Их Голгофа. Глава 6. Отверженные

Валентина Майдурова 2  в соавторостве с ларисой Беньковской

 
                Глава 6

                Отверженные

                Встреча у рынка

          Белокурая женщина с нежными  чертами лица, была хороша собой. Она  шла по базару, держа под руку высокого, худощавого парня лет тридцати прилично одетого. Лицо парня казалось болезненно  бледным  и странно знакомым. Запавшие глаза и  особенный бегающий взгляд выдавали в нем человека с той стороны высоких заборов с проволокой под напряжением.
          – Да это же Длинный. – Подумал вслух,  вышедший недавно на волю   неряшливо  одетый зэк, лет пятидесяти. –  Ну вот, может, разживусь   несколькими рублями.
         – Длинный,  привет! – окликнул он задумавшегося спутника, приглянувшейся ему женщины.
         – Ну, привет, коль не шутишь, – окаменел лицом Длинный, вспомнив кликухи  окликнувшего  его  мужика, бомжеватого вида. На зоне он отзывался на разные прозвища –  Сморчок,  Крыса, иногда его называли просто Чмо. А был он, по сути, на зоне сукой. Не раз, из-за его доносов охране и администрации, Егор и другие зэки сидели в карцере, а то и дополнительные сроки получали. Видно за «услуги» вышел на волю досрочно.
         – Кто это?
         – Мам, прости, я сейчас.
         Длинный подошёл к  окликнувшему его человеку, который всем своим жалким видом напоминал бомжа. Одежда на нём была засаленная и мятая. Рваные ботинки, явно неподходящего размера, из дыр которых  выглядывали давно немытые пальцы,  были одеты на босу ногу.  Чёрные спортивные штаны с вытянутыми коленями,  неопрятно свисали над ботинками. Тёмная куртка, непонятного из-за  грязи и  жира цвета,  не по сезону теплая, была расстегнута. Из под нее выглядывала замусоленная байковая рубашка.   Горло и часть лица, словно маска, скрывал клетчатый, шерстяной шарф. Взъерошенные,  грязные  волосы   торчали  под криво надетой вязаной замусоленной  шапочки  с неприличным названием  «пидорка», а руки перевязаны какими-то старыми тряпками, которые видимо, выполняли роль бинтов, а может перчаток. От человека разило перегаром, исходил неприятный запах грязного тела и несвежей одежды.
        – Это кто с тобой? Ничего кошелка. Длинный, дай пять рублей, – без  остановки пробубнил стоящий перед ним оголодавший мужик, действительно  напоминавший сморчка. Припухшие глаза бегающим затравленным взглядом смотрели на Длинного.
         – Я с мамой. Это не кошелка. Понятно? – с угрозой спросил Длинный. –– У меня денег нет. А и были бы, не дал. И ты сам понимаешь, сукам помогать западло.
         – Понял! Да я уже решил, вечером сделаю кое-что по малости и вернусь «домой» года на три. Там у меня своя шконка, баланда, кенты.
        – Сынок, пошли, – позвала мать Длинного.
        – Кто это? – ещё раз спросила женщина, не дождавшись ранее ответа на свой вопрос.
        – Да, тоже оттуда, вышел раньше меня на пару недель. Чмо, которое меня и других постоянно подставляло. На зоне был шестеркой и сукой. Я, в свое время на зоне, предупреждал его, что плохо закончит. Да и на воле он видно последние сутки. Завтра назад заедет.
      – Боже мой, – в каком-то суеверном испуге подумала мать. – Надо забирать Павла к нам. У него же никого нет! Кто поможет? Что  ждет его на воле? Погибнет парень. В сущности невиновный. За мамины грехи, за детство свое потерянное расплачивается. Шесть лет я его знаю. Благодаря его влиянию  изменился характер моего сына. Не допущу его сиротской нищеты на воле. Вспомнились ей бесконечные очереди с передачей для Егора и Павла, редкие свидания с ними. Стал почти незаметен тремор рук у Егора. Спокойнее его размышления о будущей жизни на воле. Он старался во всем походить на Павлика, даже подражать ему в разговоре. Мать смотрела на двух взрослых мужчин и, вместе с тем, на двух  молодых ребят, которым еще предстоит утвердить себя там, на воле.   В светло-серых глазах Егора казалось, навсегда застыли страдание и тоска. Его улыбка напоминала скорее гримасу боли, чем радость, выдавала неуверенность в себе, в будущей жизни вне стен зоны.  В отличие от Егора, спокойный взгляд темных глаз Павлика не вызывал у нее тревоги.  Смиренный – подумала о нем мать и улыбнулась. – Да, он действительно смиренный. Вот и еще один сын будет в нашей семье, – решила она.


