Цикл Литовские страницы

               
                Цикл посв. Т. М-те.

         ВСТУПЛЕНИЕ

Отречения горькую сладость
Я тогда испытал вполне.
Отпустила эстонская радость
Все на той же псковской земле.

Миновав стужи, весны и стоны,
Через тысячи верст и потерь
Я у башни Покровской вспомнить
Все былое опять захотел.

Но ушли августовские дали,
Отпустила октябрьская боль.
Я нашел чашу терпкой печали
Чрез четырнадцать лет пустой.

И, качнувшись на узком мостике
Между будущим и былым,
Я над пропастью сумрачной просеки
Шел в балтийский туман и дым.

Уступая законам жанра,
Гордый нрав свой покорно смирив,
Меня Рига уныло встречала,
Шпили древних соборов склонив.

Отрезвляюще черный рассвет
Над ушедшей под лед Даугавой
Навевал мне усталый совет,
Чтоб простился я с грезой упрямой.

И, готовый поверить ему,
Примерял я бесстрастья вериги,
И на родине Канта весну,
Начал прятать, как Мендель*, в книги.

Но закат кенигсбергского дня
Нашептал мне иные мотивы,
Ждало море ночное меня
И во гневе ворчало ретиво.

Электричка. Зеленоград.
Шум рокочущей бездны. Смятенье.
И крещенью нежданному рад
Я обрел в эту ночь просветленье.

А наутро – крушенье миров
И творение чудного мира
Из осколков невиданных снов,
Из Поэзии дивного пира.

А наутро – пришла Она,
Солнцем Каунаса согрета, -
В январе наступила Весна
И сулит бесконечное Лето…


   ПРЕДОЩУЩЕНИЕ

Я слушал ночь.
Недвижная стояла
Она за сумраком вагонного стекла.
Случаен был покой,
И тишина смущала,
Как тайный стон,
Как ласка, как мечта.
Был странен лик Варшавского вокзала,
Весь Ленинград, казалось, присмирел
И замер. И над миром наползало
Лишь облако, возникшее из пара,
Но и оно не над трубой витало,
А над Землей нависло, как вопрос.
О мир ночной поры,
Помедли с пробужденьем,
Меня продленьем сказки награди.
Я замер в исступленном восхищенье,
Цветок восторга рос в моей груди.
Волшебная придуманность покоя,
Остановившего наш призрачный вагон,
Сулила чудо с неживой водою,
Все погрузившей во внезапный сон.
А вслед за ним всесильный опыт детства
Послушно рисовал кувшин живой воды.
И слышалось: проходят пососедству
Мои далекие несбывшиеся сны.


            *  *  *

Мне снится, милая, окно,
И чудо крыш,
И труб смятенье.
А над заснеженной горой
Окаменевших сов владенья.
Все чисто, ясно и светло.
Простор душе и вдохновенью.
Лик поэтессы молодой
Является воображенью.
Она царит над строем книг,
Над сонмом грез полувоздушных.
А на столе листок лежит
С узором строк, лишь ей послушных.


ВЕРЛИБР ТРЕТИЙ, БЛАГОСЛОВЕННЫЙ

Сколько деревьев
хранит наша память?
Древо познания добра и зла
И древо жизни –
эти деревья Эдема
райского сада
что утраченный снится веками
бесчисленным сонмам
песчинок
несомых вихрями жизни.
Все остальные деревья
только потомки первых
сначала робко потянувшиеся
вслед за изгнанными из рая
и заселившие в усладу им
горькие склоны гор.
Они превратились в леса
где люди находят плоды
и радость легкой прохлады.
Их кроны густые
лаская неслышно
боль утишают
смиряют печали.
Я же
счастливейший
из всех смертных –
мне одному
принадлежит
дерево
на необитаемом острове
затерянном в океане.
Листья его
покрыты
узорами стихотворений
нанесенных рукою
любимой.
Я –
их единственный читатель.


           *  *  *

      На «Сотворение мира» Чюрлёниса

Вновь внемлю жадно тишине ночной:
Она молчит о тайне сотворенья.
В шесть дней был создан мир земной,
Мой мир – возник в одно мгновенье.

Достало дня, чтоб душу пробудить
От сна под маской яростного бденья,
Чтоб сердцу больно стало не любить
Всю эту землю нового творенья.

Пой, тишина, про город и костел,
Про солнечный уют суровой готики,
Шатер небес, что купол распростер
Над чудом глаз и слов у древних портиков.

