Подвиг Петра Сигунина

ПОДВИГ ПЕТРА СИГУНИНА, ИЛИ ТРИНАДЦАТАЯ НОЧЬ
Фантастическое действо с песнями и танцами, при участии животных

           *****

     Пётр Матвеевич Сигунин, а попросту Петька, проживал в посёлке Гамуретово, что расположен в живописной местности близ райцентра Большие Хляби, на берегу речки Титурелевки – притока полноводной Волчанки. Посёлок Гамуретово особо славился своими специалитетами – двумя напитками, не производимыми более нигде: моржовкой – вином пронзительного кисло-сладкого вкуса, и гамуретовкой – самогоном чрезвычайной крепости и чистоты, настоянным на дубовой коре и именовавшимся иногда просто «продуктом» (все и так понимали, о чём идёт речь). Изготовлением сих напитков занимались почти все местные жители, не был исключением и Петька Сигунин. На своей лошади Гранке раз в неделю отвозил он готовую продукцию на Большехлябинский рынок. Продукция отличалась высоким качеством и пользовалась неизменным спросом. Дорога же в Большие Хляби пролегала через две речки и лес. Нужно было сначала переехать по мосту Титурелевку, затем пересечь лесной массив и выехать из него к мосту через Волчанку, на другом берегу которой и стоял город. Этот путь и Петьке, и Гранке был хорошо знаком, привычен и длинным не казался.
 
     И вот, в очередной базарный день поехал Петька с утра пораньше на рынок. Быстро всё распродав, он заглянул в гости к своему давнему приятелю, соборному протодьякону о.Василию, у которого просидел почти до самой вечерни. Затем протодьякон пошёл на службу, а Петька поехал домой. И только переправились они с Гранкой через Волчанку и намеревались вступить в лес, как внезапно пал туман такой непроницаемой завесой, что Петька, сидя в тележке, не видел даже Гранкиного хвоста. А время было не очень раннее, уже и без того начинало смеркаться. Что тут делать? Подождать, не рассеется ли туман – но тогда совсем стемнеет, а ехать сквозь дремучий лес в полной темноте Петьке не улыбалось. Однако и в тумане далеко не уедешь. Петька забеспокоился и на всякий случай стал перебирать в памяти скудный запас тех молитв, какие знал наизусть, в надежде, не сыщется ли среди них нечто приличествующее сложившейся ситуации.
 
     Над рекою тем временем начинал всходить месяц, но его свет еле пробивался бледным пятном сквозь густую пелену тумана. Петьке вспомнились страшные рассказы о русалках и стало не по себе. А тут совсем близко, на лесной опушке, засвистал и защёлкал в ветвях соловей – один, другой, и вот уже целый соловьиный хор подхватил песню. И вдруг Петька сообразил, что разбирает слова этой песни! Вот что пели птицы на своём языке:

    (ЗДЕСЬ ПТИЦЫ ПОЮТ):
Со следами былой красоты на лице
Проживала царевна в хрустальном дворце,
А вокруг – только заросли тёрна
Да строения с кровлей из дёрна.

То она предавалась домашним делам,
То свивала от скуки цветочный селам,
А вокруг – лишь такие соседи:
Волки, вороны, совы, медведи.

Не доедет сюда никакой Розенкранц,
И увязнет в болоте любой Гурнеманц;
Не подарят цветочек ей алый,
И царевна зачахнет, пожалуй.

     «Ну и ну, гляди-ка! Я понимаю птичий язык! – изумился Петька. – Хотя чего там особо удивляться: лошадей да собак я, к примеру, завсегда понимал». (Слушая соловьёв, он на несколько минут даже позабыл о своём бедственном положении).

     «Хозяин, ехать надо! – обернулась к нему Гранка. – Я уж как-нибудь, с Божьей помощью, тропинку-то копытами нащупаю. Не ночевать же, в самом деле, здесь. Чай, в этом лесу и волки водятся, а я их, по лошадиному своему естеству, страсть как боюсь». И едва она вымолвила это, как в белёсом тумане стало сгущаться, уплотняться и темнеть некое пятно, по мере приближения к путникам всё отчётливее приобретавшее очертания волка. Гранка ахнула и слегка присела на задние ноги. Грива у неё встала дыбом, хотя Петька в тумане этого не увидел.