 На свободу с чистой совестью

            Долгая ночь ожиданий. Все попытки уснуть бесполезны. Каждый час, поглядывая  на будильник, мать Длинного отсчитывала последние часы расставания, предвкушая радость предстоящей встречи. Вот и рассвет, какой-то он необычно холодный, неприветливый. Звенящая тишина сдавливала сердце, вызывая болезненное сердцебиение и головную боль.
  К восьми утра мать была у зоны. Расположенная вдали от города, она  постоянно со всех сторон обдувалась холодными ветрами. И сегодня у ее территории было ветрено  и тихо. Тишину нарушал лишь гудок, звучавший в тиши (сын говорил) на любое движение по территории.
           – Ну, когда, почему так долго?  Женщина металась возле двери, до боли, знакомой ей за эти  шесть  лет мучительных  ожиданий. Так тревожны были последние минуты, так бесконечно долго тянулось время.
           – Восемь, уже восемь,  должны  были выпустить, что случилось? Прошло ещё полчаса и ещё минут пятнадцать. Мимо проходящий капитан, глянув на  обеспокоенную женщину, спросил, «кого-то ждёте?».
           – Да, сына. – Услышав фамилию, капитан улыбнулся и сказал, – да не переживайте    так, знаю его, сейчас выйдет, там просто проверка, –  и исчез за железной дверью.
          – Здесь его знают, а как там, на воле примут? Время, из которого он выпал, очень изменило людей, общество в целом  и далеко не в лучшую сторону. От мыслей ее оторвал голос охранника.
        – Вас приглашает начальник зоны. Пройдемте к полковнику.
        – Что случилось? Боже, что случилось? – Заметались тревожные мысли в голове.
       В кабинете ее встретил уже знакомый по предыдущим встречам начальник зоны. Протянув для приветствия руку, пригласил присесть на стул. Помолчал, глядя на  когда-то красивую женщину,  усталую, потускневшую за эти годы, с тревогой смотрящую на него.
       – Я пригласил Вас, чтобы передать лично грамоту нашего учреждения, которой награждается ваш сын за  хорошее поведение и  честное отношение к труду. По-разному складываются на воле судьбы наших подопечных. Думаю Егор, оправдает наши надежды, и в этих стенах мы уже никогда не встретимся.
        Молча кивнула мать на тираду полковника и пошла к двери. Слезы облегчения и боли катились и катились по щекам, а в голове билась одна мысль. –  Грамоту вручили, почему же отказали в УДО?  «Убийце не место в обществе» – любимая поговорка власть предержащих. А если он не убийца?

