Рассказы о войне. Василий Чеботарёв

С праздником Победы!

Слышу каждый раз от деда:
«Это праздник наш: Победа!
Веселиться нам не грех...
Не забудем мы и тех,
Кто сейчас бы жил да жил –
Только голову сложил
В ту войну, в тот смертный час –
Всё же Родину он спас!»
Слава воину седому
И солдату молодому!
С миром празднует весна.
И Победа – так красна!

В день Победы

9-го мая 1945 года у нас* ночью прошёл дождь. И от копыт мчащегося галопом коня отлетали большие комья земли. А на коне – всадник с Красным знаменем во всю мощь кричал: «По-беда! Побе-е-е-да-а-а!» Все повыскакивали из своих хат и сами кричали «Победа!» И радовались, и поднимали руки к небу, и смеялись, и мужики бросали шапки вверх. А моя бабушка плакала: сын её, мой дядя Саня, пропал без вести.
А потом стали приходить солдаты с войны. И заходили к нам, потому что мы жили в бригадной хате. Обычно я был один дома и встречал этих солдат. Воины были приветливы, но исхудалые, и измождённые их лица как бы говорили: нелегка ты, солдатская доля. Серые шинели облегали их худые тела, а за плечами обычно висел почти пустой вещевой мешок. Солдаты расспрашивали меня, кто я, почему здесь, почему-то тяжело вздыхали.

Три письма с фронта
(военные письма)

У моей бабушки, Матрёны Ивановны Ивановой, было трое детей: старшая дочка, тётя Катя, вторая дочка – моя мама Мария и дядя Саня – Александр Константинович Иванов.
При разговоре взрослых я слышал, что у бабушки было то ли восемь, то ли десять детей. Но осталось в живых только трое. Тётя Катя рождения 1910, мама – 1912, а дядя Саня – 1918 года. Время-то какое было! Сначала предреволюционное. Потом революция. Потом Гражданская война. Двадцатые годы – тоже нелегко было. А 1933-й – голодный год! «Как мы только и выжили? – вспоминала бабушка. – Валюшка родился у Кати. Самый первый из четырёх внуков. Дед Костя надорвался на колхозной работе, голодный – навсегда покинул нас, царство ему небесное. Есть нечего было. Из одежонки всё продали...» Умолкала бабушка. А в голове у неё, наверное, проносились невесёлые мысли.
Перед самой войной дядя Саня был на действительной службе. Почему-то так называли эту самую службу. Служил в городе Смоленске. Вспоминала бабушка, что он приходил в отпуск, играл с нами, детьми. Нас было уже четверо. У тёти Кати – трое, и я – четвёртый.
Как ни напрягаюсь, не могу вспомнить лицо дяди Сани. Какой-то дядька сидел на полу, а мы, малыши, буквально лазили по нему: взбирались на плечи, на голову, падали, снова лезли к этому смеющемуся человеку...
А в июне или в июле он должен был демобилизоваться и прийти домой. Но – война!
Дядя Саня часто писал письма бабушке со службы. А тут вот пришло такое: «Иду в бой. По газетам узнаете». Это было написано в самом начале войны. И я всё время думал, что вскоре он погиб. Пришло бабушке извещение: «Ваш сын, Александр Константинович Иванов, пропал без вести». И это казалось ещё страшнее, чем погиб. Но всё-таки была и какая-то надежда: может, живой где-то, может, ошибка какая-то... Задумчивый, куда-то устремлённый печальный бабушкин взгляд так и стоит у меня перед глазами всю жизнь.
Но после войны я увидел у бабушки три письма. К тому времени я уже научился читать и писать. И бабушка часто просила меня почитать эти письма. Она как будто встречалась со своим сыночком. Лицо её светлело. Коричневые глазки у неё поблёскивали. Она с улыбкой смотрела на меня. И так внимательно слушала, когда я сначала по слогам, а потом уже более уверенно стал произносить слова, написанные живым дядей Саней. И пусть сейчас не совсем точно, но я вспомню эти слова.
Письма эти были сложены треугольником. И когда раскроешь это письмо, так и видны следы этого треугольника. И на изгибах буквы были уже стёрты – так часто открывались и снова складывались в треугольник эти письма. Сверху был написан бабушкин домашний адрес: Сталинградская область, Котельниковский район, Похлёбинский сельсовет, Ивановой Матрёне Ивановне. Поставлена черта. А обратного адреса нет. Не помню, что там было написано. И на конверте отпечатаны три слова: «Солдатское письмо бесплатное». И я заметил, что эти три слова можно читать в любом порядке, начиная с любого слова.
Бабушка, родная моя, послушай сейчас, когда прошло семьдесят пять лет нашей Победы, когда уже никого нет, а остался лишь я один, послушай слова из тех трёх писем.

