Встреча

Из таки́х невозвратных ямищ
воротя́т — коли грянет гром.
Мы, лишившиеся пристанищ,
не нашли, возвратясь, свой дом.

Нам не выпала перекрёстность.
Расхождение на пути.
В ту же нору, что в Мерзляковском,
через столько дорог прийти.

Сундуков разведу затворы:
проносимое на горбе
столько лет, как сосуд Пандоры,
передержанное в себе,

прикоснёшься — срывает крышку!
Ах, за голову да бежать!
Эти рукописи — не в книжки,
эти письма — нельзя в печать!

О, чернильные громовержцы,
вёрсты грифельного пути!
Из глубин сундука, как сердце
вынуть матери из груди...

Разрастаясь по краю лога
вызревает рябины кисть.
Промелькнут за порогом дроги
развернув предо мной ту жизнь.

Напролёт этот день и вечер,
в письмах пол и встречаю ночь.
Вот и вы́пала наша встреча,
вот и свиделись мать и дочь.

Не помочь той душе мятежной,
вот бы выпало рядом стать,
я взяла б на  себя, как прежде,
тяжесть маминого креста:

вместе в гору друг с другом сросшись —
на двоих вдвое больше сил —
быть бы рядом и этой толщей
он её бы не раздавил...

На полу письменам внимая,
точно голоса лишена,
я — живая — сижу немая,
говорит в эту ночь она.


«Сижу с мамиными рукописями, вместо того, чтобы хладнокровно разбираться в них, только и делаю, что читаю и плачу, и хватаюсь за голову. Из этого сундука, окованного железом, как из ящика Пандоры встаёт вся та жизнь, которую я в себе и держала, тоже, как в ящике, и не давала ей ходу. Выйдя из сундука, мамина жизнь туда не возвращается больше, под этим не закроешь крышку. Вот мы и встретились вновь и я, живая, нема в этой встрече, говорит только она».


«<...> Если бы я была с мамой, она бы не умерла. Как всю нашу жизнь я несла бы часть её креста, и он не раздавил бы её...»
Из писем Ариадны Эфрон.