницы искрами дней,
С каждым годом алей.

Нет, мы не спорим. Какой тут спор.
Сажа — и та бела.
Поры не дышат. И с этих пор
Туго идут дела.

Нет, я не лягу. Не стану спать.
Редкий забрезжит свет.
Жил-был Мариус Петипа
В Питере-и-Москве...