         Вскоре  щёлкнул замок и на ступеньках появился Длинный, с черной спортивной сумкой на плече, в которой видимо, находились личные вещи.      
 – Наконец-то, сынок, ну, что так долго? Мать бросилась в объятия  Егора.
           – Да, шмонали  меня  и  вещи тоже, всё в порядке, ма-а-ам,  поехали скорее отсюда. Кончилась неволя. – Он мысленно прощался с зоной. –Прощай! Прощай навсегда! И будь ты проклята! Никогда, никогда я не вернусь сюда.
        В машине,  Длинный показал матери справку об освобождении.   Сказал, что нужно пройти некоторые кабинеты  в полиции немедленно, отметиться  и стать на учёт. А потом можно и домой, где ждал его  скромный стол, накрытый   младшей сестрой, и родная семья.
          Всю дорогу,  мать украдкой поглядывала на исхудавшую фигуру Егора. Под глазами темные круги,  щёки впалые, залысины, седина в короткой стрижке. Сын пытался казаться спокойным, взрослым,    закаленным жизнью, но дрожащие руки,  беспокойно бегающий взгляд,  тихие, почти шепотом ответы на ее вопросы, свидетельствовали  о другом. Зона перевоспитала когда-то наглого, самоуверенного шалопая. После шести лет той жизни, растерял Егор свою наглость и самоуверенность.
        – Что стало с её сыном, с её любимым сыном, который сейчас напоминал  пугливого,  растерянного ребёнка?  Надломила его зона,  а может и сломала, научила жить, оглядываясь, и быть постоянно начеку. Уйдет ли этот настороженный зэковский взгляд, страх перед обычными людьми, свободным обществом.  – С горечью думала мать.
Познакомившись с участковым, узнал Егор, что дали ему формальный надзор ещё на три года с  ежемесячным контролем и, если за этот период будут  три документально зафиксированных  замечания, то отправят назад в зону к «браткам».   
        – Хорошо, что три, – спокойно сказал   сын   расстроенной  матери. – Некоторым  по восемь дают, мне ещё повезло.
        В первые дни как загнанный зверек шарахался от машин, боялся вытащить сигарету в неположенном месте, постоянно оглядывался и искал камеры наблюдения, которые могли запечатлеть его за неблаговидным нарушением дисциплины. Постепенно исчез бегающий взгляд, спокойнее стала походка. Егор уже не вздрагивал от громких разговоров за спиной, исчезла настороженность и постоянное ожидание удара  сзади.
        С восстановлением документов, постановкой на учет в полиции и у участкового, проблем не было. Даже медицинскую  комиссию для приема на работу  умудрились пройти в первую же неделю. Радовался Егор, что всё так прекрасно складывается, что скоро он будет работать.

        До трех часов ночи просидел Егор над объявлениями о работе. С утра стал названивать. Приглашали. Но, увидев, где был выдан квалификационный аттестат на профессию, принимали позу строгих блюстителей закона и объявляли  каменным голосом, что рабочих мест в настоящее время нет. Много мест обошел Егор в поисках работы.  Везде ответ кадровиков был один – для таких работы нет. Иногда слышал вслед невнятное бурчание, что вообще, рядом с нормальными людьми должны работать психически уравновешенные личности, а не тюремщики. И хотя приходил Длинный, со своим  дивным ростом, буквально с согнутой спиной и дружелюбной улыбкой, но боялись его, не верили, и всячески  пытались  избавиться  от  назойливого искателя работы. Для них он был особо опасным и с облегчением  вздыхали мелкие чиновничьи  пакостники, когда закрывалась дверь за просителем. И даже грамота из тех мест не помогала. И опускались плечи Егора, и опять  раздавался в душе крик ненависти и злости –  за что?  Я же отбыл наказание, простите меня и примите!

      Отпущен из мест лишения свободы

Вторая половина февраля.  Подогнав машину к воротам зоны,  ждала мать,  по решению семейного совета,  второго, уже приемного сына  Павлика.  И опять ее пригласили к начальнику лагеря.
– Вы  по-прежнему согласны взять его на поруки? Вы же знаете его статью. Он может быть опасен.
– Не более чем мой родной сын. Павел верующий,  я его знаю шесть  лет. А это немалый срок. У Павла никого нет. Никого. После смерти матери, он остался круглым сиротой. Обстановка в республике очень сложная. Разве можно выбросить человека за борт? Мы  с Егором, оформляя в полиции документы,  встретили такого, освободившегося из мест исполнения наказания, а точнее из курируемой вами зоны. Буквально выброшенный за борт равнодушным, но довольно (согласитесь) нечистоплотным  обществом граждан,  считающих себя честными и непогрешимыми. Освобождая его, разве дали ему шанс? Помогли почувствовать себя человеком. Его же заранее, отпуская на волю,  обрекли на повторное преступление. Раздетый, без денег, без жилья и работы. По его словам, четвертый день без еды. Никому не нужный, он, наверное, уже опять у вас, в который раз.  Нет, Павлу нужно дать шанс и у нас есть такая возможность. Мы решили все вместе. Павел – член семьи.
     – Ну, что ж. Преклоняюсь перед вашим мужеством. Надеюсь, он не подведет Вас. Проводив женщину до двери, пожав  на прощание руку, вернулся полковник за свой канцелярский стол и задумался. О чем он думал, какие жизненные ситуации и случаи пересматривал? Кивал головой своим мыслям, соглашаясь со своими выводами.  Хмурился, вспоминая явно несправедливые приговоры судей, ломавшие жизнь его подопечных, и,  которые не выдержав,  иногда  безвозвратно уходили из нее. Уходили тихо и безмолвно, как и тот, что вчера утром сняли с дверной ручки. Отсидев пятнадцать лет, за два месяца до освобождения, вероятно, все взвесив, он затянул петлю и ушел в тот мир, где, как свидетельствуют все религии есть (все-таки есть хоть там) высшая справедливость, которую называют РАЙ.