«Здравствуй, дорогая мама, Матрёна Ивановна! Пишет тебе письмо твой сын, Александр Константинович Иванов. Мама, обо мне не беспокойтесь, я жив и здоров, чего и желаю всем вам. Идут бои. Я воюю хорошо. Наш командир перед стро-
ем объявил мне благодарность. Передавайте привет моим дорогим сестричкам Кате и Мане, а также моим племянникам: Валентину, Васе, Тае и Володе!»

Бабушка, ты помнишь, что в этом месте я обычно ненадолго замолкал. Меня охватывала радостная гордость: вот, дядя Саня знает меня, помнит обо мне и прямо так и пишет – привет Васе.
Потом шли приветы соседям, односельчанам. А дальше дядя Саня спрашивал, нет ли каких-либо вестей от Михаила Беликова.
Я помню, как бабушка говорила, что дядя Саня дружил с Мишкой Беликовым, что они были «не разлей вода». Они работали вместе, ходили парнями на улицу гулять. Вместе, в один день, их призвали на службу. А там уже судьба разлучила их и они никогда больше не встретились. Да вскоре после начала войны мать Михаила получила похоронку...
Долгое время я так и думал, что дядя Саня погиб под Смоленском, в самом начале войны. Ведь какие страшные бои шли там. Немец рвался к Москве...
Но в двухтысячном году я решил узнать более подробно, как это случилось. Написал письма в поисковый отряд и в Котельниковский райвоенкомат. Получил два одинаковых ответа: солдат Иванов Александр Константинович, 1918 года рождения, пропал без вести и дата. И тут я увидел свою ошибку – дядя Саня погиб в 1943 году. Значит, он ещё долго доблестно воевал, защищал нас, нашу Родину. Возможно, участвовал в Сталинградской битве – ведь 1943 год!
Три письма. Последних. И я вспомнил о них в эти дни – семидесятипятилетия нашей Победы. О моём родном дяде Сане, о его Маме, Матрёне Ивановне, всю жизнь с надеждой прождавшей возвращения своего сыночка...

Детское молоко
(невыдуманный рассказ)

