Печальный рай

ПЕЧАЛЬНЫЙ  РАЙ               
 
ПОВЕСТЬ

“Истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили богам своим на высоких горах, и на холмах, и под всяким ветвистым деревом. И разрушьте жертвенники их, и сокрушите столбы их, и разбейте истуканы богов их, и истребите имя их от места того”.                (Второзаконие,  12: 2-3)

“И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простёр он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно”.                (Бытие,  3:  22)   

“Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретёт её”.
                (От  Матфея,  16:  24-25)

“Любящий душу свою погубит её; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит её в жизнь вечную”.
                (От  Иоанна,  12:  25)

“Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч. Ибо Я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку – домашние его”.
                (От  Матфея,  10:  34-36)   

“Читай не затем, чтобы противоречить и отвергать, не затем, чтобы принимать на веру, и не затем, чтобы найти предмет для беседы, но чтобы мыслить и рассуждать”.                Фрэнсис  Бэкон.


1. ИНТРОДУКЦИЯ   

Неверная любовь      
порой заботит ум сильней,   
чем тайны собственных корней 
загадочная новь.
Но, словно духа материк,
не зная тела, не дыша, 
живёт в нас тихая душа,   
и в полсвечи горит.         
И пусть горит едва,    
и неустойчива свеча,
но иногда в тиши звучат   
из вечности слова.
Так хочется себя               
найти в утерянных мирах               
и вольно плыть в забытых снах,               
ушедшее зовя.
И вот, из тьмы времён, 
презрев препятствий череду,
приходит ночью, раз в году,      
один и тот же сон.    
               

2. У ПЛЁСА

Степная ночь. Луна.               
У плёса, в пламени костра,               
мерцают контуры шатра               
и слышен плеск вина.               
По берегу реки               
в лугах бесчисленны костры,               
как будто звёздные миры               
негаданно близки.               
Текучая вода               
сверкает отсветом огней,               
и сны свои вверяют ей               
и пламя, и звезда.    
Их невесомый свет               
скользит неведомой страной               
и над забытою войной               
плетёт ажурный плед.               
Негромки звуки лир.               
Стреляет искрами костёр.               
Ведёт степенный разговор               
со свитой командир.               
Князь молод и силён,               
красны усталые глаза,               
и на святые образа   
указывает он.               
Поджаты их уста               
и грозен взор. Слепящий блик               
на них бросает светлый Лик               
с нагрудного креста.               
Эпох ушедших скол               
смягчился в темени ночной,               
и зазвучал язык родной               
из пропасти веков.               
«Налейте мне вина!» –               
и княжья братина полна:               
«Наутро станет жарко нам,               
но высока цена.               
Я вижу два пути:
крестить безверных или сечь.
А даст Господь в могилу лечь, –
то только победив».
Костёр едва искрит. 
Который век, и с кем война?
Вокруг родная сторона, – 
душа мне говорит.
Но миг прошёл – я прочь,
поймав загадочный сигнал
откуда-то из ближних скал,
лечу поспешно в ночь. 
Струится сверху свет
невыносимо ярких звёзд,
на расстоянье сотен вёрст
прокладывая след.   


3. ОРДА

И след привёл туда,
где в ожидании страды    
застыли грозные ряды –
несметная орда.
В долине словно крап.
Волной кружащихся теней  –   
стада бескрайние коней,
и слышен конский храп. 
Ни стана, ни костров… 
Беззвучно шевеленье масс,    
и лишь белками тысяч глаз      
очерчен строй рядов.
Отряды рвутся в бой.
Понять непросто, – то во сне ль,             
но ясно виден круг земель,
и степь, и край лесной.
Повсюду смрад и гарь,
и пепелища деревень…       
Огонь бушует ночь и день,
вздымая к небу хмарь.      
Несётся плач и стон,   
и просят уголья дождя.   
Свет озарил лицо вождя,      
В седле недвижен он.         
Не молод и не стар,
всей статью словно вольный волк,   
что даже в стае одинок.            
И нет на нём креста.
А справа от отца
сын, мелок станом и лицом –
ещё не время звать бойцом      
безусого юнца.   
И рядом не боец,
но в ремесле ином умел –
с надрывом, с чувством руны пел
седой как лунь слепец.
Мотив уныл и прост,
но закипали сотни глаз.
Так слушают в последний раз, 
и не стыдятся слёз.            
      

