Старое и новое повиновение детей Аннетта фон Дрост

Alte und neue Kinderzucht


I
 
In seiner Buchenhalle sa; ein Greis auf gr;ner Bank,
Vor ihm, in gr;nlichem Pokal, der Rebe Feuertrank;
Zur Seite seiner Jugend Spro;, sich lehnend an den Zweigen,
Ein ernster Vierziger, vernahm des Alten Wort in Schweigen.
 
»Sohn«, sprach der Patriarch, es klang die Stimme schier bewegt:
»Das Kissen f;r mein Sterbebett, du hast es weich gelegt;
Ich wei; es, eine Tr;ne wird das Leichentuch mir netzen,
In meinen Sessel wird dereinst ein Ehrenmann sich setzen.
 
»Zu Gottes Ehr; und deiner Pflicht und nach der Vordern Art
Zog ich in aller Treue dich, als schon dein Kinn behaart.
Nicht will die neue Weise mir zum alten Haupte gehen,
Ein Sohn hat seinen Herrn, so lang zwei Augen offen stehen.
 
»Mein Vater, — tr;st; ihn Gott, er fiel in einem guten Strau;! —
War Diener seinem F;rsten und ein K;nig seinem Haus,
Sein treues Auge wu;te wohl der Kinder Heil zu wahren,
Den letzten Schlag von seiner Hand f;hlt; ich mit zwanzig Jahren.
 
»So macht; er mich zum Mann, wie du, mein Sohn, zum frohen Greis,
Zum Mann, der tragen kann und sich im Gl;ck zu fassen wei;.
Wie mag, wer seiner Launen Knecht, ein Herrenamt bezwingen?
Wer seiner Knospe Kraft verpra;t, wie m;cht; er Fr;chte bringen?
 
»Nur von der Pike dient sich;s recht zum braven General.
Gesegnet sei die Hand, die mir erspart der Torheit Wahl!
Mit tausend Tr;nen hab; ich sie in unsre Gruft getragen;
Denn eines Vaters heil;ge Hand hat nie zu hart geschlagen.
 
»Mein Haar ist grau, mein bl;des Aug; hat deinen Spro; gesehn;
Bald f;llst du meinen Sitz, und er wird horchend vor dir stehn.
Gedenk der Rechenschaft, mein Sohn, lehr; deinen Blick ihn lesen,
Gehorsam sei er dir, wie du gehorsam mir gewesen!«
 
So sprach der Patriarch und schritt entlang die Buchenhall;,
Ehrf;rchtig folgte ihm der Sohn, wie F;rsten der Vasall,
Und seinen Knaben winkt er sacht herbei vom Bl;tenhagen,
Lie; k;ssen ihn des Alten Hand und seinen Stab ihn tragen.
 
 
II
 
An bl;hender Akazie lehnt ein blonder, bleicher Mann,
Sehr mangelt ihm der Sitz, allein die Kinder spielen dran;
So schreibt er stehend, immer Ball und Peitschenhieb gew;rt;gend,
Schnellfingrig f;r die Druckerei den L;ckenb;;er fert;gend:
 
»In Osten steigt das junge Licht, es rauscht im Eichenhain,
Schon schlang der alte Erebus die alten Schatten ein,
Des Geistes Siegel sind gel;st, der ;ther aufgeschlossen,
Und aus vermorschter Dogmen Staub lebend;ge Zedern sprossen.
 
»O Geistesfessel, h;rter du als jemals ein Tyrann,
Geschlagen um des Sklaven Leib, du tausendj;hr;ger Bann!
Geheim doch sicher hat der Rost genagt an deinem Ringe,
Nun wackelt er und fr;chtet sich vor jedes Knaben Klinge!
 
»Hin ist die Zeit, wo ein Gespenst im B;;ermantel schlich,
In seinen Bettelsack des Deutschen Gold und Ehre strich,
Wo Greise, Schulmonarchen gleich, die stumpfe Gei;el schwenkten,
Des Sonnenrosses Zaum dem Grab verfallne H;nde lenkten.
 
»Nicht wird im zarten Kinde mehr des Mannes Keim erstickt,
Frei schie;t die Eichenlode, unbeengt und ungeknickt;
Was mehr als Wissen, wirkender als Gaben, die zerst;ckelt —
Des kr;ft;gen Wollens Einheit wird im jungen Mark entwickelt.
 
» Wir wuchsen unter Peitschenhieb an der Galeere auf,
Und dennoch ri; das Dokument vom schn;den Seelenkauf
Durch deutsche Hand, durch unsre Hand, die, nach ;gyptens Plagen,
Noch immer stark genug, den Brand ans Bagnotor zu tragen!
 
»Ihr aber, die den ganzen Saft der Muttererde trinkt,
An deren Zweig das erste Blatt schon wie Smaragde blinkt,
Ihr« — unser Dichter stutzt — er h;rt an den Holunderstr;uchen
Sein Erstlingsreis, den G;ttinger, wie eine Walze keuchen.
 
Und auf der Bank — sein Manuskript — o Pest! sein Dichterkranz, —
Dort fliegt er, droben in der Luft, als langer Drachenschwanz!
Und — was? ein Gu;? — bei Gott, da h;ngt der Bub, die wilde Katze,
Am Ast und leert den Wasserkrug auf seines Vaters Glatze!









