Штык

   В интересной местности находится моя дача. На самом юго-западном краю необъятного Полесья, которое начинается где-то здесь на Волыни и простирается на северо-восток до самой Черниговщины и Сиверщины. А на север в густые белорусские пущи, местами доходя до самой Литвы. Буквально в ста метрах от моего дома течет загадочный  Стоход, прозванный так за бесчисленные рукава и ответвления, что хаотично то сходятся, то разбегаются сотнями более мелких ручьев и русел, все дальше углубляясь в сказочный и в чем-то мистический  край.
   Кстати, бывалые сплавщики ставят Стоход по сложности проходимости чуть ли не в один ряд с такими мировыми монстрами, как Амазонка или Меконг. Не знаю насколько это правда, но места вокруг реки и впрямь мало проходимые. Эти самые сто ходов, легшие в название реки, разветвляются на сотни квадратных километров заболоченной местности – трясин, гатей, островков, выступов и прочих «прелестей» пересеченного ландшафта.
   Скорее всего,  из-за этой малодоступности и сохранились здесь местами не тронутые цивилизацией флора и фауна. Еще можно встретить в местном захолустье, не задетые временем хутора и селения. В таких местах будто застыло время, а подворья вполне могли бы служить антуражем для съемок кинофильмов о первой и второй мировых войнах, а то и еще о более давних временах.
   Дыхание истории буквально чувствуется в этих местах. Здесь велись ожесточенные бои в двух последних мировых бойнях. Ковельское направление всегда было ключевым для наступающих и отступающих сторон. Земля, обильно пропитанная кровью, частенько преподносит сюрпризы в виде ржавых артефактов тех лет. А торфяники, порой, прекрасно сохраняют предметы амуниции и экипировки бойцов давно отвоевавших здесь армий. Местные жители не редко откапывают на своих огородах и полях памятки тех жестоких кровавых дней.
  Особенно жарко тут было летом 1916 года. Накануне был взят Луцк. Развивая успех прорыва генерала Брусилова, командование русских сил сосредоточило свои усилия на дальнейшем развитии успеха наступлением на Ковель. Задача казалась не такой уж невыполнимой. По ту сторону фронта оборону держали австро-венгерские войска. С ними у русских ладилось куда лучше, чем с немцами, но дальнейшие события показали ошибочность таких надежд.
   Непогода заставила русское командование отложить начало наступательной операции, чем немедленно воспользовались союзники австрийцев боши. Оборона стала почти неприступной, когда немцы стянули к линии фронта тяжелую артиллерию и перебросили свои войска из-под Вердена. Австрийцы, понимая важность ковельского узла, приостановили под Триестом успешную наступательную операцию в Италии и перебросили войска к Стоходу.
   С русской стороны армию усилили, перебросив из Питера под Ковель Императорскую Гвардию. Гвардейцы буквально рвались в бой. Последний раз Гвардия участвовала в боях осенью 1915 года, и теперь, залечив ранения, после пополнения резервом и перегруппировки, готовилась вступить в схватку с неприятелем. Представители лучших фамилий дворянства, веками бывшие опорой государственности были собраны в этом воинстве. Командовал ими блестящий генерал Безобразов по прозвищу Воевода. Каждый осознавал, что успех операции зависит от их устремленности и воли к победе.
   Как то, копаясь в саду, что-то металлическое звякнуло об мою лопату. Минутой позже на свет был извлечен из земли классический русский штык от «трехлинейки»,  знаменитой винтовки Мосина образца 1891 года, бывшей основным личным стрелковым оружием, состоявшем на вооружении армии. Я водрузил его на полку в своей мастерской рядом с другими «трофеями», найденными на дачном участке. А были там: шептало от пулемета «Максим», гильзы от «мосинки», «Браунинга, «Манлихера», шарики шрапнели, полуистлевший австрийский нагрудный знак и всякая мелочь. Штык, как старший из артефактов, основательно и внушительно расположился на главном месте моего маленького музея.
   Он долго лежал забытым, время уже мало интересовало его, грозное оружие былых лет. Ржа покрывала все его тело и, казалось, от него осталась одна труха, которая упрямо продолжала держать заданную на Путиловских заводах форму стали.
   Но этой весной я зачем то достал штык с полки. Повертел в руках, не зная, оставить его таким, как есть или попробовать снять ржавчину чтобы сделать какую-нибудь нужную в хозяйстве вещь. Но что-то мешало мне кромсать его тело без уважения, не поднималась рука. Штык, как-будто действовал на мое подсознание. Я аккуратно обстучал его молотком, избавляя от отслаивающегося слоя ржавчины. Наконец, он, изрядно похудев, стал похожим  на самого себя. Твердый металл был в раковинах от коррозии, но все же уже не рассыпался в руках и напоминал всем своим обликом собственное грозное прошлое. Я осторожно стал править его на точильном станке, потом шлифовал очищенные от тли времени части. Замерцала сталь. Так писали писатели минувших дней: «…заблестели штыки..». Я все время чувствовал необъяснимую связь с ним. Блеск грозной стали в свете настольной лампы завораживал.
   Где-то в глубине подсознания стали мелькать картинки тех тяжелейших боев шестнадцатого года. Атаки на укрепленные позиции немцев на крутом берегу, ответный беглый пулеметный огонь из пристрелянных и обустроенных позиций. Ряды колючей проволоки, полосы окопов – первая, вторая, какая еще? Раскатистое  У-РРР-А! Наши солдаты во вражеских окопах. И, тут же, шквальный огонь немецкой тяжелой артиллерии, пристрелянной по собственным позициям. Кровь, слезы. Безысходность лобовых атак в полный рост, предпринимаемых гибнущей Гвардией. По болотам, с пологого берега наступление было возможно вести лишь силами трех-четырех рот, остальные двигались за ними в затылок, что делало их легкой мишенью вражеской артиллерии. Смертники…
   Печальной была их судьба. В этих боях, в смертельных фронтальных атаках в лоб, Гвардия полегла почти вся. История государства Российского могла бы пойти по совершенно другому сценарию, находись эти элитные, преданные государю части в феврале семнадцатого года в Питере. Однако, как известно, история не имеет сослагательного склонения. И все же она вершилась даже в этих полесских лесах и болотах. И, знай, как бы все повернулось тогда, столетие тому… Поведал мне старый русский штык.
А еще… я почувствовал руки его хозяина, когда он пристегивал этот разящий наконечник для штыковой атаки, последней в его жизни. Будто услыхал шелест в нагрудном кармане гимнастерки не отправленного письма домой, матери, а может быть любимой. И еще… глаза австрийского паренька, округлившиеся и непонимающие, что им уже никогда не увидеть родные Грац и Линц, не сходить с Магдой в Венскую оперу и не увидеть маленьких Фрица с Мартой.
   Потом он колол и колол, еще и еще пока предательски не ослабли руки того, кто его держал. Надолго наступила тьма. Шли годы, пока его не откопал странный человек в жокейской кепке и наушниках.
25.05.2020 из карантина