    «Потомок горестной Сигуны!
     Ты ныне – баловень фортуны!» –
 
мелодично провыл Серый Волк, выныривая из тумана прямо перед ошалевшим Петькой. «Не бойтесь, сударыня Лошадь, – добавил он, заметив, что несчастная кобыла близка к обмороку. – Я здесь не для того, чтобы вас съесть». «А для чего-о, и-го-го?» – тоненько и жалобно проржала Гранка. «Я послан к вашему господину с важным поручением, – церемонно отвечал Серый Волк и обратился к Петьке, жалевшему о том, что по сию пору не удосужился купить хорошего ружья.

     (ЗДЕСЬ ВОЛК ПОЁТ):
Жил когда-то злой волшебник
Ротбарт с рыжей бородою;
Он ловил девиц окрестных,
В лебедей их превращая.
Днём лишь были лебедями
Разнесчастные девицы,
Их ощипывал нещадно
Жадный Ротбарт ради пуха.
По ночам же обретали
Прежний облик человечий
Девы пленные, и пухом
Набивать им надлежало
То подушки, то перины;
Шить наперники прилежно.
Ротбарт нормы трудовые
Повышал немилосердно
И наказывал сурово
Тех, кто с нормой не справлялся.
Девы отдыха не знали
И от истощенья мёрли,
А перины и подушки
Продавал колдун на рынке.
И таким путём преступным
Сколотил он состоянье:
Днём ощипывал бедняжек,
Ночью заставлял работать.
Всех милей была Одетта,
Увидал её, охотясь,
Местный принц, чьё имя – Зигфрид,
И спасти её поклялся,
С ней же вместе – прочих пленниц.
Но колдун о том проведал
И свою подсунул дочку
Принцу Зигфриду в невесты,
Чтобы он забыл Одетту.
Дочь – Одиллия, злодейка,
Сходство приняла с Одеттой,
Ловко принца обманула,
Но когда обман раскрылся,
Тот раскаялся в ошибке
Пусть невольной, но досадной.
Покаяньем злые чары
Принц разрушил, и девицы
Все свободу получили,
Кто дожить сумел до чуда.
От нечаянной измены
Лишь Одетта пострадала:
Не смогла расколдоваться,
Погрузилась в сон глубокий.
Ротбарт выхухолем рыжим
Стал, Одиллия ж – вороной.
Зигфрид долго убивался,
Что не смог помочь Одетте,
Но со временем женился
На принцессе Мелузине.
Жизнь у всех пошла на славу,
Окромя Одетты бедной.
Ты спасти её обязан,
Пробудить от вечной ночи.
В этом, Пётр, твоё призванье,
Ты на этот подвиг избран!

   На протяжении всего повествования Петьку не покидало чувство, что всё это он уже когда-то слышал. Смутно знакомыми казались ему и имена персонажей, и лебединая история в целом. Вот только об эксплуатации Ротбартом бедняжек он раньше не знал, наивно полагая, что злой волшебник обращает барышень в лебедей исключительно из вредности, не преследуя при этом никаких материальных выгод. Наконец, Петька вспомнил: ещё в детстве, когда он учился в Гамуретовской средней школе N2, их несколько раз возили всем классом в большой театр большого города и показывали там разные балеты. (Если Большие Хляби являлись районным центром, то был в описываемой местности ещё более крупный город, областной центр, и в нём имелся театр). В театре школьники смотрели, помимо прочего, «Лебединое озеро» и «Спящую красавицу», где изображались в лицах и танцах в точности такие же истории о заколдованных лебедях и усопших, или уснувших, принцессах. Но Петька, хоть и был тогда пяти- шестиклассником, уже в ту пору понимал, что это всего лишь сказки, сочинённые для балета. «Нет, не для балета, – сказал Волк, угадав (или прочитав) его мысли. – Все эти события произошли в действительности, а уж потом легли в основу балетов. И вы должны пробудить от векового сна безвинно пострадавшую Одетту».