4. ДИАЛОГ

Поёт слепец, но мчит   
мой дух по выжженной стране               
и, словно колокол во мне,      
тот реквием звучит. 
Вновь реку вижу я,
шатёр, кострища под луной,
и в полночь снова предо мной      
знакомые края.      
У берега костёр.
Вблизи него, в тени густой,
пленил чужого в час ночной 
недремлющий дозор.
Меча и лат лишён,      
введён дружинником в шатёр
на подневольный разговор,
и на пол брошен он.   
Внутри лишь князь один.               
Готовы к бою щит и меч,               
От края в край тяжёлых плеч               
войдёт почти аршин.               
Сияет Лик Христа 
на латах, видевших бои,         
и с убеждённостью судьи
князь разомкнул уста:         
«Ты с виду – вражья знать               
своих языческих земель.               
Хочу узнать я вашу цель,               
и силу вашу знать».               
«Ты, княже, прав, я – жрец,               
и жизни ведаю исток.               
Мудрёной логики знаток,               
и книг священных чтец».               
«Не верю я тебе, –               
И князь сверкнул огнём очей, –               
ты ведь не просто книгочей               
и мастер в ворожбе.
Ты вызвался служить               
в дружине вашего царя.               
И вовсе не у алтаря               
тебя пришлось добыть».               
Но пленник вверх глаза               
свои угрюмые воздел               
(у ног он связанный сидел),               
и медленно сказал:               
«Да, я теперь в строю.      
Беда вломилась в отчий дом.               
Решили миром: обретём               
свободу жить – в бою.               
Похода цель проста:               
спасти народ гонимый свой               
от воли дерзостной и злой               
ревнителей Креста.               
Я Велеса слуга,               
он – душ божественный исток,               
а рядом с ним царит Сварог               
и грозно бьёт врага.               
Подняли отчий меч               
суровый праведный Перун               
и Один, Бог-хранитель Рун. –
Нас есть кому сберечь».               
Умолк пленённый жрец
и слился с тенью на стене.               
Подумал князь и, побледнев,               
ответил наконец:
«Сошлись дороги звёзд.
Я не могу остановить
судьбы стремительную нить,
и не приемлю грёз. 
Ты не противен мне.
Поверь, мне душу жаль твою,
ей не дано летать в раю,
а лишь сгореть в огне.
Но ты ли не умён,
и, прочь отринув суету,
взываешь тайно ко Христу,
страшась иных времён?»
Волхва недвижный взор
спокоен, волей укрощён,
и был в ответ его вплетён
лишь маленький укор:
«Негоже, гордый князь,
винить в двуличности меня, –
беру пример я у огня:
он иссушает грязь.
Полярны ”нет” и ”да”,   
их никогда не примирить.    
Огню дождём вовек не быть,               
а пламенем – всегда.               
И в ваш печальный рай
я не хочу попасть вовек,
ведь жил там Первый Человек.
Но лют обильный край.
От рая отлучён
за то, что вся вина – искус,
чужого зла тяжёлый груз
несёт он с тех времён.
Для божества ты – раб.
С кончиной тела навсегда       
ты обречён искать суда.
Придёт ли та пора?
Блаженство жить в телах
разрешено вам только раз,
но это значит – жизни красть,
и смерть – ваш главный страх…
Ваш бог совсем не Бог,   
он в срок от женщины рождён,
и Богом жизнью награждён,
а сам того не мог. 
Для вас он кто таков? 
Ведомы жаждой всё учесть
вы сорок два, сказали, есть      
в его родне родов,      
где главным – царь Давид.
Путь проследили до конца,
вплоть до Иосифа-отца, –   
всё Библия хранит.         
Но тот неверен след:
открылся матери гонец,
что не Иосиф, Бог – отец.
С Давидом связи нет.
Никто мальцу Давид,   
тогда чьи роды, – сорок два?      
С ошибкой вписаны слова,       
и смысл их позабыт…      
Я долго смысл искал,      
прочёл всю Библию до дыр,
и всё, чем жив крещёный мир,    
в подробностях узнал.   
Проведал, что учил   
ваш Бог не одному добру, –
он вёл со смертными игру               
в главу пресветлых сил.    
Он прямо объявлял,
что остро жаждет смерти душ,
и резать узы кровных дружб
нам, смертным, предлагал …
Какой-то шабаш тьмы… 
Зачем Ему моя страна?
Быть может, это Сатана
обличье взял взаймы?          
Он сына на отца,               
и мать на кровных дочерей               
ведёт сражаться, как зверей,               
до смертного конца.               
Сказал, что сохранит               
бессмертной душу тот в веках,               
в ком ненавистность к ней, и страх,               
а прочим путь закрыт.               
Но чуден жизни бег!               
Нас Боги учат ладно жить,               
и обещают подарить               
в телах повторный век.               
Ты хочешь знать сейчас               
Лишь меру наших ратных сил…               
Не зря о цели ты спросил, –               
она не в тлене фраз.               
Нам не носить оков.   
Страна зовёт вас, татей, бить,      
и нежно, искренно любить
своих родных Богов.    
И, призывая всех               
любить святые алтари,               
помогут Боги до зари               
в бою познать успех.               
Ответ мой как печать,       
как славной битвы сабель звон:
не мы вломились в терем твой,       
не нам и отвечать».
Закончил узник речь.               
Блистал его открытый взор,               
в нём боевой горел задор,               
предвестник скорых сеч.               
Князь будто видел сны –
он долго вдаль смотрел, туда,               
где в небе красная звезда               
несла запал войны.               
«Не то, не то совсем, –   
ответил он без тени зла, –   
моя религия светла,   
любовь дарует всем. 
Я хоть сейчас готов,
как нам Писание велит,    
прибить на стену меч и щит,         
любить своих врагов.
И я совсем не тать.      
Пусть грозен светлый наш Творец, –
смиряя гнев своих сердец,
мы в силах и прощать».
Ему ответил жрец:         
«Я вижу это каждый день, –
в огне родных мне деревень   
лютует ваш Творец».
Осёкся разом князь,      
и лоб укрыла сеть морщин, –
рождалась вдруг в сетях причин       
досадных мыслей связь.    
Чуть слышно подозвал               
вернейших стражников своих,               
и так напутствовал он их:               
«Есть роща в гуще скал,               
вдали, где чистый ключ               
дневной наш омывал привал.               
Где мой шатёр вчера стоял               
у неприступных круч, –               
там пленника связать,               
и пусть пережидает бой.
Он знатный, личный узник мой.
Оставьте, – и назад».


