Письма неримскому другу

ПИСЬМА НЕРИМСКОМУ ДРУГУ
(Из Больницы)


Скоро осень. К нам, осевшим в этом храме,
смена красок не придёт как добрый пастырь.
У меня стриптиз сегодня по программе:
будут спину мылить мне Поллукс и Кастор.

Ты не очень там бушуй, остынь, Евгений.
Всё по-дружески, тепло, факультативно.
Ну и что с того, что оба они геи?
Близость их, скорее, Женя, когнитивна.

Эх, обнять бы тело знойное бандуры!
Или цитры стан — в лирическом восторге.
Слава Богу, сам хожу на процедуры,
а Поллукс вчера проснулся голым в морге.

Первым другом ты мне был и стал — последним.
Люди-волки съели тех, кто люди-братья,
и по-волчьи, Жень, расправились с наследьем,
наградив меня казённою кроватью.

В богадельне нашей окна как бойницы:
защищают от непрошеных болезней.
Чем надёжнее решётки на больнице,
тем леченье пациента бесполезней.

И спасибо за очки, бумагу, книги.
Это лучше, чем лекарства из аптеки.
Но читать пока не клеится — вериги
в двадцать первом тяжелей, чем в первом веке.

Передал с трудом записку. Срочно, Женя,
позвони скорей в ноль-два — или кому там?
Я лежу шестые сутки без движенья,
прикрутили тросом к койке, экзекуты!

Намекают, как умеют, эти... дяди,
будто требовал я статус камергера.
Вот лежу теперь, как ветошь в шоколаде,
контингенту для наглядного примера.

Я один лежу. Коморка. Ноль — знакомых.
На стене или в мозгу — горит светильник.
Что по мне гуляют толпы насекомых,
я сужу по ощущениям тактильным.

Ваххабиты, наркоманы, пироманы...
Надо к людям относиться всем с любовью.
Здесь случаются приверженцы Корана,
в 20 лет на ладан дышат, ходят кровью.

Есть и наш один — за восемьдесят — перец.
Дом поджёг. Сестру убил. Себя прославил.
Всё кричит, что наступает падла немец.
Что страна, Евгений? Смерть — и та без правил.

Видишь, буквы так и пляшут по странице.
Слабость общая: в моче, в крови и в теле.
Если выпало окончить дни в больнице,
лучше было бы у моря, в Коктебеле.

Нет в Крыму морозов северных и вьюги,
хоть и там тебя обложат русским матом.
Говоришь, что главврачи везде — хапуги?
Но хапуга мне милей, чем патанатом.

Вспоминаю — и любая мелочь зрима.
Зря что ль нами этот берег был исхожен?
Понимаешь, он не просто берег Крыма.
Здесь с Цветаевой общался Макс Волошин.

Этот вечер провести с тобой согласен,
но духовно — и давай без геморроя.
Остального мне хватило в пятом классе.
Так за что теперь платить дороже втрое?

Не распахивай халатик свой, сестрица.
Я и так — незаживающая рана.
А душа ведь может не восстановиться.
Принеси воды холодной из-под крана.

Вот и про́пил жизнь! — И все свои заначки.
Как сказала мне жена в суде: "Скотина!"
Слог, конечно, очень грубый, как у прачки,
но не зря жена — вторая половина.

Паутина на окне висит гардиной.
Ум сдаёт, но шевелить ещё могу им.
Как там связи, мой Евгений, с Украиной?
Неужели до сих пор ещё торгуем?

Помнишь, Женя, наши пьянки да гулянки
киммерийским високосным знойным летом?
Главный врач здесь дочка рыженькой Татьянки.
Ты с ней спал ещё... Студенточка с приветом.

Приезжай, попьём пивка, закусим хлебом.
Или кильками. Расскажешь, что в столице.
Ты ведь помнишь, я всегда был дружен с Фебом.
Научу, как рифмовать. Вдруг пригодится.

Скоро, Жека, друг твой, любящий движенье,
дуба даст на ржавой панцирной кровати.
Я писал, что всё спустил — все сбереженья,
но на три пол-литры, думаю, что хватит.

Дай одну лахудре нашей медсестричке,
чтоб зарыли — проследила! — не с бомжами.
Проводи её потом до электрички.
К ней поедешь или нет — решайте сами.

Пол не мыт, у санитаров злые рожи,
солнце даже заглянуть сюда боится.
Вон пустует опостылевшее ложе:
новый труп выносят вяло из больницы.

На полу стоит кадушка с кипарисом,
за окном торчат — засохли напрочь — ели.
На рассохшейся скамейке, под карнизом,
пьёт с Захаром водку Всеволод Емелин.