1. Я жертва злых доносов иль петиций?

(Глава из тома «Генриетта», роман «Миледи и все, все, все») 

Во тьме веков начав свой променад,
из общих выходя и нор, и врат,
доныне схожи сферой деликатной
политика и кухня, но не в лад
идут они по жизни необъятной.

Продукт у кулинаров ароматный:
клиентов мастерством не прогневят.
Но в пику всей политике приватной
излишен в их здоровой кухне… яд.
Стряпне простой, но многовариантной

шеф-повар обучает поварят.
В политике сложней всё и затратней.
Провинции построив пёстро в ряд,
бахвалится столица силой ратной.

Когда Париж от власти отстранят,
затребует он тотчас ход обратный.
Столичный мир, то блеклый, то нарядный –
давно сам по себе уже страна.

От славы, далеко незаурядной,
до мрака весь Париж – в контрастах дня.
Кому-то тут не в масть всё, что опрятно,
ну а кому-то сам приор – родня.

Писк крыс ли, голубей ли воркотня –
что больше для прохожего занятно?
Какая в безопасность вера, внятно
в Париже скажет уличная тьма.

Гуляя в одиночку, вероятно,
легко сойти от ужаса с ума.
С огнём играть без свиты неприятно,
что в образе бойца, что свистуна.

Запятнан взор гуляки-шатуна.
Едва ль найти на солнце проще пятна,
чем глядя на Париж к исходу дня.
Крестом «огнепоклонцы»   осенят,   но

возможность уцелеть во тьме скудна.
Столице хлеба, зрелищ дай – всеядна.
Кто небу рад, а кто и блеску дна.
Не всё-то лишь вершинное нарядно.
Без этого явь грешная скучна.

Париж – рассадник буйностей наглядно.
Ему по части острого вкусна
что сумрачная осень, что весна.
По зрелищности он – отнюдь не    клад,     но

балдеть в Париже можно многократно...
...Зевакам заварушка не страшна,
но муторна: какого тут рожна
гвардейцы дразнят жертву столь злорадно!

Чтоб воздух раскалился докрасна,
какой-то граф даст шоу скоро ратно?
Всем в сонном переулке не до сна.
Нет чтоб идти бы мимо аккуратно!

«Какая любопытная возня»! –
косились обыватели злорадно.
Для графа репутация важна,
но выбить дурь из гвардии – затратно.

– Вас кровь моя прельщает иль казна? –
д’Эгмон серчал. – Какого вы рожна
   цепляетесь?! Пойду-ка я обратно.
   Никто из вас троих не Ариадна.
   В пути мне ваша помощь не нужна.

– А ну, граф, подтверди при всех и складно,
   что гвардия безгрешна и галантна!
     Попробуй, нас хоть в чём изобличи!.. –
д’Эгмона оскорбили многократно.
Слова порой больней бьют, чем бичи.

Гвардейцы липли, словно щипачи.
Граф видел, до чего неделикатна
«спесь, хамство, зло» – гвардейская триада.
– Моих не троньте кружев из парчи!
   Аукнется вам, черти, ваш почин!
   Мне  под  ноги не суйтесь! Гоп-бригада!

   Воздеть бы вас на колья палисада!
– Вливайся к нам, но… сам похлопочи…
   …Глядите-ка! Ну, разве не досада?!
   Шикарные у графа хромочи!
   Наш вид престижней.                – Принял вас за стадо.
– Не при, граф, в лужу!  Ног  не замочи!

– Не жмитесь близко! Что вам за отрада?!
Бодался граф с парнями из отряда
прелатской стражи, благо, не в ночи
себя общеньем с ними огорчив:
– Плевал я на гвардейские наряды!
 
   Слетелись на меня и бурно рады,
   как будто я – червяк, а вы – грачи.
   Ублюдки Ришелье! Дегенераты!
   Порву   вас, чтобы штопали врачи,
   латая вас, где надо и не надо!
   Давно ли   кость   вы грызли, чертенята!
   Вам место указал я в свете внятно,
    чтоб всяк из вас на    шее   цепь влачил!