   Это сладкое слово Свобода!

В этот же день успела мать с Павлом съездить в его село и в район, чтобы отметиться и стать на учет в полиции. Заехали в родную Павлову усадьбу. Жалкий вид представлял  полуразрушенный дом, неожиданно низкий, а в памяти казался всегда высоким, скособочившийся, без крыши, дверей и окон. В голом четырехугольнике стояла разобранная кровать с остатками матраца, в углу висели пару полусгнивших телогреек, возле  отсутствующего окна стоял столик, накрытый клеенкой. Под клеенкой нашлись некоторые документы Павла. Видно по старой привычке, будучи живой, там их  хранила его мама, и никто из современных (молодых) воров не знал о послевоенном тайнике и не догадался туда заглянуть. Двор и огород настолько заросли  многолетними сорняками, что до сараюшек и других хозпостроек Павел добирался, прокладывая путь лопатой, взятой у соседки.  От хозяйственных построек остались лишь кучки глины. Полный разор.
    – Где и как бы жил Павел, если бы его не взяла наша семья? – Думала   мать, глядя на потускневшее лицо Павла, закушенную до крови губу. И в глазах Павла (как и Егора) увидела она  ту же тоску и страдание,  гримасу боли и вечный вопрос «Почему?».
    – Радость великая у меня. Я на свободе! Я никогда не повторю  своего проступка. Не мученический крест, а спокойная свободная жизнь будет у меня. Я заслужу  прощение общества, я буду работать. Никогда больше вино не  изломает мою жизнь.
Постепенно светлело лицо, расправлялись плечи, смирил себя Павел, успокоился. Договорился с соседкой, что та приведет огород в порядок и может его использовать. Он уезжает в город, позже наведается и обговорит с нею будущее подворья.
 Почти  две  недели ездила  мать Егора с Павлом по всем полицейским и армейским инстанциям. Везде представлялась как его мать. С ее помощью быстрее и менее затратно по времени  становились на учет, писали заявления, получали соответствующие справки. Все было восстановлено,          кроме аттестата за  девять классов.  Главной причиной были те выпускные экзамены, которые он  не пошел сдавать из-за отсутствия денег на праздничный стол.
– Ничего, – подумал Павел, –  пойду в вечернюю школу или может можно будет получить аттестат по результатам четвертных оценок. Надо будет встретиться или позвонить директору школы. Но это я сделаю позже. – За эти дни и недели привык Павел, что есть у него опора, что он не одинок. В его жизни появился родной человек, который не предаст и не бросит.
     – Мама, поехали домой, – тихонько, с запинкой сказал Павел и глянул искоса, как  воспримет, сказанное им.
     – Да, сынок, поехали, ответила мать и улыбнулась ему своей чудесной ласковой улыбкой.
 Все складывалось хорошо. Егор поступил на  трехмесячные курсы по подготовке  кулинаров. Павел, в поисках работы, углубился в газеты и  объявления, передаваемые по местным новостям. Всего сутки, они были полноценными гражданами своей республики. Верили, все у них будет хорошо. А потом …

