5-я японская центурия

               Жалеешь о нём...
                Но сожалений не стоит
                наш суетный мир.
                Себя самого отринув,
                быть может, себя спасёшь.
                Сайгё

Светло, Сайгё, но ветрено в Киото.
(Слонялся там без малого неделю).
Хоть вырос в этом граде - не надеюсь
на старость переброситься обратно.
Я слышал что-то страшное: кого-то
из наших однокашников - он ранен! -
служилые кромсали, как селёдку.
Две раны - глубиною в два колодца,
но жив пока. Как всё-таки силён он!

Не верю, что воюющие кланы
не могут контролировать поборы
с крестьянского сословия. По морю
идёт доставка риса европейцам!
Свободу мы всегда считали -главной,
но нет её. "Сиди, не ерепенься!" -
талдычит мой приятель. Он - политик.
И в младости противно жить под лапой,
а мне, как ни крути, уже полтинник.

Ты правильно сказал: "Кому мы нахер
нужны с противоречиями? Рвань - мы!"
Крестьянство не считало нас за равных,
но время поменялось, как и свита.
Я тоже, может быть, пойду в монахи -
в таком-то бардаке - не долго спиться,
что вредно для ума и организма.
Властям смешно понятие морали,
а мне смешно, что кучка онанистов

кричит о новых подвигах на поле,
что наскоро отбили самураи.
Правители прилично замарались,
не справившись с восстанием служилых.
Прислуга их покормит и напоит,
но нет средь них поистине стожильных,
которые не гнутся под тисками.
Правители твердят - дерьма по пояс,
в то время, как мы по уши в том самом.

Но время, как-никак, - любитель смертных,
а наши рулевые - тоже дохнут.
Бессмертие в столетьях - тощий довод
для жаждущего власти и богатства.
Нам выпало на жизнь немало света,
но в нём-то и противился бог гадства
желанию быть светлым до осадка.
Все песни про отчизну были спеты -
пока благополучно дорастали

умом и существом до самой сути:
политика - на службе у обмана.
Кричащие в побоищах "о, мама!",
конечно, забывают об отчизне.
Сторонники большого самосуда
отъели подбородки, опочили.
Как близко разжигание сыр-бора!
Солдаты никогда не варят супа,
им близко поедание сырого.

Я бросил всё важнейшее, что многим,
наверно, показалось несусветным.
Я ел, не запивая, ряд суспензий,
но все они - минутное лекарство
(не носят, как когда-то - мои ноги).
Здоровье в прошлом месяце лягалось,
как старая кобыла перед боем.
Всё тело по утрам ужасно ноет,
трясутся горевые перепонки.

Ты был у императора в почёте,
но бросил всё, завидев - сколько бедствий
прославлено горюющими. Бес с ним -
с грошовым императорством без правды!
Быть может, это всё и прочтёшь ты,
но я согласен с мыслью, что бесправных
не стоит причислять к числу барашков.
В обед, перебирая чьи-то чётки,
я думаю: ох, было б всё, как раньше!

Жена твоя и дочь - не голодают.
Хоть - скромное пособие, но всё же -
неведомы им затхлости ночлежек
и привкус переваренного риса.
В Киото заправляют горлопаны -
любители сомнительного риска:
все жрут, как очумелые из бочек
и сёрбают спиртное из лоханей.
Сегодня самураи много бойче,

чем пару лет назад и даже пару
часов назад - наглее и проворней.
Недавно перечитывал (про войны!)
трактаты неизвестного китайца.
Так скольких же ещё не дожевала
война, что голосила нам: кидайтесь
на братьев и сестёр с великой силой?
Мне очень часто снится дождевая
погода, без которой так тоскливо.

Как хочется спокойствия и хмари.
Дожди омоют грязь, и станет легче.
Ничто меня теперича не лечит,
но всё же без надежды ты - никто здесь,
а император с жёнушкой - две хари,
которые плодят ряды ничтожеств.
Я зол и одновре;менно - бессилен,
когда, не голосуя за торговлю,
стою в родном Киото и вдыхаю
знакомый до озноба запах горя.