2-е февраля – день освобождения Сталинграда от фашистов. Я помню этот день 1943 года.
Вечером, у тёти Кати, которая жила через стенку, в нашем большом казачьем курене (так назывались большие дома с четырёхскатной крышей) собрались все вместе: мы с бабушкой и мамой, соседи с такими же маленькими детьми, как и я. Так всем вместе не страшно было проводить ночь – вдали без умолку слышались разрывы снарядов, бухали пушки и даже днём выли немецкие самолёты, сбрасывая бомбы где-то в стороне от Котельниково. Теперь знаю – это Манштейн рвался на выручку Паулюса, который был пленён 2-го февраля.
Есть было нечего, кроме кислого молока. И это молоко мы (трое нас, двоюродные сестричка Тая, братик Володя и я: нам было по 5-7 лет) ели деревянными ложками из большой красивой деревянной чашки. Ну дети же... И немного молока осталось в этой расписной чашке...
Наутро, рано-рано, значит, третьего февраля, откуда-то слух дошёл – немцы разбиты и бегут! Так и было! Вскоре распахнулась дверь и с клубами холодного «пара» вскочил чужой страшный дядька и стал просить что-нибудь поесть. Это был румын: через наше село отступала румынская армия (её остатки). Тётя Катя немного знала румынский язык и говорила забегающим воякам: «У нас тиф! Тиф! Тиф!», и указывала на своего раненого мужа на кровати. Как огня боялись враги этого слова и быстро убегали. Но один оборванный вояка не послушал этого, подбежал к столу и стал искать еду; ничего не нашёл, только остатки кислого молока в этой красивой деревянной чашке. Он быстро схватил чашку и прямо через край стал глотать остатки детского молока.
Я видел, как взрослые усмехались, мол, с соплями детскими ел фашист. Выпив молоко, он бросил чашку на стол и не глядя ни на кого быстро выбежал из комнаты...
И тут я ловлю себя на мысли – больше ничего не помню, ни грамма, нисколечко. А ведь мы, наша семья, оказались кто где. Хорошо помню, как поезд Котельниково–Сталинград мчит нас – меня и маму и ещё много женщин и детей – в Сталинград, только что освобождённый от фашистов. С каким-то мальчишкой я выглядываю в разбитое открытое окно вагона, и мартовский ветер прохладно обдувает всего меня. Вон там так и стоит комбайн в поле между двумя холмами. Так и стоит, как и в самом начале войны. И ещё я помню свою жизнь с самыми маленькими и большими подробностями: в разрушенном Сталинграде я видел «раненные» скульптуры детей фонтана у вокзала, а 5 ноября 1944 года все мы повстречались уже в Ростовской области, в хуторке Песчанка, где я закончил 10 классов, а потом оказался в самом Ростове-на-Дону, где и написал эти строки. А разрушенный Сталинград и разбитый фонтан у вокзала да красивая деревянная чашка с остатками кислого детского молока так и стоят у меня перед глазами. Вот уже семьдесят четыре года...

В первый день войны

А в тот первый день людей набилась полная горница. И только и слышалось «Война!», «Война!» Для меня это было какое-то странное и непонятное слово. Что-то произошло страшное и, может быть, непоправимое.
Бабушка, как только услышала это слово, стала сильно плакать и, вытирая подолом завески (передника) слёзы, тихо произносить: «Санюшка, Санюшка». Это был её сын, мой дядя Саня, мамин родной брат. Он служил действительную службу. Эти два слова я услышал тогда и запомнил. Ему оставалось всего лишь один месяц до возвращения домой. Тут и мама начала плакать, а потом и тётя Катя, старшая мамина сестра.
Вскоре все стали собираться, и пошли к правлению колхоза. Мама вела меня за руку. Тётя Катя – мою двоюродную сестрёнку Таю, а на руках несла братишку Володю. Валентин, старший из нас, детей, сам побежал вперёд и был уже там сре-
ди других мальчишек.
На площадке, перед правлением колхоза, собралось всё население нашего хутора. Лица у всех были хмурые. Произносились какие-то непонятные слова «военкомат», «мобилизация», «призыв». Многие женщины, как и наша бабушка, плакали.
А дальше произошёл эпизод, о котором я до сих пор и не знаю, было ли это на самом деле или это я уже потом выдумал, а может быть, видел в кино.
Вдруг, со стороны Котельниково (недалеко находился аэродром), в небо поднялся большой самолёт, четырёхкрылый «кукурузник», и там, вверху высоко-высоко стал летать, петляя туда-сюда, и выпускать белый дым или пар. Люди подняли головы вверх и увидели появляющиеся в небе большие буквы: одна, вторая, третья. И когда появилась последняя буква и самолёт как бы отделился от этого слова, раздался натуженный кричащий выдох испуганных людей. Как будто одним глухим голосом, раздалось: «Война!» Буквы были большие, во всё небо. Гул самолёта стих. А буквы ещё долго висели в небе и постепенно, тая, развеиваясь, уплывали куда-то, в  сторону заходящего солнца.
Что там, в небе, было написано слово «война», я вспомнил через несколько лет, когда узнал все буквы алфавита и научился читать. Но с того времени и до сих пор не могу знать: выдумка ли это моя, воображение или было на самом деле.
Но война была ещё далеко. И все надеялись, что немец не придёт к нам, что, может, всё обойдётся. И всё-таки всё стадо колхозных коров решили отправить за Волгу. Предложили и нашей бабушке со всеми нами эвакуироваться и выделили даже подводу для скарба и для нас, детей. Но бабушка отказалась ехать. Как же бросать свой курень, за который она уже выплатила половину всей суммы государству!
Ну и натерпелись мы потом, наголодались и нахолодались! Под бомбёжкой были, бежали куда глаза глядят. Но! Остались все живы! Хотя впереди была и война, и послевоенная голодовка и жить негде было, и носить нечего было.