«Да почему я-то? – возмутился Петька. – Ишь, крайнего нашли! Пущай её этот ваш Зигфрид и расколдовывает. Сам дров наломал, а мне расхлёбывать?! Недосуг мне, у меня хозяйство!»
«Принц Зигфрид один раз уже провалил это задание и повторно не может быть привлечён к его выполнению. Других принцев в вашей местности не обнаружено, и выбор пал на вас, как на человека наиболее знатного происхождения, ибо вы являетесь прямым потомком Сигуны, о чём свидетельствует ваша фамилия»,–  пояснил Волк.
«Здрасьте-пожалста, час от часу не легче! – почему-то не обрадовался Петька обретению столь выдающейся родословной. – Знать не знаю я никакой Сигуны. И происхождения я самого обыкновенного, рабоче-крестьянского. А принцы у нас давно перевелись, поищите где в другом месте – в большом городе, али в столице; на худой конец – хоть в райцентре».
   «Закон судьбы непреложен, – торжественно произнёс Волк. – Вы избраны и призваны на великое служение. Впрочем, вы можете, конечно, отказаться, но я не ручаюсь за последствия», – добавил он многозначительно.
   Петька струхнул. «Ладно, чё я делать-то должен?» – обречённо спросил он, прикинув, что лучше уж попытаться расколдовать какую-то снулую красотку, чем спорить с грозным хищником.
   «Сначала вам надлежит очистить мою шерсть от блох и вытравить клещей из моей шкуры, ибо я страдаю демодекозом, – с достоинством сказал Волк. – Только после этого я смогу отвезти вас к заколдованному замку, в коем спит столь же прекрасная, сколь и несчастная, Одетта. Там вы должны будете, продравшись через заросли, войти в замок и поцеловать нашу подопечную. После чего она пробудится».
   «Ясно, – хмуро сказал Петька. – Я так и думал. Их завсегда полагается целовать. Я бы лучше жахнул у ей над ухом из ружья, если б оно у меня было – который год собираюсь купить, да всё никак».
   «Ружьё – гадкое изобретение, – скривился Волк. – В моё время такой дряни в помине не было, зато каждый благородный человек носил меч. Однако почему вы столь отрицательно относитесь к поцелуям? Целовать незнакомых девиц противоречит вашим религиозным убеждениям? Ваша добродетель похвальна, но в данном случае неуместна, ибо в подобном поцелуе нет ничего греховного и предосудительного, совсем напротив – вы сделаете благое дело, можете спросить у своего духовника, коли вас обуревают сомнения».
   «Ага, – хмыкнул Петька. – Вот я её поцелую, а она проснётся – и меня по морде! У меня морда не чугунная. Я однажды на танцах чмокнул в щёчку Груньку Шушугину, а она меня – хрясь!!! Ажно искры из глаз посыпались. Так потом с фингалом и ходил, перед людями страмился».
   «Значит, имела она основание / Счесть оскорблением ваше лобзание», – сделал вывод Волк.
   «Да ничё она не имела, дура просто»,  – обиделся Петька, что не нашёл понимания даже у серого животного.
   «Если вы опасаетесь только этого, то можете, поцеловав Одетту, сразу отскочить, – продолжал Волк. – В конце концов, с вами не произойдёт ничего ужасного, даже если вы случайно получите незаслуженную оплеуху. Гораздо большей опасности подвергаюсь я, ибо если меня самого поцелует Одетта, я тоже расколдуюсь, а я не хочу расколдовываться».
   «Ну да, как же, поцелует она тебя! Да она завизжит и убежит, увидав твою серую зубастую морду», – усмехнулся про себя Петька и тут же спохватился, вспомнив, что Волк умеет читать мысли. По счастью, эту мысль Волк оставил без внимания.

   «Сейчас я провожу вас до дома, а с завтрашнего утра мы начнём действовать. И не забудьте, что сперва вы должны вылечить меня», – напомнил Волк. «Тогда пошли завтра к ветеринару!» – предложил Петька. «Что вы, сударь, я не могу показываться в городе! Меня тут же схватят, истыкают прививками и отправят в зоосад, а то и к таксидермисту, – в ужасе отшатнулся Волк.  – Ваша задача – добыть для меня лекарства и ухаживать за мной до моего полного выздоровления. Лишь после этого, набравшись сил, я отвезу вас к Одетте». «Хорошо, – согласился Петька. – Схожу завтра к Карл-Васильичу, попрошу у него снадобья – скажу, мол, кобеля моего блохи да клещи заели». «Когда вы будете возвращаться из города, я встречу вас на этом же месте. О дальнейшем договоримся тогда же», – закончил Волк (которого покоробило сравнение с дворовым кобелём, хоть он и не подал виду). Он проводил Петьку с Гранкой через лес и расстался с ними на краю посёлка Гамуретово.