5. ПЛЕН

С востока мчит рассвет.          
Глубокий сумрачный каньон               
разносит эхом тихий стон               
словам негромким вслед.               
Мольба к богам летит,
и ветер льётся с высоты,
к восходу в облаке остыв,
и травы шевелит.
Земля слегка парит,      
роса блестит, стекая с трав.               
Всё словно вымыто с утра,
явив парадный вид.
Быстрей трава растёт:          
сильней с рассветом жажда жить,
да увеличивает прыть         
к утру трудяга-крот. 
Соблазны тьмы и снов
терзают узника. Восток    
теплом светила вызвал ток
остывшей крови вновь.      
Очнувшись, память жжёт,      
не в силах плена позабыть,
а сердце словно бы хрипит
и режется ножом.      
Но узник жизни рад,               
и мозг врачуется в тиши,
душе жреца сказать спешит,
что он ещё солдат.            
С зарёй, как юркий уж,
стремясь из кожи старой вон,
от пут ночных освобождён,          
и ловок вновь, и дюж.


6. СТРАДА

С утра у дальних скал,
где прирастает степь рекой,
двух армий длится тяжкий бой,    
идёт кровавый бал.               
Дымятся груды тел.            
Несётся степью храп коней.          
Блестя как мириады змей,          
роятся тучи стрел.   
От боя вдалеке –
на вёрсты – слышен лязг мечей.   
От крови пенится ручей,       
спадающий к реке.               
Стремителен, жесток
и беспощаден вождь орды.
Разит врагов сквозь пыль и дым
жреца стальной клинок.
Держа с войсками связь, 
рубясь с отрядом наравне,
на быстроногом скакуне
летает птицей князь.
Неутомим в бою,
один как целый эскадрон,   
от смерти в гуще сечи он
не прячет жизнь свою.
Работая мечом,
пробившись к царским храбрецам,    
вдруг им прощённого жреца
в строю увидел том.
И вспыхнул княжий гнев.            
Он вспомнил тот, вечерний вздор,      
и весь вчерашний разговор       
о мире и войне.
Вчерашних споров суть
о праве жить и о скорбях
сгорела в гневе на себя:
«Как смел он обмануть!?»   
И князь как дикий лев,
храним плащом своей судьбы, 
стал без конца колоть, рубить, 
не предлагая плен.
Порой трещал металл.    
Земля покрылась плотью тел.   
Война имеет свой предел.
Последний воин пал. 


7. ПОБЕДА
               
Настала тишина.
Не стало споров и проблем, 
Вечерний воздух тих и нем.   
Война укрощена.
Сползает солнце в сон,         
и свет его, в закате ал,         
от шлемов, лат, и от забрал,               
бесстрастно отражён.
И ни одной живой,         
войну не проклявшей души.
И только духов миражи      
встречают мир иной.
Лишь князь стоит один,
качая горько головой,
и дотемна свершает свой
делёж добра и вин.
К нему со всех сторон,
узнав, что князь чудесно жив,
идут бойцы его дружин. 
«Победа!», – слышит он.   
          

8. СУД   

Горька печаль утрат               
в братоубийственной войне:               
почти у каждого в стране               
убит отец и брат.               
Война – итог идей,      
ей смерть наследует, и тень
костров сожжённых деревень   
над пустошью полей.   
Вот гонят плетью люд:
бойцы ведут в ответ за вдов –
живых, израненных врагов –               
на правый княжий суд.               
По счёту пленных – пять:
в живых остались из орды.               
Довольна праздником вражды,               
бушует княжья рать.               
Так подвывает зверь,               
что не успел истратить злость.   
Некстати жив остался вождь,       
виновник их потерь.
Чуть дышит с хрипом он,
