Пишу опять я про войну

Пишу опять я про войну
посвящается деду Степану Васильевичу Казакову,
участнику Великой  Отечественной войны, дошедшего до Кенигсберга, списанного по ранению


Пишу опять я про войну,
зачем-то всякий раз,
хоть не было в годину ту
меня, за разом раз
пишу проклятую войну,
так чтя, не напоказ
ушли бесшумно в темноту,
не вышли из атак,
не приютились на ветру,
себя не издержав,
уж потому, что в пору ту
из дыма, слёз, огня,
смертей, пожарищ – никому
в сторонке не стоять.
Пишу опять я про войну
и мне не даст соврать
тот ген, что в память
внёс мою последний вскрик
и шаг, как у оврага
на краю, обмяк, осел
солдат,  как травы рвал
он на корню, гребя рукой
не так, получужой себе,
в краю,
войны хлебнувшем всласть.
За столько стран
иль за версту
упал ли ты, солдат,
за свою родину,  мечту
иль за своих ребят,
я знаю, что тебя люблю,
как ты любил меня.
И знал, в неточном пусть году,
чрез год, чрез три, чрез два -
народ наш сбросит с плеч войну,
родится детвора,
пройдут солдаты по плацу
и донесут тебя, частица-ген,
твою беду и удивлённый взгляд
пред смертью, что в энном году
не сразу, а нашла.
Шла подло, долго, за версту,
за столько разных стран
и лишь минуту на краю
прекрасную дала.
Получужой себе,
рванул пучок корней,
и связь,
что он, незримую, тянул
взяла б и порвалась?
Под непрестанный дальний гул,
под звуки канонад,
как с новой карточки взглянул
в историю солдат.
Пред взором мысленным моим,
как будто соцзаказ,
пройдёт мой дед, немолодым,
на запад,
на раскат
орудий грозных,
не один
так уходил солдат,
жена и дети
вослед им
оставлено глядят.
И неуклюжим, молодым,
шинели топорщат,
тем необношенным, чужим, 
подумать время б дать,
добыть бы, досказать бы им
и долюбить хотя б  -
проходят мимо не орлы,
готовясь сходу в бой,
и в той дали,
и в той дали
прощание с тобой.
И у плетня, как бы
над ним,
платочком машет мать,
чужая,
вроде как своим
и крестит наугад,
чтоб живы были,
чтоб пришли,
вернулись по домам,
а хоть бы он,
а хоть бы ты,
а хоть бы все подряд.
По Белоруссии страшны
пожарища гудят,
столбом несётся в небо дым,
сожжённых немцем хат.
По непривычным, не своим
дорогам и полям
прошёл мой дед,
казнясь своим
(они-то, там-то, как?).
Пехота шла, казнясь своим,
мешая грязь и наст,
глотая слёзы, дождь и пыль
и воскресая в нас.
Под  Кенигсбергом дед мой был,
мы слушали рассказ
и сильно не вникали,
был, а жил-то без прикрас.
Траву косил, дрова носил,
вставал он в ранний час,
такой он неприметный был
и жил теперь без нас.
И, видя, слушатель пред ним
рассеян всякий раз
и говорить он не любил
про белый маскхалат,
про лица черные бойцов,
усталость, сажа, гарь,
что он прошёл, то он прошёл
и нам не надо знать
как хоронил друзей-бойцов,
чей остановлен взгляд
на чем-то страшном, неземном
и ты не виноват,
что жить остался,
что дойдёшь, а, может,
не дойдёшь,
и рожь, ведь та же, вроде,
рожь,
а вот не та ведь дрожь.
Заботу, боль, любовь твою
внесу в слова, солдат,
судьбу, небес голубизну,
трагический разлад
с родной случившийся страной,
но ты не виноват,
что выжил памятной весной,
вернулся ты назад
и хлеб деля,
и злую боль,
с  друзьями пополам.
И вот об этом
и о том,
веду я свой рассказ,
и коль встаёт у горла ком,
то, правда, ты за нас.
Под Кенигсбергом  дед мой был,
Прожил не как герой,
как тысяч тысячи других,
свою отдавших кровь.
Стране своей отдавших жизнь
И каждою весной
сияй. гори,
живи за них,
Победа в праздник свой!

14.04.03

Ко дню 75-летия Победы в Великой Отечественной войне

Выше праздника нет.
И, пожалуй, не будет.
Миллионы смертей
Никогда не забудут.
Миллионы смертей
И оборванность судеб.
Выше праздника нет.
Это помните, люди.

13-14.05.20