   На рассвете следующего дня Петька вновь засобирался в райцентр. Конечно, в Гамуретове тоже имелся свой ветеринар, Кузьма Трофимыч, однако Петька решил не обращаться к нему по двум причинам. Во-первых, тот не располагал новейшими препаратами, в то время как в городской ветлечебнице оные были представлены в широком ассортименте. Местный ветеринар лечил зверей в основном подручными средствами и народными методами, а Петька счёл, что столь важного пациента, как Серый Волк, и лечить полагается на высшем и самом современном уровне. Во-вторых, Трофимыч, разумеется, удивился бы, почему Петька не привёл своего кобеля к нему, а то и вызвался бы сам прийти к Петьке, дабы лечить его пса на дому собственноручно. Сие, естественно, не входило в планы ни Петьки, ни Волка.

   Итак, Пётр Сигунин приступил к выполнению возложенного на него задания и для начала отправился в Большие Хляби, в районную ветлечебницу, к ветеринару Карл-Васильичу (который на самом деле был Вольфгангович, но поскольку никто в здравом уме не мог выговорить этого отчества, ломая язык на двух Г подряд, его переименовали в Васильевича. Против чего он нисколько не возражал, а даже наоборот, с удовольствием откликался, любя подчеркнуть свою русскость).

   Районная ветлечебница располагалась в самом центре города, в первом этаже одного из старинных трёхэтажных зданий, окружавших Главную площадь (надо сказать, что высота зданий в Больших Хлябях вообще редко превышала три этажа; большинство жилых домов были одно- и двухэтажными). Напротив ветлечебницы стояла бывшая филармония (ныне пустовавшая и заколоченная). Перед её крыльцом зарабатывало на пропитание трио – осколки струнной группы упразднённого филармонического оркестра: Мира Моисеевна, Нора Наумовна и Иван Петрович. Петька послушал-послушал их игру, покрутился вокруг сосредоточенно пиликающих дамочек, положил монетку в стоявшую перед ними фарфоровую вазочку и не нашёл ничего лучшего для знакомства, как обратиться к первой из них с дурацкими словами: «Какая большая у вас скрипка!» «Это не скрипка, это альт!» – отрезала Мира Моисеевна, продолжая играть. (Скрипачка, между прочим, у них тоже когда-то была, пока они были струнным квартетом, но ей повезло удачно выйти замуж в большой город). Петька малость сконфузился – впрочем, лишь на пару секунд. Он решил исправить оплошность, и, перекочевав к следующей музыкантше, отвесил ей аналогичный комплимент: «Какой большой у вас альт!» «Это не альт, это виолончель!» – огрызнулась Нора Наумовна. «Ё-моё, опять невпопад!» – подумал Петька, но отступать перед трудностями было не в его привычках. Недолго думая, он выпалил: «Какая большая у вас виолончель!» – но на сей раз его взгляд, оторвавшись от инструмента (который, по правде сказать, являлся контрабасом) и поднявшись выше, упёрся в бороду Ивана Петровича. «Не судьба!» – окончательно понял Петька и тут вспомнил о возложенной на него миссии. «Ё-моё! – воскликнул он, теперь уже вслух. – Мне ж в ветеринарку надо! Ну, до свиданья, товарищи, творческих вам успехов!» И он подался через площадь к зданию ветеринарной лечебницы.

   Посетителей, к счастью, было немного. Перед Петькою в коридоре сидела только древняя старуха с корзиной, в коей угнездился белый гусь. Из врачебного кабинета радостно выпорхнула рыжая конопатая тётка в синей юбке, резиновых сапогах и с козой на верёвке. "Тоже мне, Эсмеральда!" -- подумал Петька. На место тётки проследовала старуха с корзиной. Вскоре из-за двери послышалось пение: «Mein lieber Schwan! Ach, diese letzte, traur'ge Fahrt…» (Карл-Васильич любил напевать за работой разные оперные арии). Судя по всему, дела у гуся были плоховаты…