И, покидая землю Бытия**,
Двух первых глав ее свидетель новый,
Не франкмасон – стал каменщиком я,
Чтоб только был надежней замурован

В громаду стен собора, что стоит
Пред ратушей на площади старинной.
И тайну нашу бережно хранит –
И нет той тайны слаще и невинней.


                *  *  *

                - Девушка, дайте Каунас!
                - Зона закрыта.
                Из разговора на телефонной станции

Зона закрыта – зона молчанья.
Рвом тишина, стеною отчаянье.
Где-то застыли костелы отринуто.
Ратуши площадь стонет покинута.

Зона закрыта. Жизнь продолжается.
(Жизнью ли мука тоски называется?)
Тайна колеблется неуловима.
И немота все отчетливей зрима.

В зону свирепую рваться упрямо.
Лбами – об стену, о форты – телами.
Пусть зазвенит упоительно рьяно
Черных офортов смертельная рана.

Выжить – что в бред пламенеющей готики
Выбросить сердца камень остывший.
Дремлют лукаво притихшие чертики.
Нямунас древний, хоть ты меня слышишь?


             *  *  *

                Свежей и светлой прохладой
                Веет в лицо мне февраль…
                Валерий Брюсов

                Февраль. Достать чернил и плакать!
                Борис Пастернак

И мой февраль. Он без весны и плача.
Весна уже случилась в январе.
Я пел ее, восторженно маяча
На Алексотас призрачной горе.

А за весной – не лето и не осень.
Январь сменивши, чуду вопреки
Настал февраль. И ничего не просит –
Дремотный страж закованной реки.

Пусть стужа. Лед. И вьюги бормотанье.
Недаром Витаутас сторожит
Слиянье рек, где – как оазис тайны –
Под гомон птиц вода бурлит.

         *  *  *

Я сниму тебя с топи зеркал
И укутаю снов пеленою,
Чтобы замер смущенно закат
Над землей, надо мной и тобою.

Протяни же мне руку скорей
Из волшебной страны зазеркалья,
Над российскою ширью полей
Пронесись тихой музыкой дальней.

В ней сольются пророка Ильи
И Перкунаса древние громы,
Успокоенно стихнут мои
Излеченные ласкою стоны.


         *  *  *
                День начинаю
                Воспоминанием о тебе…
                Рыгор Бородулин

Нет –
не воспоминанием.
Память – былому дань.
Яростным созерцанием
день начинаю я.
Сквозь пелену туманную
по солнечному лучу
в даль твою осиянную
душу влюбленную мчу.
Блеск паутинок тающих –
Волосы на плечах.
Искорками мерцающими
манят глаза впотьмах.
Верстам не верю,
молчанию,
сговору всех телеграмм.
Счастье лелею отчаянно –
памяти не отдам.
Память – о том, что было.
Счастье же – то, что есть.
Счастье мое шальное,
завтрашней радости весть.


          *  *  *

Тоскливого зуммера омут:
«Занято?», «Не берут?» , –
Ожиданием захолонут,
Висок изогнулся в жгут.

А голос должен быть ровен,
А в речи должен быть смысл.
Ах, до чего ж ты спокоен,
И ритм твоих слов так чист.

Но сердце – наружу горлом.
Но солнечный свет – померк.
И небожители хором:
«Земля замедляет бег».

Все покачнулось… Выстоял.
Все так знакомо тут.
В мозг воспаленный, выстрелом:
Занято!.. Не берут…


           *  *  *

                Тяжелый час, когда в душе бездомной
                Любви, тоски и душной злобы тень…
                Борис Козырев (1905-1979)

Примирюсь и низко поклонюсь.
Слезы скрою, тихо затаюсь.
Все равно еще придет весна,
Буду ждать я нашу ночь без сна.

Пусть мороз крепчает. Не беда.
Впереди счастливые года.
Старая тропинка зарастет,
А по новой друг к тебе придет.

Что ж, пускай то буду и не я.
Не всегда сбывается мечта.
Лишь бы теплился заветный уголек,
Да журчал тебе приветный ручеек.

Не прощаюсь. Просто ухожу.
И в сторонке тихо подожду.
Расшалится вдруг причудница-весна
И подарит нам с тобою ночь без сна.

                1980 г.
      



_________________
* Мендель – герой новеллы Стефана Цвейга «Мендель-букинист».
** Отсылка к библейской Книге Бытия, повествующей в первой и второй главах о сотворении мира.