и кровь, текущая из ран,               
сквозь землю каплет в ту из стран,               
где правит вечный сон.   
Второй – совсем юнец,               
но по всем признакам рождён               
в семействе, родственном с вождём,               
а рядом с ним – слепец,
высокий и прямой,               
стоит у юного плеча,               
и лира, жалобно звуча,               
вздыхает за спиной.
Чуть впереди – седой,               
худой, породистый старик.               
Бесспорно, властвовать привык               
он прежде над ордой.
Его тяжёлый взор
из тех, что властны на войне,               
людей смиряют и коней,               
и на расправу скор.
Иссохшая рука       
ещё взывает: «Ниц, пади!»,             
но стынет, ширится в груди         
бессильная тоска. 
А пятый – главный чтец,               
наследник знаний и забот,               
так и не спасший свой народ,               
суровый воин – жрец.   
Князь умышляет месть,         
но, правосудие верша,       
не в силах чистая душа         
порочить гневом честь. 
Глаза в глаза, в упор,               
не слыша рёва медных труб,               
они, не разжимая губ,               
ведут свой разговор.       
«Ты выиграл теперь, –               
читает князь в глазах жреца, –               
сквозь кровь тернового венца               
тобою движет Зверь».               
«В безверье твой навет, –
князь так ответствует ему, –
нет, мы не отражаем Тьму, 
мы отражаем Свет».
«Послушайте меня! –
князь начал в полной тишине, –
мы Крест несём в святой войне,
из ночи – в утро дня.
Навек безверный русс
повержен нами наконец.
И да святятся Бог-Отец,
и Сын его Иисус. 
Отныне весь народ
пребудет в Истине вовек,
и каждый русский человек
в Господний мир войдёт.
Крещения обряд
над теми будет совершён,
кто мрак языческих времён
отринуть будет рад».
В ответ раздался рёв.
Дружина жаждала смотреть
как супостаты примут смерть!
«А князь, – крестить врагов!?»
Но князю дела нет,
он поднял руку: знак бойцам, –
из воспалённых губ жреца 
в молчанье ждёт ответ.
Безмолвен гордый росс.
Пленённый юноша закрыл
вождю глаза и тихо выл,
тоскливо и без слёз.
Поднявшись на редут,
промолвил старый ветеран:
«Ты, княже, выдай пленных нам
на справедливый суд.
Мы старились в боях
и жизни клали за тебя,
страну родимую любя,
за совесть, не за страх.
Их вождь покинул мир,
но жив ещё заклятый враг,
всех басурман седой вожак,
их главный командир».
Тугая тишина               
ложится на поле. Звенят               
доспехи воинов. Отряд               
натянут как струна.               
Ордынский командир
сказал: «Безглазый пусть споёт,
когда откроется  проход      
в далёкий тайный мир». 
Подтянут и высок               
стоял он гордо, как струна,               
сказал: «Всё, кончилась война,               
народу вышел срок».               
Благословляет суд               
руки коротким взмахом князь.
«А не взмахни, – подумал, – власть
и голову снесут».               
Был суд жесток и скор.               
Смотря на мир в последний раз,               
кивнул язычник в смертный час,
прощая приговор.               
Раздался вдруг аккорд:               
то взял слепец свой инструмент,               
и лиры аккомпанемент               
сопроводил уход.               
Расправой укрощён               
дружины яростный запал.               
Всё стихло. В небе вырастал               
над полем Орион.               


