Стихи о природе

Из цикла «ПРОЩАНИЕ С АПРЕЛЕМ»

Подснежники

О как подснежники нежны! Кому то же они нужны. Букетик князя для княжны, Кижи растительного мира, Пальмира Севера, полмира в ворсинке каждой, в лепестке, как кожа на твоей руке, как налегке уход в нирвану нездешних стран самообмана. Как фуга Библии, Корана, как солнце рано поутру...Утру слезу от умиленья. Продлись цветения мгновенье!


Весенне -античное. 25 апрель 2005 год

За сараем сырая земля и сугроб, как скульптура античная,
начинаю, как Фидий, с нуля, с глыбы мрамора - дело привычное.
Как построить мне мой Парфенон? Всё засыпано крошкой паросскою.
Откидаю – ка снег от колонн, отдохну на крыльце с папироскою.

Дам свободу ручью –это Тибр. Вот такая теперь теорема -
мы сюда – из прогорклых квартир, чтобы вроде Ромула и Рема
к отощавшей природе припасть, завоеванной нами, как даки,
что осталось нам - чтоб не пропасть, после столь изнурительной драки?

Вот из норки – на свет муравей – и, как эллин, – по греческой фене.
Тоже ведь сотворить норовит, храм богини - небесной Афины.
Я за заступ - а он - поперек. Здесь и форум его, и акрополь,
Ну а я то, мой греческий бог, думал это лишь грядка укропа!

Я другую начну чуть в сторонке для рассады садовой клубники,
лишь копну- и наткнусь на обломки погребенной под лавою Ники.
О, природа, ты словно в Помпеях, удобряешь живущих отжившими,
сон паслена иль клена пропеллер пробуждается в прахе слежавшемся.

Я закончу фасад и фронтоны, капители, ступени, алтарь.
Кроны яблонь, как будто фонтаны, на смородине – струны кифар.
Стану Врубеля Паном, и в хоре с муравьями, жуками, травой,
заиграю на флейте для Хлои, волосатясь лесной головой.

25, апрель. 2005



Прощание с апрелем

Капельмейстер капелей, клавесинщик ручьёв,
прошлогодних пропеллеров на оттаявших клёнах
шевелитель незримый...Воробьёв дурачье-
гимн природе пропело? Иль то щебет влюблённых?

До хвоинок зелёных ты звенишь в ксилофоне,
копошишься под стрехою и стреляешься почками
оживающих веток. Я внимаю симфонии
и, прощаясь со страхами, распускаюсь листочками.

Тенор первого дождика, как и впредь, вот теперь
до травинок - новинка издательства нотного...
До аллегро мы дожили и готовит тапёр
скоростные рулады из престо улётного.

Ведь и лето уже на носу - и волною
белопенных черемух накатит, шопенясь...
И покажет мне суть - быть не может иною
эта музыка жизни, битвы света и тени.


Баллада о журавлях и ветряках

На краю цивилизации
беспредельницы Земли
зацветают вновь акации
и гнездятся журавли.

Их полёта точный азимут
пролегает вдоль реки
там , где наскучавшись за зиму,
размахались ветряки.

В проводочках электричество
быстро к лампочкам бежит,
и комфорт его величество
этим светом дорожит.

Но бросаются на лопасти
для чего-то журавли,
так вот глупо до нелепости,
прилетев на край Земли.

И ветряк своим пропеллером
рубит прямо по крылам,
будто бы журавль теперь и я
и- секирой -пополам.

Будто то совсем не перья,
а белым рубаха белая
и рубака тот теперь - я.
Что же, братцы, мы наделали!

Прилетая к нам безвизово,
как сказание былинное,
ветрякам бросает вызов
это племя журавлиное.

Может , это войско Ангелов,
в небе сумрачном, вечернем?
Может, кто-то пишет набело
то, что пройдено лишь вчерне.

Варакушка

Варакушка- лесной оракул певчий,
весенний пересмешник, пародист.
Тебе ответит в тон сверчок запечный,
и завибрирует проклюнувшийся лист.

