Рассказ к 9 мая. Митя. Часть I

Она помнила, как шла по лесу. Под сапогами скрипели веточки, птицы заливисто пели, будто дразнились, мол «у вас, у людей, все плохо, а мы как пели – так и поем!». Солнце било лучами в глаза, и даже в льняной рубашке душно было, как в шубе. Она вела за руку десятилетнего мальчика. У того разбомбило дом, пока он ходил в лес за дровами. Всю деревню разворотило, он только парой царапин отделался. Но плакал как подстреленный, она все никак не могла хотя бы капельку его успокоить. Да и успокоишь тут: еще пять минут назад был при родителях, теперь – сирота.
Сама она пришла из соседней деревни, разрушенной. И вышла ведь тоже ненадолго совсем: на реку, прополоскать белье. Грохот, пальба, дым коромыслом. Бежала обратно, все белье по дороге выронила. Упала на колени перед маленькой своей лачужкой, от которой одни щепки остались, да и те перемололо в пепел. Мама с папой в самом начале войны умерли – авария на дороге перед городом… Ни родных, ни дома…
Мальчик не сопротивлялся, только плакал все тише. Сил не хватало, чтобы навзрыд. Она даже имени его не спросила тогда, просто повела за собой. Куда – и сама не знала толком, но знала, что из этой «адской воронки» непременно нужно выбираться.
И тут – оглушило. Видать, разглядели две точки, решили позабавиться напоследок. Да и швырнули неподалеку снаряд. Зачем стрелять и убивать сразу? Пусть помучаются.
Она лежала без сознания, а к мальчику вернулись от страха силы плакать. Трогать его не стали – и так один в лесу помрет, а до ближайшей деревни километров 300, не меньше. Помощи ждать неоткуда.
Но помощь пришла. Летчик приземлился не на том месте, где договаривались, километров на 10 раньше. Ему надо было разведать местность, посмотреть, остался ли кто живой. И вот пока шел, увидел: лежит девушка, а у нее под боком калачиком пацаненок свернулся, голову ей на грудь положил и сопит. Разбудил, дал воды напиться, посмотрел рану – и тут же своим дал команду по рации. Долго искали, как сориентироваться, где подобрать. Добрел с ними кое-как до поляны, где боевой самолет можно было посадить. И пулей в ближайший госпиталь.
Открывает глаза. Голова болит ужасно. До слез. Приподнимается, видит: вокруг все белое. В нос бьет запах нашатыря, лекарств, чистого белья. Санитарка мигом со стула соскочила, как увидела, что раненая очнулась.
- Тише, тише, деточка, - шепчет. Ласково, прямо как мама. – Не вставай, тебе еще полежать нужно. Хорошо, что проснулась, но ходить тебе пока не надо.
Еле разлепила губы.
- А где мальчик? Со мной мальчик был там, в лесу.
- Не волнуйся, он у нас денек еще побудет, а потом… Ты ведь не родственница ему?
- Нет.
- У него не осталось никого, так что в детский дом определят.
Не хотела она его в детский дом отдавать. Чего не соврала, что сестра ему? Разница-то в возрасте 7 лет всего. Но понимала, что поздно, что обратно не скажешь.
- Все с ним хорошо будет, - улыбается санитарка, - а вот тебе задержаться придется. Рана у тебя и на голове, и в боку, еще немного дотянули бы – и уже с тобой бы тут не разговаривали. Ладно, можешь сесть. Сейчас подушку тебе прислоню к спинке. Водички хочешь?
Налила ей чистой прохладной воды в стакан. Залпом выпила, попросила еще. Еще не разрешила, надо потихоньку, говорит. Пообещала на ужин дать немного каши на воде. На молоке нельзя пока. Господи, как давно она не ела каши! Уже как будто сто лет только супом на крапиве питалась и картошкой с огорода, пока была. А потом и картошка, и крапива кончились. В сентябре-октябре грибы собирала, но их тоже было совсем мало: лето засушливое выдалось, не успело толком ничего вырасти в лесу. Под конец вообще больше пила, чем ела, благо родник был живой недалеко.
- А ты ведь тоже одна осталась? Куда тебе потом податься-то?
Качает головой.
- Не знаю.
- Может, кто из родственников где живет?
- Даже если жили бы, - говорит, - наверняка уже либо мертвы, либо в эвакуации.
- Ну хоть кого-то ты помнишь?