В разрушенном Сталинграде

Сегодня после 22 часов будет идти документальный фильм о Сталинградской битве. Я буду вглядываться в каждый старый кадр фильма. Буду вспоминать Сталинградские разрушенные дома. На улицах и на входе в ж.-д. вокзал груды камней. На рынке, что недалеко от вокзала, много раненых солдат. Один солдат стоял с оголённой правой рукой обрубленной выше локтя. И эта рука постоянно двигалась взад-вперёд (постоянно!). Я с ужасом смотрел на эту руку, а мама дёргала меня: «Идём, идём». А один офицер на рынке, видно, только что хорошо перекусил. Достал из пачки денег красно-коричневую «трёхчервонную», насыпал в неё табаку и, свернув козью ножку, прикурил от самодельной – из винтовочного патрона – зажигалки. Я смотрел на него голодным взглядом, и мне хотелось крикнуть: «Дядя, остановись, не прикуривай, дай маме эти деньги, она купит мне что-нибудь покушать!»
А потом я залез внутрь разрушенного фонтана и там сидел и грелся на солнышке, пока мама что-то продавала из вещей: то ли своё красивое сиреневое платье, то ли атласное красное одеяло. Вокруг фонтана стояли фигурки мальчиков и девочек,
тоже раненые: то руки нет, то туловища, то ноги. Мне их было очень жалко. А ещё, мне кажется, я их видел целыми (до Сталинградской битвы), беленькими и чистенькими, в красивых рубашках – мальчики, а в нарядных платьицах – девочки. Мне кажется, они держались за руки, как будто играли в «каравай».
Потому что мы с мамой были в Сталинграде ещё до войны, а может, война уже шла, только ещё далеко. Тогда мне мама купила маленькую грузовую машинку и по приезде домой я сразу же молотком разобрал её, смотрел, что там внутри. Мама не ругалась, а улыбалась.
А весенним, наверное, апрельским днём 1943 года я выглядываю из окна быстро мчащегося из Котельниково в Сталинград поезда. Ветер дует прямо нам в лицо – я стою у открытого окна с каким-то мальчишкой. Мне так всё интересно. Запомнилось холмистое поле недалеко от Котельниково. И на нём стоит брошенный комбайн. А ведь я его видел и тогда, когда мы с мамой ездили в Сталинград в мирное довоенное время.
В 2000 году электричкой я снова ехал из Котельниково в Волгоград. И как же я всматривался в эти два холма, в поле недалеко от станции. Комбайна, конечно, давно не было. Но я явственно его представлял...
Если Вы не возражаете, я продолжу эти воспоминания. И о кирпичном заводе, и о полукруглом здании в центре разрушенного города (там помещалась больница, где меня – в 1943 году лечили от простуды, полученной в вагоне поезда Котельниково – Сталинград, и где пленили Паулюса).
Вспомню, как мы жили в бараках кирпичного завода, девочку Свету, соседку по нарам, вспомню мальчика, который ни с того, ни с сего ударил меня почему-то по шишке на голове (результат простуды в вагоне)...

* «У нас» – хутор Песчаный Киевского (теперь Кашарского)
района Ростовской области (прим. автора).