Ты Ференц Лист апрельского оркестра,
ты не какой-нибудь там нудно-серый фон.
Солист и тенор - Ленский. Ты- Маэстро!
Звенящий поверх скрипок ксилофон.

И в каждом обертоне тех вибраций,
такое! -я изведал это сам!-
что даже и не снилось , друг Горацио,
всем нашим эсэнтэшным мудрецам.

Они прервут собрание, притихнув,
забыв о взносах, электричестве, воде...
Когда неоновою лампочкою вспыхнув
на ветке -ты...Не видели нигде

такого...И заглохнет грохот лемеха.
Замрёт в контроктаве мотоблок,
пока стекает ариозо Лемешева
ручьём в уже оттаявший балок.

Пока, соря бемолями намоленными,
он воспевает солнце и тепло,
быть может, даже чуточку крамольно,
а, может быть, и даже, как трепло...

Ведь в нём гуляют гены Карфагена,
в нём мается маяк Александрийский.
Мимо записок и ружья Тургенева
он к нам из Африки проделал путь неблизкий.

А как он, распевая, хорохорится!
Как он выводит то арабское каприччо!
Он капельмейстер в шумном птичьем хоре -
и то нам назидание и притча.
Рондо

Как в кляссере детском Гвинея,
Бразилия или Бурунди,
всё радостнее и зеленее
весны клавесинное рондо.

В звенящем её механизме
к зубцу прилегает зубец.
Тропических пташек мелизмы
выводит весёлый скворец.

Творец уже слышанных песен,
вернувшись в родные места,
герольдом стремительных вёсен
поёт свою песню с листа.

И взглядом Павлиньего глаза,
подмигивая и маня,
в круженье повторное разом
весна вовлекает меня.

И буклями клавесиниста
плывут надо мной облака.
Всё будто бы было раз триста,
но не надоело пока.
Витражник

В витражах прожилок тонких
разноцветных стёкол радуга ,
контрфорсов перепонки -
да церковная ограда.
Клумба алтарём янтарным –
сквозь крыло простой лимонницы.
С упоеньем планетарным
муравей травинке молится

Я вхожу в твой храм, природа
изумлённым прихожанином,
от рассвета до восхода
ты предмет для обожания.

Ну а ночь дарует бражника
крыльев призрачные шелесты,
и молитвою витражника
заполняет светом щели все.

И когда напевной мессою
утро вспыхивает красками,
с певчими твоими вместе я
упиваюсь нашей Пасхою.

Чтоб в плавильне солнца вешнего
лить стекло цветное в формочки,
воспарив душою грешною
в отворяемые форточки.
Сердце стерха

Между сердцем и стерхом
бездонный зазор -
отчий дом к небу верхом,
степь да Кёльнский собор.

Птица в танце - то сказка
или страшная быль?
Словно в карту указка,
клюв - готический шпиль.

Выгнет шею, втыкая
две иглы в вышину,
словно в твердь-два штыка,
прекративших войну.

Сердце стерха не стерпит
от гнезда вдалеке,
крылья веют над степью,
унося налегке.

Над гнездовьями - шапками
чужих городов,
над деревьями шаткими
он к полёту готов.

Сердце стерха -без страха
высота в нём , как кровь....
Крыши старая стреха
да отеческий кров.

Он кроит полушарья,
словно спас на крови,
словно чья-то душа
от забвенья привитая.

Задрожит ли крылом
перёлётного "Боинга"-
вот он мира разлом,
что навечно с тобою.

Загудит ли органно
огневая турбина,-
как безмерно огромно
это всё, что с тобою.

Клювом небо кроя,
он уносит, уносит...
в неизвестность, в края,
где снега- альбиносы.

Где в апрельском лесу
все цветы-лишь католики,
где в ветвях на весу
выси веская толика.

Где, как сердце меж крыл
у летящего стерха
дом с крыльцом, этот край
надписью полустёртой.

Скворечник

Мой недостроенный скворечник,
я снова за тебя берусь,
не потому, что жизнь конечна,
и от того на сердце грусть.

Берусь за молоток и гвозди,
ищу ножовку и щипцы
я потому, что скоро в гости
ко мне пожалуют скворцы.

