28 МАЯ

  С недавнего времени мой покой, его полная мера, зависят от того, к чему я привык в примыкающем к моему дому лесу.
  Ближе к весне затрепещет музыкальный сучок под клювом дятла, потом пеночка-теньковка поселится за сарайками, прилетят дрозды и начнут нырять в мои и соседские огороды, задышит глубоко и сочно кукушка, заполнит зелень синичье, разномастное, подаст голос самец иволги, и она ему придушенно откликнется, в стороне Елюги застучит соловей… Вот тогда всё на месте. Все собрались, и мне становится уютно и по себе в привычном мире голосов.
  Каждый год кто-то разнообразит этот мир. На этот раз два дня нас подразнила крикливая варакушка. Считал я её коленца, зашёл за девять да и запутался. Мастер она пародии. Помолчит, повертит головкой с бойким глазиком и откликнется какой-нибудь пичуге. Слушал, я слушал, пытался выстроить в памяти её песню, но так и бросил: неподъёмно моим ушам, сущее издевательство над моим музыкальным слухом…
  Ехал сегодня до Смольянца. Два-три дня не был, а всё переменилось. Отутюженные поздней весной склоны, овраги, квадраты полей ровно зелены. Мягко глазу. Редкие остатки прошлогодних трав выглядят как оставленное сено – так, на один-два награбельника. Это – царство кроншнепов. Никогда так много не слышал их влажных, булькающих песен, их вздоха перед красотой мира и нахлынувшего тепла: у-у-у-у-у-у! – и запереливалась в зобу небесная роса. Сами поля, кажется, исторгают эти звуки!
  Люблю смольянскую дорогу. Она глиниста, и когда подсыхает, то становится беспыльной и твёрдой, как асфальт. И – пусть и ложное! – ощущение дебрей, края света. Чёрные-пречёрные лужи, болотца, сверкающие влажными травами, развороченные свежим песком и гравием, половодьем и самосвалами участки дороги, смягчённые  с северной стороны солнечными купальницами.
  О первой зелени говорят – «дымка», «облака», «зелёная пена»… И верно: кажется, дунь посильней ветер и подхватит он эту легкую кипень и понесёт по-над Елюгой, долиной деревни и Вели. Не насмотреться в нарождающееся лето!
  Сегодня остро, но не больно почему-то думалось: благословенные же места! Любовался возле Бурцевской смольянскими распадами, излучиной реки, далёкими деревеньками и зарастающими полями и как будто предвидел на месте их другую, будущую счастливую жизнь. Въезжал в Бурцевскую, Смольянскую и брошенные дома оживали голосами бывших учеников: Черепановых, Митиных, Рябининых, Тетериных, Антоновских… «Какая жизнь отликовала, отгоревала, отошла!» Ну не могут быть вечно такие дали, такие места, такие красоты, думалось мне, неприбранными!
  Щеголеватый заяц спокойно пересёк мой путь. Весь уже серый, только на лапах белые манжетки. Какой-то он праздничный был весь, чистый.
  Попил кофе с пряниками у знакомых. Посмеялись, порадовались лету, делам огородным не в тягость.
  На обратном пути на елюжском спуске в полях услышал тревожные крики кроншнепов, крупных куликов с длинными, чуть изогнутыми клювами. Двое из них поднялись из трав и стали атаковать коршуна. Поля и справа и слева от дороги заполнились криками этих птиц. И вот уже шестеро, потом десятеро отважных птиц стали атаковать коршуна. Я слез с велосипеда и стал смотреть, чем закончится для коршуна вторжение в мир этих славных птиц. Всё птичье в поле поднялось и устремилось на агрессора. Кулики прогнали его к Исполиновскому бору, и я увидел, как самочка кроншнепа мягко спланировала на гнездо. Прошло несколько минут, и в почти голубой уже к вечеру зелени забулькали свистули успокоившихся птиц.
  А дома от дочки я узнал, что под застрехом нашей бани устроила гнездо парочка каких-то пташек, похожих и на ласточек и на черноголовых синиц… И это тоже впервые.
  Ладно, разберёмся, что за гости.