   Когда наступил Петькин черёд, Карл-Васильич сперва поупирался на тему «я не могу лечиль ваш Hund, не видая», однако Петька заранее всё продумал. Он наплёл, будто его Hund шибко свиреп и диковат, в городе отродясь не бывал и совсем ошалеет, попав в незнакомую обстановку. А ежели ошалеет – тут уж держись! Никакими силами с ним не совладать – сорвётся с поводка, да так и пойдёт всех кромсать, полетят тогда, дескать, клочки по закоулочкам, в том числе и от самого Карл-Васильича. А диагноз ему местный ветеринар, Кузьма Трофимыч, уже и так поставил – демодекоз (это мудрёное название, записанное со слов Волка, Петька прочитал по вынутой из кармана бумажке). Осталось только лекарства достать, каковых в их посёлке нет в наличии. Трофимыч, мол, так и сказал: ступай в город, к Карл-Васильичу, тот сам знает, какие лекарства нужны при данном заболевании, и снабдит тебя ими. Карл-Васильич ещё поломался слегка, но заслышав имя Кузьмы Трофимыча, вполне удовлетворился, заверил, что уважает и ценит своего коллегу, велел передавать тому сердечный привет и безропотно выдал Петьке все потребные препараты, подробно проинструктировав его, как их применять.

   На обратном пути Серый Волк уже поджидал Петьку в условленном месте. «Идёмте, я покажу вам поляну на берегу лесного ручья, при впадении его в реку. Туда вы должны будете приходить еженощно, двенадцать ночей подряд, начиная с сегодняшней, и ровно в полночь купать меня, а затем обрабатывать мне шкуру целебными снадобьями», – сказал Волк. Он отвёл Петра Сигунина к устью вытекавшего из лесной чащи ручья, по обоим берегам которого цвели незабудки, а ближе к кромке леса – ландыши. Это был, поистине, дивный уголок – уединённый и прекрасный.

(ЗДЕСЬ ВОЛК ПОЁТ):
При бледном сиянии лунных лучей,
На этой поляне двенадцать ночей
Тебе еженощно, в двенадцать часов,
Под ландышей звоны, под уханье сов,
В молочном тумане, с омелой в руке,
Купать нужно Волка в полночной реке.
Звериная шерсть заблестит серебром,
Тебе за добро Волк отплатит добром.
В двенадцать часов, все двенадцать ночей,
Сюда приходи, где струится ручей.

   «Ладно, – сказал Петька, – я всё понял. А омела-то зачем? Мне теперича её искать надо и по деревьям за ней лазать?» «Омела, – произнёс Волк назидательно, – волшебное растение. Я точно не знаю, как именно действует она при означенном заболевании, но Ворон мне говорил, что полностью меня исцелить можно только с её помощью. Перед тем, как применить приобретённые в ветеринарной лечебнице средства, вы должны будете, искупав меня в чистых водах, огладить мне спину и бока пучком омелы, удалив избыток влаги». «Ясно, – вздохнул Петька. – Будет сделано!»

   Трудно сказать, что больше помогло Волку: новейшие ли ветеринарные препараты Карл-Васильича или водные процедуры с обтираниями омелой, но спустя двенадцать ночей он объявил Петру Сигунину, что чувствует себя совершенно здоровым, и следующей ночью они отправятся к заколдованному замку Одетты. Петру надлежит взять с собой соответствующий инвентарь – садовые ножницы, топор и пилу, ибо и замок, и все подступы к нему сплошь заросли непроходимыми дебрями, состоящими преимущественно из кустов ежевики, шиповника, жимолости и можжевельника; впрочем, не исключено, что придётся даже валить деревья, дабы расчистить себе дорогу. Петька уже привык ничему не удивляться и со всем соглашаться, поэтому только покорно вздохнул.

