Лео Липский. Городок. Начало рассказа

Городок
рассказ

   Приписываемый Люции этот текст длиннее обычного рассказа, поэтому желаю предварить его кратким резюме:

   В маленьком городке живёт маленькая девочка Оля. Она знакомится со старым крестьянином Жемайтисом. Тому предстоит отправиться в лес по бобровую струю на заказ аптекаря– малышка просит Жемайтиса взять её с собой. Затем следует калейдоскоп наблюдения особенностей местного наречия (польско-литовско-белорусского), обычаев, ландшафта и климата– одновременно с восхождением Оли и Жемайтиса на Великое Древо. Те и не замечают, как стихии обыденности трансмутируют от подножия к верхушке, содержащей квинтэссенцию жизни– агглютинацию тамошних текучей воды и трясин, деревьев и местного наречия. Таков, пожалуй, сюжет этого повествования.

   Городок располагался совсем рядом с перекрёстком шоссе. А рядом с городком находилось светлое зелёное озеро. Называли его Ясночкой. От шоссе к городу ведёт улочка, за которой начинаются каменные дома, наконец– рынок. На перекрёстке трактов стоит резная деревянная статуйка Христа– скорчившегося и позеленевшего под проваливающимся навесиком.
   В каменном особняке жила Оля. Мать её была учительницей. Отец был и пропадал. исчезал и был, и снова пропадал. Момента его прихода девочка не заметила ни разу. Странно пахнущий отец, взяв её на колени, совал ей конфеты в губы, ать подарил ей сабельку, два– кондукторскую кепку. Отец хотел сына: быть с ним на ты, дружить и с ним по-мужски, а затем вместе ходить к девушкам. Оставленная отцу, Оля сносила бурю, пока тот пьяный слонялся по дому и переворачивал его вверх дном. Служанка ретировалась, а мать запиралась в спальне. Оля не терпела щетинистых поцелуев. Отец тянул её на парад дуэтом по городку, командовал: «Сядь!.. Встань!» Стуча зубами и дрожа, Оля не повиновалась ему, а кружила по комнате, которую тот запирал. «Чего ты хочешь от меня?»– порой спрашивала его Оля, а порой жалась к нему. Запах лаванды и перегара. Отец гонял дочь по комнате. Оле хотелось выпрыгнуть вон в окно. Отец приказывал ей сидеть, когда у Оли не было на то времени. У неё никогда не было времени.
   По окончании отцовской побывки Оля сбегала вон, обычно– к даме, державшей тридцать котов. Оля влетала к ней ржа и подёргивая кожей как лошадка. Кошатница была российской иммигранткой. Коты– каждый на своей полке– квартировали в библиотеке её покойного мужа. Ночами она по-русски корила их: «Ванька, ты снова нагадил!»
   За городком находилось озеро Чёрное, неподвижное в сплошных камышовых зарослях, а за ним– болота, цапли и канал. Подойдя к нему, нельзя было не застыть на месте при виде его, такого чёрного, недвижимого. Сон и только, да несколько лилий на том берегу. Словно беззвёздное ночное небо, озеро притягивало взгляд. Немного рыбы. Выпи. Неясыти на той стороне. Посредине озера– поросший папоротником и хвощом островок. Зелёный луг, весь такой свежий, рядом. Когда Оля ходила по упругой траве, та погодя опадала– такая обманная.
   Порой Оля купалась в канале. Неподвижный туман. Водоросли с головастиками. Она любила неподвижно лежать и смотреть волнение водорослей. Стрелолист и лягушачья икра волновались согласно воде, волнением хорошо известным и благодатным.
   Порой Оля дома за столом читала: «... Из таковых приспособлений опишем прежде всего пессарий (внутриматочная противозачаточная вкладка, прим. перев.)... Металлический пессарий противопоказан женщинам, страдающим белями. Вынимать его следует перед началом...» Вынимать откуда? Бели Оля представляла себе мглистыми, белёсыми привидениями из сказок. Маленькая девочка наговаривала себе библейским слогом:   
— И бели садились на всём живущем, и овивали живое, и затем пожирали его. И сносившийся с женой муж умирал один. А девушке ты ничего не причинишь, и бели исчезнут бесследно. А если они не пропадут, ты устроишь алтарь.
   Она также ходила в сад, где раскидывали неводы крупные пауки-крестоносцы. Пётр ловил мух и живьём метал их в сети. Крестоносец проворно семенил к жертве, слюнил её– и от мухи оставалась полая мумия.
   — Оля, Оля!
   — Мамочка, я на минутку, на одну минутку.
   Внизу, в саду у калитки Пётр беседует с двумя детьми. Незнакомая Оле детка держит щенят.
   — Что это?
   — Маленькие собачки. Хочешь поиграть?