9. КРЕЩЕНИЕ      

Копя остатки сил,               
в ночи парит моя душа,               
прохладным воздухом дыша,               
без лёгких и без крыл.               
Как будто крови след               
заполоняет небеса:               
плывёт пурпурная роса –
то Марса скорбный свет.               
В степи горит костёр,               
и двое в отсветах огня               
ведут, молчание храня,               
тяжёлый разговор.               
«Поверьте, я спасу               
от ярости дружины вас.               
Я не хочу рубить сейчас               
последнюю лозу.               
Да, мы сейчас в крови,               
но Бога праведная суть –               
неиссякаемый сосуд               
целительной любви.               
Бессмысленно пенять
на скрип фортуновых колёс.   
Я вас прошу, – как брат, как росс, –
крещение принять».       
И он зовёт бойца,
в войсках имеющего сан.
И кровью полнятся глаза
недвижного жреца, 
а молодой собрат 
во имя памяти отца 
творит молитву, и жреца   
с надеждой ловит взгляд.
И лиру, словно щит,            
берёт, услышав зов, слепой,         
а жрец, как будто сам с собой,            
вздыхая, говорит:    
«Мне голос был сейчас,
промолвил Один ясно мне:
”Обряд их словно дым извне,   
он не коснётся нас”».
И жрец ответа ждёт,   
поддержки спутников своих,
но плотно сжаты губы их, 
а взгляд мальчишки жжёт.               
Священник приступил.
Суров, уверен и умён,         
сияньем веры освещён,    
а голос полон сил.
В себе уверен, быстр.
и каждый сказанный глагол,
как Божья кара на врагов, 
летит, качая высь.
Свершилось. Фимиам
объял и степь, и тихий плёс.
Молитву Богу князь вознёс
 и грозным небесам.