   Итак, на тринадцатую ночь, Пётр Сигунин явился с пилой, топором и садовыми ножницами всё на ту же поляну, где ждал его Серый Волк. Волк велел Петьке сесть на него верхом, и они полетели над лесами и полями при бледном, рассеянном свете растущего месяца. Внизу, в речках и озёрах, плескались русалки; на сельских кладбищах танцевали полупрозрачные виллисы; в древесных кронах резвились и расчёсывали свои зелёные волосы мавки в цветочных венках; на вершинах лесистых гор перекликались вилы; изредка проносились навстречу, обдавая наших путников тугим потоком взвихренного воздуха, конные валькирии, спешившие по своим военным делам, или отвратительные ведьмы на мётлах, а один раз Волк едва увернулся от столкновения со стремительно мчащейся ступой Бабы-Яги. Зловредная бабка, высунувшись из ступы, погрозила им костлявым кулаком и грязно выругалась. «Сама нарушает правила воздушного движения и безопасности полётов, превышая предельно допустимую для её летательного аппарата скорость и занимая чужой эшелон, а ещё и сквернословит!» – возмутился Волк. Наконец они плавно пошли на снижение и опустились опять-таки в лесу, но Петьке вовсе незнакомом.

   Перед ними возвышалось нечто вроде громадного холма, сотканного из буйно разросшихся и сплетшихся друг с другом деревьев и кустарников. Тут-то Петьке и пригодились орудия, прихваченные им с собой. Пока Волк отдыхал после перелёта, Петька прорубал дорогу к обиталищу Одетты, пилил и резал ветки, образовавшие над замком нечто вроде плетёного куполообразного футляра, и под конец совсем умаялся. С большим трудом ему удалось проделать проход к стене замка и нащупать ворота. Ворота, как и следовало ожидать, были заперты. Тут наступила очередь Серого Волка. Приблизившись к воротам, он упёрся в их створку передними лапами, тихонько повыл над железными петлями и засовами, поскрёб их когтями – и, о чудо! Ворота медленно, бесшумно отворились.

   Меж тем занимался рассвет. При первых лучах утренней зари Пётр Сигунин и Серый Волк ступили на двор замка, прошли по древним плитам и беспрепятственно проследовали во внутренние покои (Волк уверенно, словно жил здесь с рожденья, вёл своего спутника прямо в опочивальню Одетты). Всюду была вековая пыль и паутина, шпалеры на стенах полуистлели и свисали клочьями, затхлый воздух пропах сыростью и плесенью. Петька только и мечтал, как бы поскорее выбраться отсюда, из навевавшего тоску царства тлена и запустения.

   Долго ли, коротко ли шествовали они бесконечными мрачными коридорами, узкими тёмными переходами и скрипучими лестницами, пересекали гулкие сводчатые залы, пока наконец не вступили в довольно уютную, по сравнению с остальными, крайне запущенными помещениями, спальню. На высоком ложе под балдахином из белых перьев покоилась Одетта. Волк подвёл Петра Сигунина к ступеням, велел подняться по ним и поцеловать спящую. Петька нехотя повиновался. Утерев губы рукавом, он осторожно чмокнул красавицу и сразу отдёрнулся, чтобы не схлопотать затрещину. В то же мгновение хозяйка замка пробудилась, а сам замок чудесно преобразился и обновился. Всё в нём засияло чистотой и красотой, от грязи и пыли не осталось и следа, полумрак сменился нежным розовым светом весеннего утра. С радостным криком Одетта вскочила, бросилась на шею сначала Петьке, потом, сбежав вниз по ступеням, хотела расцеловать Серого Волка, но тот уклонился от объятий и, смущённо склонив голову, сказал: «Госпожа моя! Не сочтите моё поведение неучтивым: я был бы несказанно счастлив, если бы мог принять от вас поцелуй, но – увы! Я недостоин такой чести». «Что ты, что ты, Серенький Волчок, ещё как достоин! Ведь без твоей помощи этот храбрый рыцарь не сумел бы найти мой замок и разрушить тяготевшие надо мною столетиями злые чары!» – воскликнула Одетта, намереваясь повторить свою попытку. Тогда Волк признался: «Простите, госпожа! Не целуйте меня, пожалуйста! Не скрою, сие мне было бы чрезвычайно приятно, однако я вынужден отказаться от этой награды, ибо от вашего поцелуя я тоже расколдуюсь и превращусь в человека, что для меня равносильно погибели». Все очень удивились словам Волка, а он пояснил: «Я не хочу расколдовываться, ведь на этом свете давно нет тех, кого я помню и люблю, и кто бы помнил и любил меня. Я буду чужим в мире людей. К тому же у меня нет никаких документов, а без них человеку существовать нынче запрещено».
   «Чем же наградить мне тебя?» – призадумалась Одетта. Она взяла стоявшую у изголовья постели шкатулку, достала из неё серебряную цепь изящной работы и надела её Волку на шею. Цепь оказалась как раз в тон волчьей шерсти, приобретшей после лечебных процедур восхитительный серебристый отлив. «А вы, прекрасный сэр, что хотели бы получить от меня на память?» – обратилась Одетта к Петьке. «Да ладно, чё там, – смутился тот и принялся усиленно разглядывать свои ботинки. – Это всё Волк затеял, а я только так, пособил маленько. А дома у меня хозяйство: всё есть, что требуется».
   «Ваша скромность и бескорыстие выше всяких похвал, – молвила владелица замка. – Но я знаю, что вам подарить. Вы любите лошадей, а ваша кобыла Гранка уже немолода. Поберегите её, пусть отдохнёт от работы, она заслужила покойную старость. Вернувшись домой, вы найдёте на своём дворе трёх прекраснейших коней, каких не видывали доселе ни в Гамуретове, ни в окрестных селениях, ни даже в большом городе».
   Петька поклонился, как умел, и даже попытался расшаркаться. Одетта продолжала: «Вы оба, сэр рыцарь и Волк, можете всегда рассчитывать на мою  помощь. Если она вам понадобится, приходите в мой замок – вместе ли, или порознь – Волк знает дорогу, а вас, прекрасный сэр, вмиг доставит сюда любой из трёх коней, о которых я говорила. И я обещаю сделать для вас всё, что будет в моих силах. А теперь прошу отобедать со мной». И Одетта повела гостей в пиршественную залу, где всё уже было готово, стол накрыт, и самые изысканные блюда и напитки, каких Петька отроду не пробовал, манили проголодавшихся путников.