Герой как бич гвардейской «саранчи»
в себе предвосхищал азарт финала –
беспроигрышно с юности драчлив.
Где только граф д’Эгмон «псов» кардинала
доселе не встречал – зол и ворчлив!
Ну, разве что интимно одеяло
он с ними не делил ещё в ночи.
«Сойду ли я   волчиной   с пьедестала?
Захвачен стаей опытных волчин

я, как птенец! Не дали опериться!
Поможет ли весь прежний   опыт,   рыцарь?!
Довольно   плотно   стражей я зажат.
Что толку, что не пёс я, а патриций!
Что ждёт меня, коль нет пути назад?

Я – жертва злых доносов иль петиций»? –
пытался граф понять, за что он взят.
Как прежде, беззаботно пели птицы,
а граф для них внизу – ни кум, ни сват.

Д’Эгмона под конец страстной недели
конвой… иль не конвой… вёл по аллее.
– Для вас топор, граф, лучше, чем цирроз.
   Вы пили и… болтали. Всё всерьёз! –

гвардейцы нервов графа не жалели.
– Хочу от вас на гроб я больше роз…
У графа ноги так отяжелели,
как будто завершил он пеший кросс.

Волнение в душе не улеглось:
«Прелатской резиденции достоин
сегодня я, как узник, или гость?
Для многих и пушист, и бел, да вздорен.

Мне льстят, мол, ты зажился, смерть поправ.
По мнению врагов же, я стоглав
назло всем пикам, шпагам, аркебузам»!..
…Как будто шанс сам у себя украв,
невольный гость, дыша поджатым пузом,
запасливо стилет укрыв в рукав,
с опасностью выравнивался пульсом.

– Толкает ли меня под локоть нрав,
   иль этика обходится мне плюсом,
   я лично, как боец с хорошим вкусом,
   в почтении к вам вижу только драйв, –

д’Эгмон шутил, поскольку не был трусом. –
Хотя прямолинеен я как граф,
однако, монсеньор, под неким грузом
склоняюсь перед вами ниже трав.

Прелат повёл на лесть д’Эгмона усом,
рукою поманил, но улыбнулся
сам холодно и постно, без приправ.
Язвил де Ришелье, чуть подустав:
быть выше паствы требовал Устав.

– Мой штат напомнил мне, как образ, улей.
   Агенты мне на вас глаза разули,
   права на   самосуд   себе забрав.
   У вас ум светский, но не для забав, –

глаза у Ришелье – две амбразуры.–
   Я вас не пригласил   садиться, граф.
   Вам жить не   до   ста лет, вы не стоглав.
   Так будьте же при мне благоразумны
   для вашей же, граф, пользы! Я не прав?

   Я знаю всё, хотя и не кудесник.
   Вы шарите, как коммивояжёр,
   и кое с кем в делах незримо тесных
   зарвались так, что нужен ревизор.
   Мне устно донесли, что вы – мятежник, –
прелат де Ришелье поставил взор

глаза в глаза. – Шпион мой не потешник,
но мог и ошибиться, в деле скор…
…Ответьте мне, как будто вы – мой крестник!
Вы помощь ждёте с моря, или с гор?

Д’Эгмон поник: «Уж лучше женский хор!
Да лучше б я продался бабам-стервам
и был залюблен ими на измор»! –
гость виду не подал, что он растерян,
и тщился угадать, какой финал
разборок    ждёт его. Шанс выжить мал.
Какую-то игру вёл кардинал –
интриги мастер – с ним, как с подмастерьем,
но граф д’Эгмон за мзду, за ордена

свою не    продаёт    честь! Он был верным
отважным протестантом и навек
останется таким, отбив навет.
Течёт в нём голубая кровь по венам.

Пытался граф шутить, как экстраверт:
– Печали у меня нетиповые.
  Без вас тут я завыл с    тоски   бы.  Вы  ли
   должны нести мне благо или вред?
Как честный гугенот и правовед
Арман д’Эгмон без радости впервые
с прелатом оказался тет-а-тет.

Куда не занесут пути кривые,
коль есть Душа и есть авторитет,
чей спор заводит в дебри роковые!
Какие    тёрки    с ним перетереть
надумал кардинал, пусть даже треть
из них не повод, чтобы умереть!