Как бы слагая в стих былинный
крылом мелькнувшие лета,
миниатюрные павлины
уже из Индии летят.

И над мечетями Афгана
тоска по Северу родному
влечёт их вдоль меридиана
всё ближе к дому, ближе к дому.

Пересекая параллели,
как свет звезды свои парсеки,
они листают дни апреля,
как бы тома библиотеки.

Я радость множу, радость нижу
своей молитвою природе.
И вижу-стаи их всё ближе
и скоро будут в огороде.

И вот уже во фраке с фалдами
на ветке - оперный певец
сверкает , как павлин меж пальмами,
весенний первенец-скворец.

Вот почему сверчком по крылышкам
пилой терзаю эту доску,
гоню тоску, любуюсь пёрышками
и тихо напеваю Тоску.

Вот от чего в той филармонии,
где воцарятся скворец
я сплошь - поборник филантропии
и сам немножечко певец.

Я к вам сюда ниспослан свыше
хоть с инди-роком, хоть с балладою.
"Blackbird" Маккартни. Вы ведь слышали
те индуистские рулады...

Весеннее

Ты -титры трав, ты -архитрав в соборе,
ты мотылёк на солнечном заборе,
цветной, многометражный сериал,
тебя в витраж художник собирал,
вставляя в переплёт свинцовый стекла,
и напридумывал такого здесь и столько,
что мало места этой чудной фреске
на стенах ...Тени так сини и резки,
а блики так играют в алтаре,
что впору вспомнить ёлку в январе...

Совы

На лобовом стекле, как нарисованные,
пока мы обсуждали темы те,
вдруг возникали призраками -совы
и снова пропадали в темноте.

Мы толковали не об ирреальном.
Не о потустороннем. О земном.
Об этих птиц извечном ареале,
не собираясь думать об ином.

Нас мчала разъярённая машина
по космодромной гладкости шоссе,
густая насекомых мешанина
клубилась в яркой света полосе.

Казалось -это фары батискафа,
и мы на самом океана дне,
ты был задумчив, словно бодхисатва,
тем выглядя молитвенней вдвойне.

Перебирая километров чётки,
мы ждали -вот появится опять
как бы вампира силуэт нечёткий,
и вновь, испуганный, метнётся тенью вспять.

О, встречных фар глаза гипнотизёровы!-
он возникал, и , крыльев чёрный плащ,
от сквозняка взметался- в заозёрную
даль разлетаясь, словно детский плач.

То плакала по нам природа древняя,
ещё не разорвав святые узы.
И тельца сов валялись за деревнею
вдоль трассы, где ревели большегрузы.
Селезень
В таинственных чертогах мирозданья,
за древней непреступною чертой
подобием старинного сказанья
язычества загадочный святой.
Навечно по ту сторону Сезама,
Природы возвращающийся гость,
сверкая всеми красками Сезанна,
он в чешуе сазана -искр горсть.
Драккаром викингов -по озеру лесному,
а крылья, словно по бортам щиты,
он снова возвращается и снова
сюда не ради суетной тщеты.
В округлом перстне из песка и камня
он чистого сиянья изумруд
и не понятно до сих пор пока мне -
откуда он? И, изумясь, замру,
ловя в стоп-кадр мне явленное чудо,
на синем зеркальце найдя свой зыбкий лик,
я вновь спрошу : откуда же, откуда
шедевр природы, солнца яркий блик?
Аэродинамическое диво,
стрелою в оперенье, с наконечником
он пущен луком бога Кама-Девы
в полёт - вдогон безмерной бесконечности.
Сорвавшись с блюда царского застолья
с египетских сойдя молчащих стел,
он миф и ритуал религий стольких!
Он- иероглиф. Отпечаток. Скол.
О, сколько тайн молчащая природа
хранит в томах меж каменных страниц,
за антрацитом -серая порода,
вслед за учёным, жрец , упавший ниц.

Молитва огородного дервиша

Набухшие тюльпанов минареты,
хадж гиацинтов в шёлковых чалмах
у дервиша в кармане ни монеты,
но запахи сытнее плова, вах!