   Во всё продолжение трапезы не стихала прелестная музыка, хотя непонятно было, откуда она исходит. Время текло незаметно, в приятных беседах и увеселениях. Волк прикорнул перед обратным перелётом, Одетта же с Петькой танцевали почти до вечера, причём Петька, танцевать вообще-то не умевший, с удивлением обнаружил, что у него это весьма ловко получается.

   Уже на закате Пётр Сигунин и Серый Волк, поблагодарив хозяйку, простились с нею и покинули её гостеприимный кров. Непроходимые дотоле заросли сами собой расступились и отодвинулись от замка, который был теперь окружён лугом, усеянным цветущими нарциссами. Они качались под лёгким ветром, напоённым их нежным запахом. В пруду перед замком плавали лебеди – настоящие, а не заколдованные. Одетта махала своим избавителям из окна башни шёлковым платком. А затем замок стал невидим, будто растворился в розовеющем небе, и полог ветвей вновь сомкнулся над тем местом, где только что возвышались его стены.

   Так закончилась эта история. Пётр Сигунин с честью выполнил задание, вылечив Волка и расколдовав Одетту. Дома его действительно ждали три чудесных златогривых коня: белоснежный, вороной и серый в яблоках. Гранка теперь могла вволю отдыхать, а свою продукцию на рынок Петька возил на каждом из новых жеребцов по очереди. Любил он и скакать на них верхом. И не было им равных в красоте, быстроте и выносливости. Здесь я кончаю свой рассказ о Петре Матвеевиче Сигунине, Сером Волке и прекрасной Одетте.

   (Впрочем, подобные истории должны непременно заканчиваться свадьбой. Поэтому я сейчас всё-таки расскажу немного о том, что было дальше).