Граф в западне был, с чем соизмеримой?!
Улыбка кардинала Ришелье
казалась многим попросту змеиной,
но только тем, кто трясся, как желе.

С чужим эскортом, но в своём седле
д’Эгмон явился в гости не с повинной –
нашёл в улыбке юмор уловимый
для щуки с карасём в одном ведре.

Прелат как папы римского наместник
резвился в выражениях не пресных:
– Политики Французские – везде
  зверьё неукротимое, но    шесть    их
  вождей маню в кошёлку для груздей.

  Держать пытаясь фауну в узде,
  я львов встречаю много разношерстных.
  Ищу союза с вами по нужде.
  Лазеечку в гряде препон уж где
  искать, как не среди душ самых честных!
  Дойду до откровений самых лестных.

– От честности в крови я до локтей.
  Вы – лев во всей красе клыков, когтей.
  На пике жить – не нужно вам пуантов.
  Соратник знатный принца де Конде,
  вы, граф – авторитет для протестантов

  и самый яркий камень в их колье.
  Найду в вас друга или арестанта?
  Я всей душой, – сказал де Ришелье, –
  за то, чтобы эдикт эпохи Нанта

  стал актом самой вечной из эпох.
  На углях раскалённых без сапог
  мы топчемся до жажды эротизма.
  Мечтающий разбить единый блок
  во Франции жив дух сепаратизма.

  И он не просто плох.   Смертельно   плох
  сейчас для государства на подъёме!
  Мы вправе говорить об общем доме,
  моральный наложив на всех налог,
  чтоб в будущем на Францию не лёг

  цинично враг английский иль испанский…
  …О чести говорю как о добре.
  Бываете вы мало при дворе,
  поэтому ваш гонор протестантский
  в Париже не нажил себе врагов.

  А в Лувре  –  тьма    спесивых дураков!
  И столь же яр Субиз ваш в Ла-Рошели,
  что льёт де факто и де юре кровь,
  как изверги за годы двух веков!
  Не много ли у Франции на шее

  безумных властолюбцев?! Неужели
  и вы из них?! Нет, граф, вы не таков.
  Вы ради процветанья Ла-Рошели
  на бойню не ведёте простаков…
  В мессии ли нуждаясь, во враче ли –
  когда б остановили мы качели

  гражданских войн до полной тишины,
  от замыслов безумцев, псов войны
  останутся им грёзы лишь да сны!
  Итак, я – враг безумия в Париже,
  а вы, граф – в Ла-Рошели. Мы должны
  на этой почве стать друг к другу ближе.

  От вас в восторге я и МИД, аж нить
  беседы сам теряю, но… тошнит
  меня от мысли, что ваш дух обижен
  коварным, неуёмным де Субизом.

  Ну, как? Я убедителен? Вполне!
  И с вами, граф, не раз ещё об этом
  мы тут порассуждаем в тишине,
   забыв, что вы замараны наветом…
            *             *             *
Всесильность для чьего лица дана?
За властью посылает сатана?
Умеет он подначивать гламурно.
Пусть даже запылает вся страна,
не так уж велика для праха урна.
Теория мятежная стройна,
а практика – спонтанна и безумна…

…Казну хранить – нужны топор, броня
и в ней калитка с щелью амбразурной…
…Мощь тронной власти, стань опорой для
казны, но не дырявой, а ажурной!
«Исход не династический, а шкурный.
Рад доиграть, как ни редка, роль я

властителя, какого не бывало», –
речь жертвы прозвучит на плахе вяло…
…Вне свиты кто узнает короля?
Каков он – образец оригинала?
Кого в толпе чернь только не пинала?!
В заложники   богов   своих брала!

Речь правдолюбца и строка враля
картину заточат в оклад финала…
Гром пушек – крайний довод короля.
Петля интриги – дуля криминала.

А кто подвёл черту для кардинала?
Тревожна ночь и тускло утро дня.
Бурлит Париж и буйствуют края
терзаемой земли, где швов нимало…
…Способна свита сделать короля.
А кто зажжёт звезду для кардинала?..

         (продолжение в http://stihi.ru/2020/05/29/3648)