отороченное лепотою

в излишествах возопьется,
раскрывая красные дебри.
в привкусах желтизнЫ,
продолжая грядущий песок,
словно вынимая что-то из воды,
прорастая значимостью огней,
проснется, изойдет,
преодолевая берега,
беря взаймы стога обетования,
начертывая пастушьи проблески,
переплавляя в огонь,
в воду непотребства,
дивные,
членоголосые,
словно вышедшие из мануфактур движения,
пригоаоренные к казни,
дерзают,
проговоренные,
плюются в мясо страды,
простилая в невоздушные пряди,
предполагая в изгибах ,
в червлености мастей.

избывая взмах,
по кудрям,
по раненым печатям,
провозглашающим взмах пера,
протаптывая длани песнопений,
истощая монеты гибели,
претворяя сорок в седину преклонений,
в отороченные фигуры дождя,
просевшие под нотным
вкладом,
под сенью
провозглашенных карьеров,
во втулку втертые ,
продвинутые до предела,
в масштабах отсыревших
водопадов,
проговаривая нездешнее,
непропетое,
непроскользившее меж опереньем
востока,
когда в груду,
как в гуж самбуки,
в самовольные останки,
препятствующие,
дополняющие
преставление,
снижающиеся до предела,
до рокота в амплитудах
над головешками разинутого,
над половиками леса,
простертого средь окончаний.

вельможно, придиристо,
надрываясь пастбищными
проселениямИ,
прорываясь над
сенокосами осоловевшего,
не взирая на дополненные горсти,
как бы прикидывая вздернутость,
неразрешимость,
воздетую к небесам,
несоставленность,
избытую на истоке,
казенном под изрыганием,
под золотистыми казематами
отравы,
под сотами разинутых,
отставленных температурами
деяния.

так же,
как в горстИ,
в ломтиках середины,
средь изгибов чередой,
объявлением серого,
отпертого макающими
минутами,
главенствующими над,
перед стиснутостью задних
горсток,
таких же человечных в ужимках,
в прыжках,
в голошении тиши предопределенной,
предсозданной карающими
возгласами,
донесениями,
открытками хороводов,
так же сизых,
так же наверстанных,
как впроголодь идеализируя,
предполагая в личинах
лица,
в коконах одеяния,
скользко присмиревшего
сквозь волны,
сквозь кропотливое
пролитие прижатых
лобзиков,
спазмами облеченных
до бега,
до смирения чистоты,
красно клокочущей
сереющими татями.

и, как всегда,
через этот разинутый вывих,
греясь лишь в этот период,
лишь в эти часы,
промозглые
и проторенные до полночи,
до сладкозвучия
отмеренного,
до разбушевавшегося сегодня,
столь же испитого
и прочитанного,
под веерами рокировок,
под кривыми пальцами стеснения,
под лодыжками подкрепленных
истцов,
когда из выдр вознесется,
произнесет на вырост,
когда перед поздним ожиданием,
перед его чрезмерными горошинами,
приплюснутыми с конца,
с переоблицовки заутюженного
ответствования,
лепотою отроченного.