Старое  и  новое  повиновение  детей
I
 На  буковой  лужайке,  на  скамье зеленой , сидел  старик,
И   перед  ним    с  напитком  огненным   лозы,  бокал,
В  сторонке   отпрыск   старика  к  ветвям    приник -
Сораколетний  муж  в  молчании  словам  отца   внимал.
 
Сын»  начал  патриарх, и голос  прозвучал,  как  камень  прочен   
«Ты  -   мягкая  подушка  на  моем  смертном  ложе,
Я  знаю,  что  слеза  твоя  мне   саван  смочит,
И  ты  достойно  заменить  меня , конечно,  сможешь.
 
Чти  бога, помни  долг ,   как  принято  у  нас  в роду,
Учил  я  этому тебя ,  когда узнал   твой  подбородок  бритву.
А  в  старой  голове    для  новой  мудрости  я  места  не  найду, 
Всегда  у  сына  будет  господин,  пока   глаза  отца  открыты.
 
Отец  мой,- да  утешит  его  бог,  убит  был  в  честном  поединке,
Слуга  для  князя  и  король  для  дома  своего,
Он  знал,  что  благо   детское   должно  остаться  невредимым,
Я  в  двадцать  лет  последний  раз   познал  удар   руки его.
 
Благодаря  ему  я  стал  мужчиной, как  старцем  радостным  благодаря  тебе, сын  мой,
Мужчиной,  кто  способен  все  стерпеть , и  в  счастье обрести  покой.
Но  можно  ли  капризного  холопа  к  господской  службе  принудить? 
Кто  силу  своего  бутона    растранжирит,   как  сможет  он  плодоносить?
 
Лишь  тот,  кто  службу  в  нижнем  чине  начинал, способен  стать  отважным  генералом,
И  будь  благословенна    та  рука,  что  глупый  выбор  сделать  мне  мешала,
Ее,  омытую  слезой,  давно     в  наш    склеп  отнес  я...
Ты  помни,  что  отца  рука  святая    не  ударяет слишком  жестко.
 
Я  поседел,  и  слабые  мои  глаза  на  сына  твоего  глядели.
Когда  займешь  ты   мое  кресло,  он  будет  пред  тобой  стоять.
Отчета  требовать  с  него  не  забывай,  учи  свой  взгляд  его  читать,
Пусть  будет  он  тебе  послушен,  как   ты  мне  помогал  во  всяком   деле».
 
Закончил  патриарх  и  зашагал  по  буковой  аллее, 
Благоговейно  сын  ему  вослед,  как княжеский  вассал,
Сынишке  своему он  подал  знак,  чтоб  шел  сюда  скорее, 
У  деда  трость  забрал,   и руку  старую  поцеловал.
 
 
II
 

К  акации  цветущей  прислонился  светловолосый, бледный  человек
Играли  дети  там,  оставив  для  него  совсем  немного   места,
Он  стоя  пишет, и  все  время  ожидает  удар   мяча  или  кнута  набег
И   быстро  пальцами  перебирает  , готовя   для  печати  тексты.
 
«Восходит  на  востоке  юный  свет, и шелестит  в  дубовой  пуще,
И  тени  старые   уже   на  старый  ад  легли,
И  сорвана   печать  с  души,  эфир на  волю  пущен,
Из окаменевшей, сгнившей    пыли    живые  всходы   кедра  проросли».
 
«Оковы  духа,    жестче,  чем   тиран   плоть  своего  раба,   терзают,
И  душу,  словно  ржавчина  кольцо,  дотла и  скрытно  разъедают,
Придавленная   тысячелетним  игом,
Она  дрожит  от  страха ,  пугаясь даже  от  мальчишеского  крика».
 



«Прошли  те  времена, где  призрак  в  власянице  наведывался  в  дом
С  мешком  для  подаяний, где  золота   немецкого  хоть  отбавляй,
Где  старцы, на  манер  монархов  школьных,  орудуя тупым  кнутом,
С  уздечкой  солнечных  коней   к  могиле   слабыми  руками  направляли»
 


«В  ребенке  нежном    сохранен    росток  мужчины,
Но  вырасти  прямым  под  силу  дубу  разве  что,
Разбиться  на  куски  таланту,  знаниям,  всегда  находятся  причины -
Лишь  воля  мощная   в  мозгах  у  юных    развита»




«Мы  выросли  избитые   бичами    на  галерах
Но  мы  порвали  о  покупке  душ   презренный договор
И  наши  руки,   даже  после   мук  в   египетских  карьерах
Еще   сильны, чтоб  донести  пожар  до  каторжных  ворот».
 
« Но  Вы ,кто  пьет    сок  матери  земли,
На  чьих  ветвях   листва,  как  изумруд  блистала
Вы…» - наш  поэт насторожился -  он  слышит   в  бузине,  вдали,
Там   первенец  его    визжит  как   ворот  на  колодце  старом.
 
На  лавке  рукопись  осталась -  О,  чума ! То поэтический  венец  его!
Спешит  в  кусты, летит  по  воздуху,  как  длинный  хвост  дракона,
И  что  там?  Ливень?  Боже!  На  ветке  мальчик, дикой  кошкой  виснет, хладнокровно
Кувшин  с  водой  опорожняя  на  плешь  папаши  своего.