Моральный импотент

- Боже, ты даже не представляешь как велико то множество вещей, что гораздо красивее, нужнее и полезнее, чем ты, - моя фраза резко смолкла, создав вакуум тишины и неизбежности, как после выстрела, как после грома, как после взрыва последних эмоций уставшего мужчины. Я будто воспарил свободно над горизонтом своей жизни, будто вдруг понял, какого это стать импотентом, не зависеть и не желать ради желания, не выстраивать весь смысл своего существования так, чтобы им пользовались и корректировали. Но этот глоток свободы был всего лишь мигом, ибо я ещё не был немощным физически. Кошки зацарапали внутри так словно я был сделан из стекла, издавая корявые звуки и скрипящие стоны. Она смотрела на меня улыбаясь, слегка вибрируя всем тем, что я обычно желал, желаю, и неизбежно буду желать, ибо я ещё хочу. И все аккуратные шаги, что так беззвучно, но громко я издавал своими словами и жестами дальше, верно говорили, точнее кричали только об одном, и она это знала, слишком хорошо знала, чтобы придать хоть сколько-нибудь значимое внимание моей шипящей фразе.
- Ты уверен? – спросила она, продолжая улыбаться и прикусывать мои губы своими белоснежными зубами.
Я молчал. Потенция лезла наружу, убивая что-то во мне, забирая полностью и безвозвратно.
Утро наступило так обычно, что тело вряд ли хотело чего-то больше, чем спать. Жизнь обрела оттенок моральной импотенции, сверкая оскалом будней и праздных желаний.
- Знаешь, я потерял себя, совсем потерял, мне нужно идти, мне очень надо уйти.
- Хорошо, - ответила она, потягивая руки над своей головой и аккуратно поправляя свои чёрные волосы, дышащие сексом, - иди.
Я закрыл дверь, хлопнув странными мыслями по самому сердцу. Я знал, что всё это прошлое, что это не со мной теперь и сейчас, и завтра, и потом, что всё это мне давно чуждо и не нужно. Господи, да я же давно уже моральный импотент. Всё это теребило моё сознание, пока я спускался в лифте, пытаясь проснуться и не думать о главном, о том, что так серьёзно уничтожало человеческое во мне последние две недели.
- Вы без вещей и один? – вопросительно молвил водитель, когда я сел рядом, удивлённо ухмыльнулся и мы тронулись.
Фонари мелькали беззаботно и обыденно. Я на мгновение подумал о ней, потом вздохнул. Можно же было взять её с собой и это меня тянуло изнутри и уничтожало, пока мы ехали. Аэропорт встретил нас обычным движением ночной тишины. В это время рейсов нет, но наш был.
- Здравствуйте, Геннадий Андреевич, ваше место A2, - с почти искренней улыбкой произнесла дама, что администрировала и координировала наши исследования в регионе.
Представьте себе страшный абстинентный синдром, когда вам настолько пусто и бессмысленно, что теряется всякая нить существования, именно это происходило со мной, когда я сел на своё место, не замечая своих соседей, девочку и её мать, видимо её мать, но тогда мне было явно на это наплевать. Слёзы побежали по моим щекам почти в унисон с теми каплями, что растекались на иллюминаторе при взлёте.
- Ни у кого нет шансов, правда же, правда, мама так говорит? – девочка одернула меня от глупых и разнузданных мыслей.
- Нет, их и не может быть, - ответил я и посмотрел на женщину рядом, что сидела отстранённо с потерянным лицом и отсутствующей душой.
По телу побежали мурашки, я вдруг вспомнил лабораторию, анализы, исследования, первых инфицированных. Опыты, опыты, всевозможные попытки и этот удручающий ноль в конце. Рациональное кричало внутри, что мы делаем сейчас всё правильно, они всё-таки победили, чёрт побери, они – эти маленькие организмы, всё-таки победили.
- Вы, Геннадий Андреевич, правда, тот самый? – мама девочки вернулась откуда-то из своих личных и «серфингирующих» пространств, но всё также потерянно улыбнулась мне.
- Да, - ответил я, утратив всякую надежду на оправдание.
- Очень хорошо, очень хорошо, - она протянула мне свою руку и как-то неестественно засмеялась, обнажая красивые зубы и сексуально морща лоб.
- Вряд ли это хорошо, - буркнул я и уставился в вытянутое окно, что лобызало облака и мчалось куда-то, где, наверное, есть будущее или нет...
- А вы и правда нобелевский лауреат по биохимии? – как-то испытующе произнесла она и уставилась на меня, ожидая совсем другой ответ.
- Да, а теперь представьте себе человека, - сказал я, предвкушая её настоящий вопрос, — который делает ошибки, который готов повторить всё сначала, и который способен создавать миллиарды и миллиарды своих клонов с единственной настоящей целью, чтобы, умирая каждый раз, он мог не умереть в будущем, не повторяя ошибок своих мертвецов и самого себя.
- Хм, это страшно, - она посмотрела на дочку и отвернулась.