Фарфоровой пиалой распустился
тюльпан -и яблони наполнен кумысОм,
я аромата этого напился
и стал , как дух бесплотный, невесом.

Я здесь-и в то же время в Самарканде-
ковром бухарским мне- Павлиний Глаз,
я ,как сайгак, у сада на аркане,
рога ветвей, -такая всюду блазь.

И тем не мене - мой кетмень звенит
и рыхлит почву, чтоб цвели тюльпаны,
и солнце поднимается в зенит,
и в вышине летят друзья -турпаны.

Они нигде надолго не задержатся,
и вытянувшись в строчку, утром рано,
молитвою смиреннейшего дервиша,
проступят в небе -строчками Корана.

Вторая молитва огородного дервиша
Кора на деревьях, как суры Корана,
а ветви -заветом моих праотцов,
понять бы , наверное, все же пора мне,
что глупая птица мудрей мудрецов.

Я дервиш деревьев, я вишен мюрид,
я рад мурашу или пташке залётной,
природа цветные узоры творит
повсюду - мозаикою минаретной.

Чудесный орнамент- цветы да листочки,
прожилки, хвоинки, тычинки, птенцы,
такою - до буковки каждой , до строчки
её завещали отцы- мудрецы.



3 мая 2020 года. Ключ-Камышинское плато

На Ключ-Камышинском плато
мой закуток, он с ноготок,
если смотреть из космоса,
ну а вблизи, -хоть прослезись,
хоть смейся всю остатню жись,-
дремучих джунглей космы.

Над Ключ-камышинским плато
кружится коршун золотой,
я для него -лишь мышь,
а для букашек Гулливер
и облака на голове
ношу как шапку, вишь!




ИЗ ЦИКЛА «АЛТАЙСКАЯ РАПСОДИЯ»

КАНДЫК

Под кедрами теряются следы
под елями , на склоне, у воды
лиловые звездчатки кандыка,
как будто к нам проросшие века
дремучие, медвежьи, заповедные,
певучими легендами небедные.
Быть может то какой-нибудь даос,
нежнейшими чернилами занёс
в буддийский свиток эту чудо-песню,
и только одному ему известно-
басё ему напела его Муза
когда пчела зудит крылом хоммуза.
Поляны горной тот узор ковровый
куртинами калужниц раскадрован,
лиловее он елёй вдалеке
и быстрых отсветов в извилистой реке.
Его из войлока валяла Коог-ай,*
быть может здесь и есть буддистский рай?
*Май - коог-ай, песь-ай. Кандычный месяц, роют клубни кандыка.


 ЛЕГЕНДА

Ель тянется веткой –ручей причесать
гребёнкою частой смолёвой хвои,
цветов подмалевок – Рублёву под стать,
здесь Дафнис и Хлоя –одну на двоих
полянку , как ложе, -шаман и шаманка,
разделят, - такая цветения пьянка.
Здесь вереск, как ересь неистовой веры,
вплетён в гобелены замшелой скалы,
как иноки в нимбах –цветущие вербы,
как замков донжоны – громады –стволы.
И коль в тамплиеровых тайнах ты дока,
узнаешь во всём ты черты Лангедока.
Вот здесь и запрятаны клады легенд,
и складки скалы, как подол богатырши,
и ввысь устремляясь торжественней Генделя,
слагает кайчи* бесконечные вирши.
Он стар , как Гомер, с слепотцою прищур,
звенит, как ручей, щелеватый топшур.
Кандык и бадан распускают бутоны,
и тонут в затонах шаманские стоны,
отброшен рюкзак , расшнурован ботинок,
и ты босиком по росе, словно сонная.
Не все ещё песни, легенды не все
допеты. Не все моей кистью басё-
на шёлке китайском. И щёлки-глаза,
что смотрят на это безмерное чудо
ждут новых легенд. Я не всё рассказал.
И нам уходить не охота отсюда.
Заброшу за спину двухструнный топшур,
уйду по тропе, все ботинки стопчу,
вернусь полуголым, обросшим и босым,
как снег, поседевшим согбенным даосом.

*Кайчи –хранитель легенд.



