Ожидание

        Евдокия вымыла руки, взяла подойник и пошла доить корову. Завидев хозяйку, Ночка радостно замычала в ожидании хлебной корочки. Обычно привычные домашние дела Евдокию успокаивали, но сейчас на душе было тревожно. Вроде и повода не было для беспокойства: муж Павел при хорошей должности, сыновья в армии отслужили и нашли себе дело: старший Ваня работал в колхозе трактористом, а Виктор, закончив курсы счетоводов, устроился в городе. Младшенькая дочка – папина радость – красавица Лиза закончила курсы швей, у неё всегда была страсть к рукоделию, да потом выскочила замуж и сейчас уже двое внуков у Евдокии. Так что же так душеньку гнетёт?
        Евдокия вернулась в избу, стала процеживать молоко и тут поняла причину своей тревоги. Павел с сыновьями сидели за столом и горячо обсуждали статью в газете. Сама Дуня была неграмотная, все усилия Павла научить её успеха не принесли. При виде букв она терялась, поверить не могла, что эти чёрные раскаряки могут что-то обозначать. Зато память у неё была отменная, столько песен и сказок никто в деревне не знал. И молитвы все знала назубок, страсть как любила в церковь раньше ходить. Жаль, при Советской власти все церкви позакрывали, в их храме теперь картошку хранят… Газет Павел выписывал много, прочитав, бережно складывал на этажерке в углу, где раньше висели Дунины иконы. За суетой домашних дел Дуня невольно прислушивалась к мужскому разговору. Спор был, с её точки зрения, скучный – о политике, но часто мелькало страшное слово «война». Вот что её душу царапнуло! Уж ей ли не знать, что это такое!
        В 1914 ушёл Павел воевать, оставив её на сносях – она как раз тогда первенца Ванечку под сердцем носила. Но её Павлуша был кадровым офицером и ушёл на фронт Отечество защищать. А она ждала, ждала… Вернулся муж в 1916-м после ранения, когда Ванечка уже в избе бегал, а через годок и Витюня народился. Был Павел странно мрачен и задумчив, да и события в стране происходили страшные. Царя свергли – как же так можно помазанника Божьего? Революция – что за слово? И не выговоришь… И снова война, теперь уже между своими. В те годы Дуня благодарила Бога за мужнино ранение, которое отвело его от новой войны. Павла несколько раз увозили в район, у Дуни каждый раз сердце обмирало. Но Павел возвращался, подолгу курил на крыльце и что-то думал, думал… В такие дни Дуня сама ходила тенью и детей старалась утишить, чтобы отцу не мешали.  В деревне колхоз создали, Павел сказал: «Вступить!» А ему в очередной увоз предложили должность: проверять работу сельмагов, которые стали появляться в деревнях. И деньги платили от района, не то что в деревне – трудодни… Всё хорошо, всё хорошо! Так что там опять о войне? И страну чудную называют – Финляндия. Что это, где это – Дуня не знает, но название не нравится, какое-то холодное, как льдинки перекатываются.
        А война уже писала повестку Ивану. Кого, как не трактористов, можно быстро научить танк водить? Да и в лесах деревенские не растеряются, пройдут так, что ни одна веточка не хрустнет. Как разведчикам им цены нет, не то, что городские, которые и ёлку от сосны не отличат, следов не прочтут, леса боятся. Как же голосила Дуня по своему старшенькому! Со дна сундука достала икону и по ночам молилась, молилась. Всё просила Ванечку ей вернуть да Витюню не забирать.
Не понял Бог Дунины молитвы… Виктора на Финскую не забрали, а на Ваню пришла казённая бумага: пропал без вести. Как это: пропал? Дуня не плакала, только всё пыталась понять, как же мог пропасть солдат. Один он там воевал, что ли? Неужто никто не видел, куда её сын бежал в бою? А если упал, почему никто не поднял, не помог? Всё это было ей не понятно, потому связала она в узелок десяток яиц да кринку сметаны и пошла на окраину села, где жила Степановна. Разное про неё говорили: кто ведьмой называл да боялся, кто уважал и доверял больше, чем молодой медичке, приехавшей из города. Бабы у колодца, перебирая в разговорах всех жителей, о Степановне никогда не говорили, хотя многие по темноте бегали, каждая со своей бедой. Евдокия там не была ни разу, считала грехом всякое ведовство и полагалась только на Божью милость. Да вот прижала беда так, что все свои убеждения забудешь…
        Стукнула в дверь для порядка, вошла, поклонилась хозяйке. В углу комнаты висели иконы, что сразу Евдокию успокоило. Она перекрестилась на них и повернулась к хозяйке. Та кивнула: садись, мол.
- Знаю твою беду, Евдокия. Что от меня хочешь?
- Вестимо что… мне бы знать, что с сыном, жив ли.