   Отверженные

         На следующий день в республике был объявлен карантин в связи с быстрым распространением коронавируса, сперва на  тридцать дней со строжайшей изоляцией,  без права выхода на улицу. Карантин был продлен еще на месяц и еще на месяц. Через несколько дней наступит лето, а работы нет.  По-прежнему закрыты предприятия и городские службы. Какой короткой была свобода, как мимолетно счастье свободной жизни.
        Третий месяц карантина. На все звонки по объявлениям о наличии вакантных рабочих мест, кадровики отвечали: – рабочие очень нужны, но приходите после карантина.
         Попробовали Егор с Павлом дозвониться в отдел социальной защиты. Объяснили создавшуюся ситуацию. Ответ был кратким и предельно ясным – до окончания карантина с такой группой населения отдел не работает. Замечательно краткий, ёмкий ответ, не дал ответа и надежды. Долг за квартиру, остатки макарон от бабушкиной материальной помощи к пасхе и, оплаченная водопроводная вода. Отверженные! "... ату их, ату".

           Волонтерское движение. Оно разное. Организованное, с парадными рассказами по местному телевидению и эксклюзивными интервью на камеру и есть по зову души, когда объединяются несколько  ребят и девушек или семей, молча, в силу своих возможностей,  помогают людям. "Твори добро"  их главный девиз и они его творят. Помощь пришла, пришла неожиданно от незнакомых людей. Звонок  поздним вечером оторвал бабушку от невеселых мыслей,  у кого бы еще занять немного денег.
      – Добрый вечер. Завтра мы привезем вам продуктовый паек. От нас. –  И тишина. Положили трубку. Бабушка даже не успела сказать "спасибо", выразить всю признательность, за так своевременно  оказанную помощь. … Лились и лились слезы, сквозь них размывалась картина безысходности,  и не таким черным казалось будущее. Значит, есть, есть еще не равнодушные, мертворожденные чиновники, облаченные властью самостоятельного решения - кому помогать, а кого возвращать в тот страшный омут, из которого без помощи общества  не выбраться. Есть настоящие люди, и именно они опора общества, их много, их объединяет любовь, та любовь к ближнему, порыв души. Они не выпячивают своей значимости в спасении республики, не делят людей на "контингент с которым не работают ...", не берегут усиленно свое здоровье (когда, чуть ли не в шею, молодые девицы вытолкали бабушку из центра занятости после обращения за помощью в период карантина). Телефон не отвечал и она,  80-летняя старуха,  пришла к ним за помощью.

        В связи с карантином была открыт в городе кризисный центр, в котором   по звонку на его горячую линию можно было получить помощь   и решить многие другие бытовые вопросы.   Много  доброжелательных отзывов слышали   ребята о работе кризисного центра. Решили позвонить. Ведь некоторые предприятия продолжали работать и многие жители города, даже в условиях карантина, устраивались или переходили из  одной организации на работу в другие. Ответ был удивительно «заботлив и доброжелателен». После своего рассказа и просьбы помочь в условиях карантинной изоляции,  получить в виде исключения, разрешение  для оформления на работу до окончания карантина, чистый тоненький голосок (вероятно молоденькой девушки) им нежно с полупрезрительной интонацией ответил, что такими они не занимаются. Им бы бабушек от коронавируса спасти, да нормальных людей защитить. Ошарашенные ответом молодые люди сникли. Нет! Не приняло их общество свободных и честных. Заботливо ткнули носом в их прошлое, выбросили вон.  Они изгои общества, отверженные этим обществом, и черпать им (по выражению судьи, определявшего срок отбытия наказания) до конца жизни. "...  ату их, ату".