АЛТЫН-КЁЛЬ

Смотрю Телецкое как будто телевизор,
в формате, разумеется, 3Д.
Мне солнце на просмотр выдаст визу
с пометкою: повсюду и везде.
По голышам вода зыбучей сеткой,
на валунах задиры перекатов,
кедр тянется к ручью дремучей веткой
чтобы на струнах струй сыграть стакатто.
Оркестр тайги. Готическим собором
вонзают пихты в склень макушки-шпили.
Бор невесомый тянет мессу хором
над водопадом в брызгах водной пыли.
На гору восхождение, как будто
в другую вдруг тональность перескок,
тропа уходит вверх, о весе брутто
забыв. И ты принцессою Укок
платок плато к причёске примеряя,
паришь над дальней горною грядой,
как будто бы у врат земного рая,
над чёрною зеркальною водой.
Я в глубине увидел самородок,
заброшенный туда невесть когда,
и волосы твои –и гребни лодок,
расчёсывают их. Течёт вода
расплавом золота струясь в волнах, доколь,
идёт долиной девица-ведунья,
чтобы у ног плескалось Алтын-кёль,
и расцветали склонами медунки.

*Золотое озеро

ЭРЛИК

Я лик Эрлика разглядел на дне,
где залегли, как топляки, таймени.
Приветливо он улыбнулся мне,
но был суров и страшен тем не менее.
В улыбке той оскал скалы блеснул,
и первозданной белизны вершины
в озерной глади обратили в нуль
шум города и гул твоей машины.
Я плыл мальком в бездонности небес,
я в глубине парил огромной птицей.
И перьями был отражённый лес,
и чешуёй –под ветерком водица.
И постигая, сколь велик Эрлик,
паря, я падал в пропасть его пасти,
и таяли дымы домов вдали
и отступали от меня напасти.
О, как же притягательна была
его великодушная улыбка!
Но нависала грозная скала,
но это равновесье было зыбко.
Из глубины, разинув пасть, таймень
готов был заглотить меня и небо
с твоей машиной, грязью деревень
на склонах. Я нырнул за ней бы,
той рыбиной в разломе том планеты
печально притаившейся, как «Шаттл»,
но падая в ту бездну шансов нет
назад вернуться. Мир вот этот шаткий
так крепко держит нас в своей горсти,-
и догрести крылом прогнившей лодки,
надежды нет. И сколько не грусти,
исчезнешь ты в той ненасытной глотке.
Спасибо всё же богу глубины,
за то, что разрешает наглядеться
на этот мир святой голубизны,
в котором можем мы ещё надеяться.

ДРАКОН

Драконье озеро. Изгнивший остов лодки,
как будто бы скелет ихтиозавра.
Под перепончатым моим крылом палатки
мне нечего планировать назавтра.
Остановилось время. Я лечу,
планируя. Да, я в когтях дракона.
Подобен этот сон параличу.
Мерцает небо, как в углу икона.
Моя молитва жаркая, слаба,
и не слышна сквозь хриплое дыханье,
слышнее даже, как растёт колба,*
на склонах, словно мантра богдыхана.
Парит над миром каменный дракон,
бьёт конь о склон неистовым копытом,
Пока еще не прерван этот сон.
Ещё кумыса чаша недопита.
Тону среди глубоководных звёзд,
которые мерцают, словно рыбины,
куда ж ты конь –дракон меня завёз,
в какие –растакие глуби – хлябины?
Очнусь. Я под крылом своей палатки.
И глазом мерклым уголья костра.
Скала, как бы драконьей кожи складки.
Ещё пока так долго до утра.
•Колба или черемша – таёжный чеснок.

ИЗ ЦЫКЛА «ЗЕЛЁНАЯ КОМНАТА»

 ***
Листок –по форме –материк,  прожилки, как ручьи и реки.
О, как же надо натореть, чтоб опровергнуть смысл науки!
Край крылышка у мотылька- ну тот же край материка,
чья тут работала рука? Неужто это Ватика…

Кем всё-таки  планеток  чётки нанизаны на нить орбит?
Неужто же в бореньях с чёртом, перо гусиное скрипит?
Неужто- космонавт-монах и монастырь его - орбита?
И он там молится за нас, метеоритом недобитых?