        Степановна подошла к иконам, долго молилась, держа в руках крест. Потом достала банку с какой-то темной водой, зажгла свечу и долго вглядывалась туда. Затем села за стол и раскинула карты.
- По всему выходит, жив твой сын. Молись за его здоровье, трудно ему сейчас. Только на Бога и можно уповать.
        Домой Евдокия почти бежала. Жив Ванечка, жив! Рассказала всё Павлу, он через неделю, будучи в городе, зашёл в военкомат, попросил сделать ещё запрос. Прошёл месяц, из военкомата опять пришла та же бумага: пропал без вести. Евдокия собралась в Загорск в Сергиево-Троицкую лавру молиться за сына. Да не просто собралась, а решила идти пешком все 45 километров – может, Бог увидит её веру и страдания? За хозяйством попросила приглядеть свою мать и дочь Лизу, да и не очень её хозяйство сейчас заботило. Все мысли о Ванечке были. Муж перечить не стал, видел, что бесполезно.
        Тем временем и война кончилась, начали возвращаться односельчане. Ко всем Дуня подступала с одним вопросом: «Не видел ли кто Ивана?» И поход в лавру не помог, и поездки к бабкам-гадалкам в другие деревни, и новые запросы в военкомат – ничего! Все бабки в один голос твердили: сын жив, жди! Дуня и сама чувствовала, что жив, только где он? Почему домой не идёт?
        А на страну надвигалась новая война, страшнее и тяжелее прежней. Пришла повестка Виктору, он приехал на полдня повидаться. У дочки муж ушёл добровольцем, отказавшись от брони. Тут уж Евдокия достала из сундука иконы, повесила их в красный угол и каждый вечер подолгу стояла на коленях, молилась за всех родных, знакомых и незнакомых – всех, кому выпала тяжкая доля воевать.
        В 1943-м пришло письмо, что зять Василий тяжело ранен, лежит в госпитале в неведомой Фергане. Павел, которого на фронт не взяли по здоровью и по возрасту, долго объяснял ей, где эта Фергана и какие люди там живут, но такие рассказы Евдокию пугали. И она продолжала бить поклоны перед иконами, лампадка горела, лучшие вышитые рушники иконы украшали. Через год Василий вернулся, хоть на костылях, но живой, а Виктор продолжал воевать, письма шли исправно: перешли государственную границу… освободили Варшаву… подходят к Берлину…
        Услышал Бог Дунины молитвы, вернулся Виктор живой-невредимый, в медалях. Неделю дома погостил и уехал в город, устроился на прежнюю работу, обженился, дети родились…
===
       Сколько лет бабе Дуне, она уже и сама не помнит. 80? 90? Живёт она с дочкой Лизой, давно овдовевшей, да и дочка уже на пенсии. Все дни для неё одинаковы, лет десять, как баба Дуня ослепла. Приходят внучка Вера с правнучкой, раз в месяц навещает Виктор, который тоже давно дед. Всех она узнает по голосу, всем рада, а особенно любит мужа внучки Анатолия. Он всегда присаживается рядом, шутит с ней, что-то рассказывает и часто приносит главное лакомство для Дуни – майонез. За всю долгую и трудную жизнь не знала баба Дуня такой вкусноты! Ей кладут майонез в чашку, дают хлеба, она макает хлеб в майонез и жмурится от удовольствия.
       По ночам (а может, днём?), кода баба Дуня дремлет, ей часто снится сон: стоит она на краю села (из которого 15 лет как уехали) и смотрит на дорогу, а идёт по той дороге Ванечка – молодой и красивый, в вышитой рубахе, улыбается и машет ей. Она бежит сыну навстречу, но замечает, что не двигается с места. Сколько раз видела она тот сон, а Ваня так ни разу до неё и не дошёл. Давно уже баба Дуня не гадает на сына, нет сил куда-то ехать. Да и зачем? Главное она и так знает – Ваня жив! Так вот и ждёт его без малого сорок лет…

на фото - мой дед Василий, лейтенант, в госпитале в Фергане