       Поразмыслив и мысленно простив молодого волонтера горячей линии, решили друзья обратиться к участковому. Они же живые люди. Да, совершили преступление. Но честно отбыли наказание,  отпустили их.  Документы выдали, восстановили в правах.  Почему они  остались отверженными у общества. Ну, должен же кто-то  обратить внимание на их бедственное положение. Участковому, как и той молоденькой полуграмотной волонтерке кризисного центра, легко вписавшейся в общество спасителей человечества, была глубоко безразлична судьба бывших зэков.  Она, вероятно, была горда собой –  легко отбрила  эти отходы общества. Участковый же молча, выслушал их. Молодые люди  услышали стандартный ответ.
         – Обеспечивать вас работой в мои обязанности не входит. И звонить я никуда не буду. Себе дороже. Сами решайте, как вам жить. Главное, чтобы во время отмечались и не дебоширили. Помните, что сейчас карантин и за пределы квартиры лучше не выходить, а попадетесь, то дорога вам известна.  Могу продиктовать вам телефон доверия министерства внутренних дел, а там выгребайте сами.
         Участковый не нарушил Закон, не превысил свои должностные обязанности.  Этот блюститель  общественного порядка,   не чуравшийся подарков и мелких взяток от жителей своего района, считал себя честным, и помогать зэкам  не считал нужным. Вот и эти пусть помнят свое место.
        Вечером раздался звонок телефона. Павел дрожащей рукой поднял трубку. Зазвучал голос директора школы из родного села, которое он покинул, не закончив девятого класса.   
        – Павлик, вчера состоялось заседание районной комиссии по твоему вопросу, о восстановлении аттестата зрелости за  девять классов. Пока принято  отрицательное решение. Высказано мнение, что ты должен сдать еще раз выпускные экзамены (можно в вечерней школе) за девять классов. Завтра я еще раз съезжу в районный отдел народного образования и позвоню тебе о результате.
       – Спасибо за хлопоты, но вряд ли сейчас работают вечерние школы, – тихо ответил Павел.
        Услышанное обескуражило его. Но для себя Павел решил, что все равно добьется своего.  Нет вечерних школ, экстерном сдаст экзамены. Он будет иметь профессиональное образование. А в настоящее время для него главней всего  найти работу. Рядом, после очередного отказа и рекомендации дождаться отмены карантина, стоял Егор. Его перекошенное лицо, казалось застыло в немом крике. Со всех сторон одни неприятности.  Павел поднял, как всегда, спокойный взгляд на Егора.
         –  Нужно жить настоящим, не оглядывайся на прошлое. Мы свободны. Закончится карантин, и мы найдем работу. Все наладится. Жизнь  (помнишь – не вздохи на скамейке…) – это бой! Попали в  неприятность (как сейчас – длительный карантин, не мы одни, все  в таком же положении), переживем и снова – в бой. Нет смысла злиться. Прошлое не исправишь, оно было, и его мы возвращать не будем.  Завтрашний день принесет свои неожиданности. И вот увидишь, Бог не забыл нас. Они будут  разными, но среди них придет и к нам благая весть. ...

  Солнце взошло ...
            