   Оля взяла щенка– слепого, дрожащего. Сначала щенок вызвал отвращение девочки. Затем– незнакомую ей растроганность. Оля замурлыкала. затем девочка перевернула на спинки троих щенят– одного с розовым брюшком.
   — Пойдёмте на Ясночку.
   — Идём. Как тебя звать?— обратилась к чужой Оля.
   — Марыся.
   Внизу, в саду у калитки Пётр беседует с двумя детьми. Незнакомая Оле детка держит щенят.
   — Что это?
   — Маленькие собачки. Хочешь поиграть?
   Оля взяла щенка– слепого, дрожащего. Сначала щенок вызвал отвращение девочки. Затем– незнакомую ей растроганность. Оля замурлыкала. затем девочка перевернула на спинки троих щенят– одного с розовым брюшком.
   — Пойдёмте на Ясночку.
   — Идём. Как тебя звать?— обратилась к чужой Оля.
   — Марыся.
   Та раздала щенят и смотрела, как с ними поступят дети. Они пошли в издавна облюбованный ими укромный лесок. Там росли сосенки. Детки сели на мох. Пётр поднял в руках щенка.
   — Посмотрим, как долго он пропищит.
   Пётр недолго испытывал детёныша. Марыся запрягла в травяные хомутики пару щенят, чтобы те тащили ветку. Они же знай расползались в разные стороны.
   — Попробуем, как они плавают.
   — Ты глупая.
   — Так что мы сделаем с ними?
   — Попробуем, смогут ли они не жить.
   — Что?
   — Глупая ты. Сделаем их не жить.
   — Как это?
   — Мы поиграем в похороны.
   Не глядя друг на дружку, дети вязали гробики из веточек.
   — Вот так надо.
   Они заткали ветки травой.
   — Я буду ксёндзом,— назвался Пётр.
      Дети поместили в гробики щенят. Пётр шёл впереди девочек нёсших корзинки. Щенки пищали. Можно ли сделать их неживыми? Мухи не то– в этих мясца вон сколько. Детки медленно плелись вглубь леска.
   — Здесь.
   Дети стали на песчаной поляне. Пётр сидя выкопал крестом первую ямку. Щенок выполз из гробика.
   — Держи его!
   Пётр вырыл три ямки и стал подражать ксёндзу. Девочки замерли стоя.
   — Н-н-у-у-у!— кончил службу Пётр.
   Дети молчаливо зарыли ямки с гробиками. Песок чуть волновался. Дети притоптали песчаную почву.
   — Не шевелятся?
   — Нет.
   — Но они не умерли?
   Одна девочка пожелала уйти. И Оля вспомнила, что мама позволила было уйти ей на минутку. Солнце уже закатывалось. Оля побежала домой.
   — Где ты пропадала?
   — Мы развлекались.
   Оля чувствовала себя посвящённой, словно дети вместе прошли сквозь. Или они побывали на звезде. Та их ошеломила так, словно они походя зарезали вепря.   
   Рыженькая малышка (одна такой масти в семье, где с неверием говаривали, будто рыжей была бабка матери) пугала детей с околицы страшными сказками, в которые не верила, пока не час не разводила свои бредни. О белях и об утопленниках. Тогда залихорадившая Оля не на шутку робела, так боролись бели с пессарием. Пессарий отмахивался колодой от наседавших с фронта и душивших его с тылу белей. Войдя в раж, Оля декламировала свои бредни библейским слогом, нагоняя страх на старших детей. Побледневшие, они и не слышали. когда их звали по домам. Страх охватывал Олю так, что она, отшатнувшись в кружок слушателей, выдавливала «...и конец»– и не могла перевести дух. Взъерошенная веснушчатая пёстрая пантера.
   Мать Оли была учительницей. Обвалившийся домик с запущенным двором. Пара тёмных сырых комнат. Пианино, немного репродукций. Пара дежурно читаемых книг... Мать вспоминала бывшее имение своего мужа... Старый дом с одичавшими яблонями на окраине уездного городка. Альбом фотографий. Образы ненадолго воплощались и исчезали: она, брюнетка с будущим своим неладным мужем на каком-то балу, забытая ею мать и неудавшаяся любовь. Бегство с остатками состояния в провинцию.
  Здесь её любили за уступчивую кротость, за красоту несмотря на полноту, за остатки столичного изящества. Иные гимназистки влюблялись в неё и перенимали её причёску, носили её портфель. Она не принимала знаков внимания, не имела фавориток– была справедлива.
  У неё не было близких знакомых женщин. Мужчин она не принимала всерьёз– считала их чудаками, маньяками. С отцом Оли она не жила– презирала его. В настоящем жила она с называвшем себя вдовцом аптекарем, также своего рода сумасшедшим. Он ползал перед ней на коленях («Приползи и попроси прощения!»), в чём находил удовольствие, пускал слюни (что она не любила) и бывал «противным» (любила). На каникулы они выезжали вместе. За прилавком он оставлял неумеху– и возвратившись с большим трудом наводил порядок в аптеке.

Лео Липский
перевод с польского Терджимана Кырымлы
конец следует, прим. перев.