- Нет, - с ухмылкой буркнул я, — это не страшно, это фатально. Нам это не победить сейчас и теперь всеми теми средствами, что у нас есть. Я это проверил, проверил тысячи, тысячи раз, как появился первый пациент. И всё бы было так научно и спокойно, пока я не понял, что эта клетка хочет размножаться и передаваться. Она мутирует и адаптируется с такой скоростью, что ни одна вакцина сегодня, ни одно государство в этих реалиях не сумеет предложить нечто её ликвидирующее. Это конец, если честно, просто конец нашего вида. Я же говорю – они, бактерии и вирусы, победили в этой большой войне живых организмов, где мы защищались, а они атаковали.
- Да, и они все умрут? – шипяще произнесла она и начала как-то неаккуратно для матери поправлять свитер дочери.
- Скорее всего да, - прошептал я и отвернулся.
- Скоро? – она аккуратно одёрнула меня за плечо и стеклянным взглядом проела до самого затылка.
- Думаю три-четыре месяца, а возможно и раньше. Пока эта клетка всего-навсего изучает и адаптируется, она ещё и не начинала агрессивных и атакующих действий, но она уже готова к ним, мы сами помогли ей в этом, пичкая больных всем, чем только можно, давая ей шанс мутировать и улучшить свою защиту.
- Плохо, - пробормотала она, - но вы же уничтожили всех инфицированных, троих, если я не ошибаюсь.
- Да, но эта клетка способна существовать и без носителя достаточно долго, и ей абсолютно всё равно, кто будет её жертвой: растение ли, насекомое, животное, ящерица, рыба или человек. Она убивает всё живое, пожирая её ДНК и делает себя лучше и лучше. И я уверен, что она ещё жива.
- Боже, - она отвернулась.
В её страхе, в её непонимающем взгляде было что-то вдруг ставшее дорогим мне, что-то достойное моего внимания и желания. Я почувствовал, как начал морально возбуждаться, не взирая на то, что нас ожидало впереди. Самолёт начал снижаться, иногда изображая лёгкое ощущение невесомости, проваливаясь в воздушные ямы. Свет выключили. Мы приземлились.
Солнце щебетало яркими лучиками по песчаной поверхности. В конце посадочной полосы стояла огромная ракета, исполинские железные лапы держали её бока, а широкая лестница основания походила на рот огромного чудовища. Мы проследовали по этим ступенькам, занавес опустился и начался старт. Из семи миллиардов нашего вида здесь было всего двенадцать человек, какая-то дюжина из огромного множества, какая-то капля из необъятного моря. Кто их выбрал, не знаю, но это учёные, все учёные, словно мыслящие и живые библиотеки человечества были собраны в одном месте. Перегрузка была страшной, но я выдержал. Космос встретил нас своими объятиями бездны, мы двигались, двигались вперёд и прочь от этой уникальной планеты, планеты, где наша жизнь неожиданно была обречена на смерть. Через месяц мы получили данные со всех разнородных датчиков, что привычных нам живых организмов на Земле больше нет, что эволюция обратилась против нас и теперь там развивается новая жизнь, жизнь другого порядка и существа, другого вида и иного устройства.
- Ты сегодня будешь завтракать? - она одернула меня за плечо и с улыбкой встретила мой сонный взгляд.
- Нет, не хочу, - я улыбнулся ей в ответ и поцеловал в губы. Я боялся того чувства, что было внутри. Моральная потенция брызгала наружу и устойчиво заставляла меня жить. Мне было наплевать, что семь миллиардов исчезли, что я не увижу более океанского шума, что Солнце с Луной остались где-то там, и что впереди нечто неясное и пугающее. Я любил, я люблю, я хочу её любить ещё и ещё – вот и всё, что жило во мне и что двигало мной. Она ушла, улыбаясь и медленно растворяясь в беззвучной дымке.
Выпив чашечку кофе и разбудив Веру, её дочку, ту самую, что так пытливо смотрела на меня там на Земле, в том самом самолёте, я пошёл в свою лабораторию. Очередная проверка экипажа на все вирусы и инфекции, очередная банальная операция, что я обязан был делать раз в десять дней, мучая забором проб всех с нашего космолёта неизведанных надежд. Я открыл дверь, зашёл и уселся в своё любимое рабочее кресло. На экране обычные результаты, но меня смутило то, что я уже видел когда-то, что меня испугало больше бесконечности Космоса, что заставило оказаться здесь. Опять эта клетка, чёрт её побери, и у Веры. И тут я понял, что это неизбежность вида, это эволюционная мутация, это наш следующий шаг, новый шаг, другого порядка и иного устройства. Я вздохнул и вышел. Сердце стучалось, разбивая мысли порознь, не давая собраться, не давая понять хоть что-нибудь. Я пошёл к ней, она, как обычно, была занята своими исследованиями, своими полуживыми растениями.
- Что с тобой, - она отвлеклась, но не обернулась в мою сторону, - ты редко ко мне сюда заходишь, что случилось?
- Ничего, просто, хотел сказать, что люблю и что…, - я запнулся, пространно рассматривая сифонофор, что обвивал стенки большого аквариума, стоящего у входа…
- Не расслышала, что? – она подошла ко мне и поцеловала в губы, нежно прижалась и возбудила так, что мы страстно и нежно ощутили оргазм.
- Так, что ты хотел сказать? – она повернулась ко мне, надевая халат и приподнимаясь с гладкого пола.
- Ах, да. Я изменил курс нашего корабля надежды. Мы летим на Землю, обратно, на Землю, нам там и место. Я ошибался на счёт клетки, это не зараза, это просто новые мы.
SH