Подумала.
- Я просто мало с родственниками общалась. Только с сестрой как-то пару раз переписывались.
- А она где живет? – санитарка внимательно смотрела на нее. В глаза, не на рану.
- В Москве.
- Так там сейчас поспокойнее. Как поправишься – напиши ей, может, сможет как-то помочь. А пока поживешь тут, я тебе палату определю. Кормить каждый день обещать не могу, но хотя бы крыша над головой будет.
Если бы можно было встать с кровати, обняла бы ее тут же. Ведь и правда. Ладно бы дом цел остался, она уже привыкла одна жить. А тут ведь совсем ничего нет.
Поправлялась, медленно, но верно. Хотя тетя Нина, санитарка, все шутила, что раны, мол, быстро, как на собаке заживают. Написала письмо коротенькое сестре, спросила, как она, спросила, можно ли приехать. Передала вместе с тем летчиком, он как раз в Москву собирался лететь. В тысячный раз поблагодарила за помощь и в тысячный раз поймала на себе его внимательный взгляд. Только вот в этот раз он уже не просто посмотрел на нее, а еще и рукой осторожно провел по щеке, прядку каштановую убрал. Вся покраснела, глаза опустила, говорит:
- Вы аккуратнее летите, мало ли что…
Улыбнулся.
- Постараюсь.
И аккуратно, придерживая за плечико, как фарфоровую куклу, в ту самую щеку поцеловал.
Мальчик целехонек остался, царапины ему все залечили. Он повздыхал-повздыхал, но деваться некуда, девушка та его с собой забрать никак не могла. Забирать пока было некуда: ответ так и не пришел от ее сестры.
Минут 5 стояли они, обнявшись.
- Ты пиши, если что, сюда, тете Нине, а она, как все наладится, мне перешлет. А потом я тебе со своего адреса пошлю.
- Хорошо.
Смотрит на него и сквозь слезы улыбается. Хороший паренек вырастет. Как же жалко, что никого у него нет…
И вот уже в дверях стоит – и она опомнилась:
- Батюшки, я же так и не спросила, как тебя зовут-то!
Оба засмеялись, она – прямо заливисто. Выдал сквозь кашель:
- Митя. Митя Рыбаков. А тебя?
- Оля. Оля Быстрова.
- А летчика того – Николай Афанасьев. Так что недолго тебе Быстровой быть.
Перестала смеяться.
- Ой, да брось! Не нужна я ему.
- Ага-ага. То-то он тебя в щечку клюнул перед тем, как улетать. Не нужна…
Снова покраснела.
- А ну беги, постреленок! Вон уже без тебя уезжать собираются.
И еще раз обнялись, прямо на пороге.
- Пока, Оля! Я тебя никогда не  забуду!
Машет ему вслед и вздыхает:
- Забудешь… Ведь когда свидимся-то…

…
Оля уже и лечение прошла, и даже успела немного санитаркой побыть, помогая тете Нине. А письма все не было. И Николай больше не появлялся.
Только через 3 месяца, когда привезли новых раненых, Оля услышала, как за стенкой кто-то произнес «Афанасьев Николай», а потом…
- Еще тогда подбили самолет его. Когда летел в Москву. Опытный фриц был, собака… Пятерых наших к земле спустил.
Оля как стояла у стены – так и сползла по ней вся в слезах.
- Оленька, милая… Что ж делать… Ладно, попробую договориться с Михаилом со своим. У нас будешь жить.
…
Митя стоит перед аппаратом. Вот вроде отучился уже добрую половину курса, экватор прошел, а каждый раз кажется, будто впервые этот агрегат видит. Сергей Васильевич, преподаватель, видимо, тоже это понял, поэтому перед самым началом практики сменил, как он сказал, «толкователя». Алена Кузнецова, третий курс. Способная, а главное – «не тормозит перед станком, как некоторые».
Тормозил он в тот день еще как. Хотя просто в сторонке стоял. А потому что засмотрелся на эту Алену Кузнецову. Она его взгляд ловила и только улыбалась. А у него в голове – кавардак, стайки птичек щебечут. 
И очень напоминала она ему Олю Быстрову. Ту самую, которая его почти из могилы вытащила. И которая так ни разу ему и  не написала. Ни во время войны, ни после.
Поймал Алену на выходе из корпуса. Позвал в кафе эклеров отведать.
До дома проводил.
Да так и остался.