   Петька зачастил в Большие Хляби. Теперь он ездил в райцентр не только по базарным дням, дабы отвезти на рынок плоды своих трудов, но и наведывался туда просто так: покрасоваться то на Лебеде, то на Вранце, то на Волчке (так он назвал своих коней в соответствии с их мастями). Петька лихо гарцевал по Главной площади, а то, спешившись, слушал выступления струнного трио (музыку Петька уважал). Кончились его «выезды в свет» тем, что он сделал предложение Норе Наумовне. Что касается Миры Моисеевны, то здесь его опередил Иван Петрович. Последний, выбирая себе из двух коллег спутницу жизни, руководствовался исключительно размерами её инструмента. Сам он, как вам уже известно, играл на контрабасе, который занимал половину комнаты в его маленькой двухкомнатной квартирке. Поэтому загромождать оставшуюся комнатёнку виолончелью не представлялось возможным: в этом случае молодой семье решительно негде было бы жить. Переселиться к жене, стань ею виолончелистка, Иван Петрович тоже не мог бы: у Норы Наумовны была большая дружная семья, состоявшая из её родителей, двух бабушек, двух дедушек и целой кучи разнообразных тётушек, дядюшек, племянников и племянниц, замужних и незамужних сестёр и непутёвых братцев – родных, двоюродных и троюродных. Контрабас в этом полусумасшедшем доме просто бы не поместился. Вследствие столь веских причин Иван Петрович остановил свой выбор на альтистке; Петьку же виолончель ничуть не пугала – дом у него был большой, добротный и вместительный, а после Петькиного путешествия в замок Одетты он неуловимо, но явственно изменился: стал будто ещё крепче, выше, светлее и просторнее.

   Зажили Петька с Норой душа в душу, припеваючи и ни в чём не нуждаясь; но – не столько ради заработка, а чтобы трио не распалось, да жена не утратила квалификацию либо не заскучала без выступлений, – Петька регулярно возил её с виолончелью в Большие Хляби – играть по-прежнему на Главной площади перед бывшей филармонией. А с Иваном Петровичем он очень сдружился. В свободное время они вместе удили рыбу в полноводной Волчанке.

   И всё у обеих семей шло хорошо. Да только, сказывают, не покидала Петра Сигунина некая тайная забота. Ходят слухи, что он тщетно пытался разузнать, кто же такая была Сигуна. И это навеки лишило его покоя. Если кто-нибудь располагает сведениями о ней, напишите, пожалуйста, по адресу:

Большехлябинский район, посёлок Гамуретово,
улица Подгорная, дом 4,
Сигунину П. М.

   Заранее благодарны!
   

   


Май 2020 г.


___________________________

Примечания.

Описанные в этом повествовании события происходили в той же местности, но несколько ранее тех событий, что описаны в истории об Эвридике Михайловне Потаповой ("Артель и Эвридика").
(Действие всех сказок происходит в прошлом, т.е. ХХ-м, веке: может быть, лет 60 назад, плюс-минус ещё лет 5).
 
Моржовка и гамуретовка здесь - напитки вымышленные, но имеющие реальные прототипы, а именно: напитки домашнего производства, которые мне случалось пробовать, а в изготовлении "моржовки" даже когда-то принимать участие. (Моржовкой она названа в честь Ф.П.Литке, поскольку на улице Литке и была получена первая её партия). А "продуктом", между прочим, славится у нас один доцент. "Продукт" (как сам изготовитель его называет) производится им в ограниченном количестве, только для себя и узкого круга избранных. Виски по сравнению с "продуктом" - сущая ерунда.

Некоторые имена взяты из реальной жизни. Например, в давние времена у моей мамы на работе была приятельница-коллега, а у той, в свою очередь, было три подруги (работавших в разных других местах; одна из них действительно была профессиональным музыкантом). Так вот, трёх подруг маминой коллеги звали Сара Соломоновна, Мира Моисеевна и Нора Наумовна. Благодаря некоторой непривычности этих имён, мне в детстве казалось, что неразлучные Мира, Нора и Сара - полумифологические существа наподобие Трёх Дам из "Волшебной флейты". Кроме того, меня чрезвычайно забавляло, что у каждой имя начинается на ту же букву, что и отчество, как будто специально. (Кстати, имя и отчество маминой коллеги тоже укладывалось в эту схему, т.к. звалась она Раисой Рувимовной). Самих Миру, Нору и Сару мне видеть не доводилось, они так и остались для меня бесплотными таинственными персонажами, а вот имена их помню до сих пор.

Ветеринар Карл-Васильич напевает "Прощание с лебедем" из "Лоэнгрина".

ВрАнац по-сербски - вороной конь; так же называется сорт винограда и красное сухое вино, производимое из него.

Пос.Гамуретово. Сады в цвету. (На самом деле - Свято-Троицкая Сергиева Приморская пустынь; фото Н.Чистякова, 20.V.2016).


*****

30. IV. 2023
Подписывайтесь на канал "Союз пера и левкаса"! Ссылка внизу страницы.