искры

*
И лето люблю,  и  зиму, и межсезонье любо.
Зачем отдавать предпочтенье, к чему городить сей вздор.
Я здесь родилась, где  зиму коптят  дымовые трубы,
а в полдень заносит лето над городом зной-топор.
Я здесь родилась, где страхи растут как ковыль кудлатый,
а ночью поют волчицы в невидимый  микрофон,
быть счастливы умудрялись родители на зарплату,
в детсадике «люли-люли!» попискивал ксилофон.
Где косточками от вишен пуляла братва хрущёвок
и галстук пылал,  и в небо взлетали искры костров.
И в каждом дворе по Найде, и в каждом сердце осколок,
доставшийся нам в наследство,  от воевавших дедов.


*
Ах, это было, вот такое,  увлеченье —
захоронить в стеклянном саркофаге
шуршащий фантик, сидя на коленях,
чтоб показать его потом ватаге,
таких же, закопавших по секрету,
в ближайших полисадниках дворовых.
Смешная дань совдеповскому лету —
«С любовию… от выцветшеголовых».


Ах, это было просто развлеченье —
смотреть, как в речке носится рыбёшка —
и по прозрачному, и супротив теченья,
как в костерке кукожится картошка,
становится и чёрной, и горячей,
чтоб жечь и пачкать губы и ладони.

И катится обуглившийся мячик,
того что мы всю жизнь из детства помним.


*
Нас в прошлом ждут, конечно же,
Родители,  собака, речка,
из манной крупки бланманже,
два нарисованных сердечка,
и лица,  лица как фарфор,
и пальцы тонки,  длинны,  гладки,
на фоне бабушкиных штор
безумство маминой укладки
и весь сиятельный бомонд
друзей на свадебном фуршете...

На гимн сбиваясь, лампы жжёт
«Маяк», хрипя нам про медведей.


*
Я знаю мне сегодня не уснуть
Или уснуть совсем-совсем под утро.
Я тут читала, давеча, про ртуть,
Про город, чьё дыханье изумрудно.
А мой и пылен и тосклив, и скуп
На хмель и на сапфировое небо.
В мензурки закопчённых дымом труб,
В буханки, сиротливо-пресных, хлеба,
В строения времён, когда ещё
Я в планы, лишь, входила на зачатье —
Мой город, как в обьятья заключён,
А я заключена в его обьятья.


*
Если бы только мороз, так  ещё и ветер.
Если бы только в нос, так  ещё и под дых.

Вроде и повзрослели малые дети,
Только по-прежнему кружатся в хороводах.
И зависают в  изюмисто-сдобном пространстве,
Где марципан сыплет сказку  на  пряничный  домик,
Не зачерствевший  ещё и…  купают в  блаженстве
Губы, врачующие  горячечный детский лобик.
Вновь  три орешка к  яблоку жмутся боками;
Мандарин к шоколадной Алёнке и парочке  Мишек.
Деда Мороза  стихами, как будто снежками,
Атакует и стайка снежинок,  и шайка зайчишек.

И возвращаться не хочется.  Здесь на плечи
Падает снег — рачителен   и  печален.
Стали предметы намного бледнее и мельче,
А вот мечты нисколько не измельчали.


*
Нарисуй меня смеющимся
отражением в ручье,
расплывающимся, вьющимся
от прикосновений, чье
косы солнечны и зо`лоты
по течению скользят,
где на дне серпы и молоты,
звёзд рубиновых отряд,
прилежанием и правдою,
и отвагою горят.
Нарисуй меня смарагдовой
муравой, среди ракит,
юной тонкой  зацветающей,
пьющей дождик проливной.
Нарисуй, о счастье знающей,
вместе с Родиной большой.


*
Не уснуть… не проснуться…
Оторвана лапа у мишки.
Из сервиза разбито последнее синее блюдце.
А глаза, у жившего по соседству мальчишки,
Такого же цвета...

Не уснуть… не проснуться…
Догадки толпятся… Кайся,
В том, чего никогда-никогда уже не случится.
И сквозь слёзы за мутные-мутные Луны цепляйся
До рассвета.