Лео Липский. Он уже утонул...

Он уже утонул...
рассказ

   Есть вёрткий, гомонливый город. Ниже– в темноте– находятся парки. На самом дне сидят испитые мраком Эмиль и Эва– в полуметре друг от дружки. Ближе она царапалась. Вокруг них бродят настороже внимательные тени– безликие проститутки. Темнота выжрала их лица. Проституточьи силуэты непринуждённо сходятся и расходятся в молчании.
   В интенсивной черноте целуются две папиросы. Одна разгорелась добела. Затем вдруг пригасла и затлела. Вторая пригасла. Затем обе поднялись– и приняли вид попеременно пульсирующих глаз. Один сначала стал бельмом– и вдруг погас. Второй тух в задумчивом понемногу.
   Эмиль встал со скамейки и засмотрелся на её колени задумчиво, словно детка на дождевого червя– с безличным любопытством.
   — У тебя колени восьмилетки. Они мне очень нравятся. Кроме прочего. У тебя бархатная кожа... Наощупь она мне что шёрстка котят и щенят. Содомия тут ни при чём, хотя... играя с ними... я часто забываюсь... однажды я так заласкал пёсика, что... задушил его. А теперь засмотрись-ка на деревья повыше, а я расцелую тебя пониже.
   Он пока не поцеловал в губы её, ничего не знающую о содомии. В общем, тогда они были ещё так взаимно далеки. 
   Она высоко подняла голову. И она повиновалась ему оттого, что все его прежние ухаживания были однозначны: он случайно тёрся о неё, задерживал в руке её руку, осторожно, с готовностью отступить, близился к ней– от рук к щекам, от щёк к губам и т.д. Вполне предсказуемо.
   И она оказалась привычной к такому сближению, казавшимся ей отвратительным. притом очень любопытной: что наконец произойдёт?
   Верхушки деревьев подсвечивали огни города. Она ощущала касание его дыхания, губ и рук– своих бёдер выше коленей. И она испытала то, что называла припадком злости– порождение мести, нежной жестокости и любопытства. Она вонзила ногти в его руку и расцарапала её длинными, длинными бороздками. Он не подал виду. Она отдёрнула ладонь. Он поднялся и поцеловал её в губы. Она плакала (внутренне). Он долго целовал её, пока она внимательно всматривалась в него. Он закрыл глаза– она наблюдала его длинные подрагивающие ресницы. Он расстёгивал её блузку– она позволяла ему. Он усадил её себе на колени.
   В кустах совсем рядом раздался умопомрачительный писк. Затем– рычание. И тишина. Эва метнулась в сторону. Проститутки что чёрные птицы слетелись на крик. Беготня, шёпот, слово «убежал, убежал».
   Одна из заботливых теней бесцеремонно подошла к скамейке и сказала:
   — Я смотрела, как вы лапаетесь– и бранзлёвалась. Но машка не промашка! Пнула его в ...
   — Спасибо тебе...
   — Всегда пожалуйста,— и тень отошла.
   Эва расхихикалась– неистерично.
   — Что значит бранз... что?
   — Она онанировала.
   — Ага,— уже без тени юмора.
   Они решились идти по домам. У него воспалилась рука, и он был зол. В городе она вскрикнула «какие милые платья!»– и подошла к витрине.
   — Идём уже.
   — Сейчас, погоди.
   Во время этого «погоди», он заметил платочек в цветочек в кармашке её блузки, выгладевший так, словно цветы росли из её груди. Он на мгновение задохнулся– и вслед поразмыслил: «Почему этот платочек столь впечатлил меня? Иной бы не обратил внимания на подобную мелочь».
   Улицы всё паршивели– разговор не клеился. Шипели вмурованные в ворота горелки (шипел фонарный газ). Улицы мокрые после дождя (разве в парке моросило?) Средневековые улицы. Галереи. Дома что теадекорации. Трудно поверить, что жилые. Тяжело окованные ворота. Что ни водосток– чудовище с открытой пастью. Дом с арками, немного в марокканском духе.
   Эва и говорит:
   — То, что ты сделал мне в парке, нисколько не доставило мне удовольствия. Хочу, чтобы ты знал это.
   Губы его мгновенно пересохли. Она ненадолго задумался над тем, как её разложить всё по полочкам, но что значат аргументы против «не доставило мне...»? Он ощутил себя совершенно беспомощным. И разревелся как дитя. Эмиль не плакал с восьми лет.
   «ОН УТОНУЛ, ОН УТОНУЛ, ОН УЖЕ УТОНУЛ В СЛЕЗАХ!»— вообразимте себе партию хора в античной трагедии.
   Несколько удивясь, она неуверенно потрепала его волосы.
   — Я не плакал даже когда в десять лет меня исключили из школы. И когда сожгли мой первый роман.
   Вскоре:
   — Ты любишь меня?
   — Нет.
   Столь обычным, без тени пафоса и нарочитой тишины, нет привязала она его к себе. «...ибо (как много лет спустя написал Эмиль) любовное страдание выглядит безвыходным кругом: лихорадочно ища утешительницу наших мук, мы обретаем любимую особу, которая является источником их  и  т о л ь к о».
   Он не мог ни шевельнуться, ни вымолвить слова. Не в силах был попрощаться. На парковой лавке она простудила мочевой пузырь– и ей было невтерпёж посюсюкать.
   Наконец, они условились на завтра и попрощались. Вот теперь она была согласна на всё.
   Ошеломлённому, удивительно растроганному Эмилю почудилось, что стопы его вросли в землю и пускают корешки.
   Ему стало легче, когда на в окне на противоположной стороне он увидел силуэт Эвы– и он направился домой.
   В кровати он попытался вспомнить, как она выглядит. Брови– парящий ястреб; чёрные продолговатые глаза словно плавающие в парафине; трагически серьёзный в своём лукавстве профиль. Складная настолько, что лишь её вполне
земные ноги не давали ей воспарить. Довольно.
   Эмиль примерил её к своим желания– и ужаснулся, настолько совершенно она совпала с ними. И он запечатлел всё это вырванному из тетради листе бумаги, который затем сложил вчетверо.
   Тем временем она раздевалась и про себя зарекалась разузнать о содомии. Она была зла на него, раздражённая тем, что Эмиль не доставил ей удовольствия. И перед сном Эва думала о настоящем мужчине, который даст ей наслаждение.

Лео Липский
перевод с польского Терджимана Кырымлы