Несносная рабица. быль

  Ни что не вечно в этом мире. Вот и до тебя дорогой мой забор добралась старость. Захирел ты совсем, согнулся, почернел твой светлый лик, невидно бодрой улыбки, и нещадно поедает твоё былое крепкое тело противная плесень и гниль. Ну что же, прощай мой дорогой друг, верой и правдой ты служил мне долгие годы.
  Принимал воробьёв слушая их щебет, песни взлетевшего на твою спинку голосистого петуха, ругал наглый и колючий хмель, крапиву. И вот сегодня, я прощаюсь с тобой.
  Прости, что предаю тебя, прости за-то, что сломаю, и возможно предам огню. Но ты и там, в огне печи, будешь как верный пёс предан своему хозяину, и сгорая безропотно отдашь всю свою любовь и тепло, обогревая собой в холода жилище, своего хозяина.

  - Ну и долго мы будем ещё стоять? - спрашивает у меня гвоздодёр.
  - Что смотришь?
  - Давай начинай работать, у меня уже рога, и хвост по гвоздям чешутся.
 - Зы-ы-ыкрь, зык, заскрипели выходящие гвозди из столбиков и штакетника, и в кучу по летели пролёты бывшего забора. Да же солнце на время спряталось за тучу чтобы не видеть моего жестокосердия.
  Всплакнула и туча, поливая слезами "убитый" забор. Туча плакала всё сильнее и сильнее. Не удобно мне стало передними, и я смалодушничал, и зашёл в дом. К вечеру того же дня, мой бывший забор был перенесён во двор и "упокоен" у стены в дровяном сарае, где его дружно встретили поленья и, разного рода деревяшки.
  Наследующий день я забетонировал уже обрезанные и покрашенные железные трубы, и ближе к вечеру стал делать новое ограждение, то есть натягивать сетку рабицу.

  Ох и противная оказалась моя новая "подружка", а болтливая каких свет не видывал. Я её раскручиваю, а она крючками за чеки, клетки ячейки цепляется и не поддаётся.
  Я раскручиваю, а она хамит:
  - Не увидишь, где я зацепилась!
  - Не раскрутишь, не раскрутишь!
  И действительно, я не вижу где она сцепилась, ругаюсь на неё, ворчу, туда сюда дёргаю, а она твердит:
  - Ты не сможешь, ты не сможешь...
  Отцеплю я крючки, протяну сантиметров двадцать, а она по новой сцепляется, то сверху, то снизу. Я прошу её:
  - Перестань, за чем ты это делаешь? А она:
  - Работа у меня такая.
  - Какая ещё работа? - злобно спрашиваю я.
  - Цепляться, и нервы тебе мотать, отвечает сетка.

  Решил я не спорить с ней, а будто не в чём небывало спокойно разматывать. Потом и жена с дочерью подошли, и закипела работа. Сдалась сеть и покорно отпускала свои крючки от проворных рук моих помощников, и недовольно кряхтела когда её натягивали между столбов и привязывали проволокой. Сеть сильно душила жаба, и она из подтишка нет-нет да и проткнёт своим острым концом чей нибудь палец. О, с каким же она призрением смотрела на нас, когда была полностью растянута вдоль огорода, улицы и канавы. До сих пор молчит, будто в рот воды набрала, и нагло слепит глаза отражая на себе солнце. А вот штакетник так не делал, он нас любил, не то что эта скрученная оцинкованная проволока.