10. ПРОЩАНИЕ

В каньоне между скал       
ещё таит прохладу ночь.         
Течёт неслышно время прочь,      
восток чернеть устал. 
Спит юный неофит,
к утру забывшись наконец,
и просит Одина слепец
от новой веры щит.
Спокоен только жрец:
он может волю сжать в кулак,
чтоб уважали: друг ли, враг –
и слышать боль сердец.
Бежит ночная власть,
и разжигает день очаг.
На подневольный бивуак
идёт с восходом князь.
Бессонные глаза 
его сияют торжеством,   
и на руках выносит он
святые образа.
До света на ногах
и трое новых христиан.
Остатки сна ушли в туман,
в росистые луга.
Князь тихо говорит:               
«Ступайте. С Богом. В добрый час.               
Теперь никто не тронет вас,               
ведь каждый – неофит.               
Поверьте: Светлый Лик               
убережёт вас от беды
и от ревнителей орды               
всегда, и каждый миг.               
Нательные кресты               
дарю вам искренне, с душой.               
Пусть этот крест и небольшой –               
в нём солнце доброты:               
спасает и хранит,
Господним духом дорожа,               
ведь окрещённая душа               
над вечностью парит».
Нательные кресты
пленённым крестникам своим   
князь надевает, всем троим,
и учит класть персты.         
А мир умыт и бел.               
Над полем брани и за ним –
пожаров смрад и едкий дым,               
и выжженный удел.               
Святые образа
глядят сурово сверху вниз, 
и, несмотря на древность риз,
их молоды глаза.      
Но тем сильней отпор,               
чем задушевней ритуал…               
Князь видит миссии провал,               
и говорит в укор:               
«Неволить не хочу.               
Вам не в чем упрекнуть меня.               
За смерть орды и жар огня               
я вам сполна плачу.               
Живите. Дай вам Бог               
смирить жестокость ваших душ.               
Когда  в  душе  от  гнева  сушь, –               
и Бог спасти б не смог».               
Он осеняет их               
трёхперстным греческим крестом,               
в мольбе о главном и простом:
запомнить этот миг.         
Убийства грех простить
он просит, голову склонив,
за чёрный смрад сгоревших нив,               
и в сердце мир найти.               


11. МЕТАМОРФОЗА

Не зная мест и дат,   
стремлюсь в страну живого сна,       
что вижу, словно из окна,    
пятнадцать лет подряд    
и в мире грёз брожу,      
событий связывая суть.
ступаю на незримый путь,         
и в небесах кружу.
Откуда этот сон:
в нём жизни дух, иль вражья навь?      
мостов эпох куётся явь,       
и ткётся нить времён.
Я чувствую её…   
Из нитей ткутся паруса,   
что вдаль зовут. Закрыв глаза, 
припоминаю всё.
Картина: там, вдали,               
за дымкой тает бивуак,               
и пыльный тянется большак               
среди пустой земли.               
Их трое. Полдень. Зной.               
Мираж и пыль на большаке,    
на полпути к большой реке;
за ней – массив лесной.      
Чуть позади – слепец,               
дорогу пробует клюкой.               
Закат сияет над рекой.               
И отдых, наконец.               
Прохладная вода
уставших путников зовёт.   
В тиши река едва течёт –
как прежде, как всегда.
Среди поющих птиц
лечу как в юности, без крыл.   
Здесь рай Господень, верно, был,
огромен, без границ.
Увидел, как вода 
ласкаясь, влагой обняла
нагие бледные тела.
Купались молча, без стыда –
солдат, слепой и жрец.
Но вышла дева из воды,
полна созревшей красоты,
а не солдат-юнец. 
Вся – копия отца,               
вождя, погибшего от ран,    
когда исчезла мишура      
безусого  юнца.


12. В ЛЕСА

Тумана клубы и пласты
пришедший день скормил реке,
и заблестели на песке
ненужные кресты –
с собой не взял никто.
Лежать остались образа,
и грустно скорбные глаза
смотрели на восток,
а там, в прохладе рощ,
почти невидимой тропой,
на встречу с выпавшей судьбой   
ушли все трое в ночь,
в языческую даль,
и  там рождать за родом род
в любви, в трудах, за годом год
и вспоминать печаль.
А я лечу на свет
мерцавший звёздочки вдали,
где за пределами Земли      
застыл времён просвет.      
Ушедшей жизни пыл 
возьму в оставленную жизнь.
Манят меня простор и высь, –
жилище вечных сил, –
что нам свои труды,
где нет ни «завтра», ни «вчера»,
вручили с просьбой не играть
в героев и владык.
Но князь не зря их спас:
и дочь вождя, и мудрый жрец,
и даже бард, поэт-слепец,
с тех пор в крови у нас.


2004 – 2020 гг.