сдачи не надо

– Хотеть...

Хищная улыбка левой половиной рта превращает лицо в маску камикадзэ.

– … конечно, можно хотеть: смазливую мордашку, гибкую тушку – из разряда «валить и тр@х@ть». Подсуетиться, и завалить, и оттр@х@ть, и... вероятнее всего – разочароваться, потому что материализованная реальность всегда тусклее и скучнее. А потом – этот мерзкий привкус бессмысленных сожалений и запоздалой брезгливости... позднее утро – после безумного вечера и бессонной ночи – в чужом месте... несвежие простыни... паршивые сигареты и кислый кофе... И пустота – не высасывающая последние силы после потери; не ноющая, как старая рана; не напоминающая о собственном бессилии – привычная... бесцветная, безвкусная, безмолвная... потому что никто не спрашивает имён, а спрашивает – так не слышит, а слышит – не запоминает.
Поначалу – это воспринимается, как еда, позже – как опорожнение... О, вот не надо этих осуждающих взглядов и праведного возмущения. Все эти мальчики-девочки и ранжируются так же, как сортиры, и стоят соответственно. У каждого есть свой прейскурант или, если угодно, само-оценка. И, если не играть с собой и не называть «любовью» каждый порыв тела к телу, то легко понять, что, когда говорят о желании, чаще всего речь идёт о мясе – молодом, красивом, свежем и сочном, которое можно с удовольствием сожрать... а можно – не задумываясь и не беспокоясь – слить всё своё дерьмо, расплатиться гербовыми фантиками – и карму не испортить...
И не будем сейчас – об этике и морали – этих, выдуманных проигрывающими, эфемерных правилах сомнительной игры. И о бессистемном наборе иллюзий, застревающей в памяти информации и несовершенных умений, то есть – о глубоком внутреннем мире – тоже не будем... это помогает убеждать себя в собственной значимости, производить какое-то впечатление на некоторых особей, не свихнуться и не прервать очередное существование. Впрочем, не завидую тем, кто перестают в это играть...
И не надо жалости. Это – просто мнение – субъективное... как и любое другое. А вы – можете поиметь своё... в приватных кабинах – слева... или справа – там тоже кабинки: меньше интима, больше экстрима...

Пустой рокс беззвучно опускается на отполированную до масляного блеска дубовую стойку, и бармен тут же наполняет его снова – тёмным... жгучим – не задавая вопросов, не предлагая прозрачный лёд, пенящиеся шипучки или яркие приторно сладкие ликёры.
К обшарпанному роялю подсаживается чёрный человек – в белой, как абстиненция, измятой батистовой рубашке, подчёркивающей цвет его кожи и... крови.
Мелодия начинается с повторений одной ноты – как первые крупные капли дождя... и – совершенно внезапно – обрушивается ливнем... сбивает с ног... накрывает волнами – не давая вздохнуть... затягивает в воронку – до дна и... на изнанку – где широко известный в узких кругах бар оказывается…

– Но игра давно бы наскучила, если бы у неё были правила – пусть даже самые сложные. Поэтому, когда кажется, что ты уже просто не можешь хотеть, великий/несуществующий случай подстраивает встречу и даёт почувствовать разницу – когда ты хочешь ду...

На круглой сцене вокруг пилона набирает силу танец, притягивая взгляды посетителей и ядовитый свет пары софитов. Но настоящий интим происходит в полумраке угла, где человек сливается с роялем, и рождается музыка... или за барьером стойки, где отражения бармена в зеркальных, подсвеченных разноцветной гирляндой, полках строят друг другу рожицы и демонстративно флиртуют.

– Когда ты хочешь... человека...
потому что он – это он.
Хочешь – после душа – опять мокрого… оставляющего лужицы-следы на твоём замечательном мозаичном паркете, ведь: «полотенца придумали трУсы!» – когда он прекрасен, как Дионис в лунном свете августовской ночи...
Хочешь – простуженного насквозь... проблевавшегося – из-за мигрени, перепоя или подозрительного пирожка, купленного у «того треклятого перехода»...
Хочешь... после того, как обезумевшая лошадь хрен-знает-сколько протащила запутавшееся в стременах тело по лесной тропе и гравию... после того, как его собирали по частям, нанизывая кости и плоть на железо, вскрывая и ломая сросшееся неправильно и снова собирая... Хочешь каждый шрам – рваный и ровный; каждый след прокола... вместе с явной несимметричностью... с затянутой в перчатку не слушающийся рукой, которая теперь не способна не то что владеть шпагой или кистью, но не может удержать грифель... с потускневшим неподвижным взглядом, вспыхивающим лишь при виде скальпеля... с горячкой кошмаров, истериками, которые заканчиваются так же резко и непредсказуемо, как и начинаются... с бессонными ночами, ранними пробуждениями, прерванным сном и окончательно сбитым режимом... со всеми его «плохими дня», когда только личные демоны знают, чего тебе стоит вернуть в ножны трофейный мизерикорд...
Хочешь – до одури... снимая с него рубашку – медленно и осторожно, словно кожу... не в силах отвести взгляд... ловя ртом его дыхание... И можно застыть в вечности, как стрекоза в янтаре, только бы смотреть на него; упиваться его запахом; прикасаться – губами, языком... кончиками пальцев, горячими ладонями, всем телом – к телу... кожей – по коже... Млеть от шёлковой прохлады распущенной косы. Утыкаться носом в его затылок и мучительно медленно двигать вниз, вслушиваясь в стоны... вскрики... всхлипы... Смаковать вкусы и послевкусия, завершая любой коктейль поцелуем – затяжным... как прыжок в бездну.
И дело не в каких-то там фетишах, филиях и комплексах, а в том, что это – он... боги мои, он – причина испепеляющей тебя жажды и единственный, способный её утолить.
А потом, когда...

Голос срывается.
Бармен снова наполняет чёрным ромом опустевший рокс – не отмеривая дозы.
Вокруг пилона сплетаются два тела, блестящие от пота и люминесцентной пудры.
А человек извлекает из рояля soul – медленный верный яд, от которого так и не придумали антидот.

– Потом... ты не пытаешься забыть, просто стараешься не вспоминать. И чем дальше, тем боль... тем яснее, что тогда – с ним – была жизнь, а всё, что до... и после... теперь... не важно... Не важно – кто ты богам: оболочка для силы, инструмент, пустая карта или за…любленный шут.
В любом случае – никто не посмеет сказать, что я не плачу по счетам.

Бармен усмехается и, сверкнув перламутром когтей, ловит на лету полнолунный серебряник.

– Сдачи не надо.