мой любимый smertnik

Заключённые перед смертной казнью выбирают любую трапезу,
но леденцы, шоколадные батончики и мороженое
больше мне не приносят радости -
произошло что-то сложное.

Мне подают оливки и виски, и в ночи
мой пульс бешено стучит.
Я прошу инъекцией мне заменить расстрел, ну или хотя бы кино включить.
Кино включили.
И спасибо братьям Люмьер
за шанс полтора-два часа отсутствовать на  Земле.

Дверь закрывается, остаются снаружи
люди, у которых заряжены ружья.
Ещё пара лет, и они срастутся со своим оружием,
и перестанет их узнавать семья
без формы и без ружья.
Дверь закрывается, я остаюсь внутри,
прижимаясь щекой к двери.

Но кино не смотрится: актриса в главной роли красива
и напоминает тебя сильно;
лицо антагониста так агрессивно,
напоминает меня, и это просто невыносимо.

Семь часов до казни, о помиловании никаких новостей.
Я сижу и считаю в фильме количество смертей.
И мои глаза постепенно осваиваются в темноте -
я боюсь, что это может может мне пригодиться.
И кого не вспомнишь, такие мерзкие лица
у всех.

Три часа. Ты не умерла,
ты была мной убита.
Ты бежала, и путались в голове буквы алфавита,
на приборной панели смешались кнопки вызова лифта.
В похоронном бюро выбирает могильные плиты
кто-то  из твоих родственников без меня,
мелочью в кармане звеня.

Полчаса. Я как Виктор Фегер дожёвываю оставшуюся оливку.
По вкусу во рту зола.
Смерть, кем бы она ни была,
уже невозможно близко.

Пять минут. Свет включается, делится на квадраты.
Так все и кончается, офицант с автоматом
забирает мою тарелку, приносит ключ от всего -
хищное и слепое, маленькое и злое мелкое божество.

И конечно же я боюсь - чуть-чуть.
Человек с автоматом подталкивает меня к чуду. 
Хоть подталкиваться к чуду я и не хочу,
это ему по плечу.

У меня остаётся секунда пространства и времени.
Над моей головой разверзается грозное небо.
Я надеялся, там впереди что-то будет,
а там ничего не было.