          Постепенно приходило тепло и не только в погоде. Город начал постепенно выходить из карантина. Предприятия начали кампанию по приему на работу. Целыми днями с утра до вечера сидели ребята на телефоне обзванивая предприятия. Отвечали, - приходите. Приходили, предъявляли все свои документы, а Егор даже свою "знаменитую" грамоту, свидетельства о полученных рабочих специальностях, и в ответ слышали, - таких не берем. ("... ату их, ату). Но была и благая весть. Одно из предприятий города приняло на работу Павла.
     – Главное, - сказала кадровик, - чтобы вы работали, а не пили. У каждого должен быть  шанс в жизни. Вот направление, пройдите медицинскую комиссию и приходите.
           Полтора месяца проходил он медицинскую комиссию и не просто так, а за большие деньги (и это будучи  четыре  месяца безработным и бесправным). Никто, начиная с горячей линии не знал, как организована  работа по получению этой злосчастной справки о состоянии здоровья, но заботливо пересылали от одного учреждения к другому (в минздрав - головную поликлинику - в любую поликлинику по приему анализов - сдача анализов с обязательной оплатой - ожидание ответа - к председателю медицинской комиссии за общим заключением и подписью). Последний, с видимым удовольствием накричавшись, знамо  от гордости, что многое зависит от него и   занимаемой им должности,  объявил, что он не верит врачам каких-то там поликлиник, подписавших справку, и отправил опять на сдачу и досдачу анализов в закрепленных поликлиниках, в том числе на анализ мочи, напомнив, что справка платная. Очередь на сдачу  некоторых анализов составляла одну-две недели и еще ожидание результата. Полтора месяца, голодный, практически босиком. Гнилая обувь  разлезлась, после первых пеших километров, так как  в городе не работал общественный транспорт, кроме такси (с кусачими ценами). И боялся, боялся, боялся. Боялся, что за долгое отсутствие со справкой о годности к работе, ему откажут. Боялся за не так сказанное слово или  ответ опять  очутиться  на зоне, которой ему пригрозил заботливый участковый.
         Окончились хмурые дни. Чиновничья рать осталась позади. В отделе кадров предприятия, ставшего родным за этот месяц мытарств,   он долго читал соглашение о взаимных обязанностях и ответственности.  Держа ручку, Павлик старался проглотить комок в горле. Доли минуты – и вся его несуразная жизнь прошла перед глазами: смерть отца, пьянство матери с отчимом, брошенная школа, горькое и голодное одиночество, поденная работа, армия, тот выстрел роковой, тринадцать лет тюрьмы. Тихо стояла перед ним пожилая женщина. Ждала. Она понимала этого зэка, нет, не зэка, просто очень одинокого, заблудившегося в дебрях суровой жизни, тогда еще ребенка, а сейчас рано поседевшего мужчины, и улыбнулась.
       – Подписывай. Все будет хорошо.  У нас на предприятии девчонок ух как много, тут и семью заведешь и еще мной покомандуешь. Подписывай. Следом он получил прикрепительную карточку на обеды в столовой и рекомендацию открыть карточку, на которую ему будут переводить зарплату.  Ему откроют трудовую книжку. Павла отослали в соответствующий цех на стажировку. Для него настал первый рабочий день. Улыбающиеся лица, заинтересованные взгляды девушек (основного контингента предприятия), чувство нужности и робкая (пока) надежда на равенство (... с такой статьей нам не нужны),  что и такие стране нужны.
         Егор поступил на курсы по подготовке поваров-кулинаров, но вскоре понял, что это не его специальность. Не мог он, физически не мог отправлять в отходы огромное количество продуктов при подготовке блюда. Огрубелые руки рвали тесто, а картофельные кубики получались крупнее требуемого стандарта и не столь красивые, как у товарищей по курсам. Проучившись два месяца, написал заявление и ушел на поиски  другой, более  подходящей для него  работы.
          Егора приняли на фабрику, отправили на  трехнедельную стажировку. Начальник охраны просмотрел его документы, покачал головой, прочитав статью. Долго молчал и понял Егор, что не быть ему рабочим на этом предприятии.  Наконец, улыбнувшись своим мыслям добрейшей улыбкой (так показалось Егору) главный охранник предприятия сказал,
      – Знаешь, у нас тут пока еще СССР. Мы принимаем на работу всех, но есть одно условие и ты, надеюсь, знаешь какое?
      – Я не пью, совсем не пью и, если потребуется, то и курить брошу.
      – Ну-у, такой жертвы от тебя не потребуется, но каждые пять минут перекур не устраивай, если хочешь работать. И запела душа  Егора. Понял он, что принят, пусть стажером или учеником, пусть на мизерную зарплату, но он будет  в коллективе, не один. Он будет работать. Шелухой отлетали мысли о прошлом, о гитаре, о песнях, о шконке и тех «друзьях».

           Как сложится судьба героев в их дальнейшей жизни автору неизвестно. Их крепко побила жизнь, перемолола зона. Отверженные обществом равнодушных чиновников, они встретили людей, которые дали им шанс.  Автор надеется, что  герои романа не предадут, поверивших в них. Не предадут доверчиво протянутую руку помощи, не  обменяют свободу на призрачное рюмочное «счастье».   Любое общество состоит из разных людей. Есть равнодушные, злые, трусливые, завистливые, воры и убийцы. Выделяется прослойка равнодушных, довольно подленьких чинуш, через «волосатую» руку занявших удобное, сытное, мягкое кресло и, считающих себя вершителями судеб. Они не приемлют  людей с другой судьбой и гонят их, но есть и другие. Это светлое общество настоящих людей, что всегда готовы протянуть руку помощи. Они всегда помогут  начать жизнь снова, помогут снять мученический крест недоверия и    озлобленности. И уйдет их душевная Голгофа, и память о той жизни на дикой зоне с ее звериными законами.  Туманной дымкой  невольных слез рассеется вдали.

                Вместо эпилога

                Каждому свой крест – притча

                "Каждому свой крест" - сказал Петр ...

           Осень позолотила листья виноградника,  кое-где штрихами  выделила красными пятнами отдельные кусты.   Песчаная дорога, покрытая побуревшей травой, вела на верх холма, туда, где красотой своей блистал  осенний виноградник.
          К вершине холма брела одинокая старуха. Босые ноги с потрескавшимися пятками осторожно ступали на дорогу. Видно, каждый шаг доставлял ей невыносимую боль. Мелко дрожали тонкие руки, постоянно поправляя невидимую ношу на  спине. С безвольно опущенных плеч сползала дерюжка, наброшенная поверх истлевшей  пелерины с капюшоном.  Волосы седыми  космами обрамляли лицо, покрытое мелкими морщинами. Тело скукожилось. Вся  ее фигура  выражала страдание. Тонкий безгубый рот вел бесконечный разговор со своими мыслями.
         Присев на придорожный камень,  подняла, выцветшие  от слез и пота глаза к  чистому ярко-синему небу и взмолилась:
          – Господи, за что Ты дал мне столь тяжкую судьбу?  Крест свой не могу больше нести.  Всю жизнь я трудилась в поле, не поднимая глаз от земли. Семерых родила детей. Ты забрал их к Себе, оставив мне  непреходящую боль и одиночество. Муж мой погиб на войне, домишко развалился совсем, и негде голову свою мне приклонить.  Свою ли  судьбу я проживаю,  свой  ли крест несу?
          Но молчал в ответ Всевышний. Бежали легкие белые облачка по чистому  небу,  да пожухлая трава к ногам ее тянула плети, пытаясь приласкать. Лишь ветерок, взметнув седые космы, шепнул ей:
           –  Терпи, Господь не ошибается. Крест каждому дает  он при рождении и не сменить его тебе вовек, – и улетел.
           Старуха,  пригревшись на осеннем нежарком солнышке, уснула. К апостолу Петру  пришла во сне и попросила:
           –  Петр, испроси у Господа для меня судьбу другую. Нести сей крест нет больше сил.      
           – Нет! Не могу! У каждого своя судьба, и каждый проживает ее сам. Господь не ошибается. По силам каждому дает Он испытание. Ты сможешь все, что суждено тебе. Судьбы своей ты не изменишь.
           Долго просила старуха Петра, и не выдержал он. Открыл вход в огромную пещеру и, указав  на ряд крестов внутри, с грустной усмешкою промолвил:
           – Иди,  найдешь полегче, бери себе судьбу иную.
           Вдоль стен пещеры стояли кресты. Высокие, низкие,  тонкие из  кривых орясин и  в обхват  рук из толстых бревен, отесанных и неотесанных, покрытых сучками и потрескавшейся корой.  Были и красивые кресты, покрытые лаком и позолотой, были и изъеденные  временем. Из некоторых сыпалась труха, и жирные черви ползали у их основания.
          Оставив свой крест у двери,  пошла она искать себе судьбу иную. Обошла старуха все кресты и каждый примерила к своим натруженным плечам. Все были тяжелы, и лишь у самых дверей нашла она крест, что показался ей легче остальных.
           – Вот этот, Петр, я возьму. Он легче, чем другие, хоть и не  так красив, как тот в углу.
           – Бери, – засмеялся Петр в ответ. Это твой крест, что ты сняла, когда себе судьбу другую искала.
          Тяжко вздохнула старуха. Петр помог ей вскинуть на растертую натруженную спину ее крест-судьбу и вывел из пещеры.
           Со стоном открыла старуха глаза. Затекшие во сне натруженные плечи заныли привычной болью под   крестом.

          –  У каждого своя судьба, – прошептала старуха. И понесла свой крест дальше.