Мы смотрим друг на друга с ним. О, как он мне необходим   
в его нимбозном шлемофоне. На фоне инфузорий я –
прям  ну обсерватория!  А взять совсем иной масштаб-
и вот я слаб, как будто шваб, как учит нас история.      

23 апрель. 2010 г.

Отмель

На мелководье греются мальки
живою бижутерией подвижной,
дела твои, природа, велики,
сквозь воду, как сквозь линзу, это вижу.

Нанизывая жемчуг и  сапфир,
луч в зеркальцах сияет чебачиных,
и в каждой бок, как бог. И целый мир
в нем хочет отразиться беспричинно.

Тень чайки их пугает, и пока,
она пикирует  к витрине ювелирной,
на дно реки уносят облака
мальки на матовых боках своих надмирных.

И вот - в осколки гладкое стекло,
и белая крылатая  перчатка,
пока в провал воды не натекло,
спешит собрать цепочки и печатки.

Чтоб откупиться, выбросит  река
алмазов   горсть –ей это дело плевое!-               
и вот браслет брильянтовый малька               
грабительница ввысь уносит в клюве.

10.июнь.2010 г.

Лесное озеро

Лесного озера зеро,
пока, как шарик ты в рулетке,
что там –гусиное перо,
что там ракушки и креветки!

Но если начинать с азов,
то вместе с комариным писком-
миниатюрное Азов-
ское-оно, а ,может, и Каспийское.

В разрезе если, то поди-
то ль изумруд, то ли карбункул.
Кто ж тех сокровищ господин?
Ответа нет пока  как будто.

В нем, словно в капле янтаря,
заключены реликты рыбин,
и надо в том поднатореть,
чтоб их извлечь из этой глыби.

Как глыбы, павшие с высот
осколками метеоритов,
переродившихся в осоку,
в придонных древних трилобитов,

они застряли в тех веках,
когда у щуки были крылья,
карась же шлялся на ногах,
влача по грязи жабер брыли.

Средь ряски рыскать? В камышах
мешать малькам на солнце греться?
Чего-то требует душа.
Ну а чего –не разобраться.

Я лодку, словно дирижабль
на берег вытащу сушиться,
и гладь озерная, дрожа,
мне тихо в сердце постучится.

Откроется- я в небесах,
весь день парил среди летучих
существ – бесплотно –невесом,
и  веслами  буровил   тучи.

11.июнь.2010 г.
Бог и Дарвин

И всё же был бездарней Бога Дарвин,
и потому  ни в чем не превзошел
его разнообразнейших созданий,
хотя чуть-чуть до сути не дошёл.

Был путь его длиннее, чем Линнея
опущенный в глубины тонкий лот,
тому свидетели – и Новая Гвинея,
и риф коралловый, и кашалотё -проглот.

Но Лотта в Веймаре узнала в кашалоте,
пусть не себя –саму , а только Гёте,
и разразился мировой скандал:
на Бога покусившийся вандал!

Бежать в моря на «Бигле» с капитаном
от кембриджских учёных обезьян
к двоякожаберным? Их море пропитало,
в них всё прекрасно. Не найти изъяна.

Есть перепонки – у лягушек, птиц, ушей,
есть позвонки – у рыбы и у глыбы,
есть хоботы у мамонтов и вшей,
здесь общее и вы найти могли бы.

Но подотряд газет беспозвоночных,
уже карикатурами пестрит:
мол, лорда Чарльза  выводы неточны,-
и обезьянам места нет на  стрит.

Изъян теории его известен:
пропажа переходного звена!
Но  вывод жизни всё же интересен-
звено восполнила красавица-жена.

Ошибся или нет – ученый Дарвин?
Никто не скажет. Даже из внучат.
Глубоководные  созданья,  как радары
улавливают что-то, но молчат.

11.июнь.2010 г.


Рецензии
По-меньше слушать надо СМИ, побольше - Пилигрима!(Ю.Н. Горбачёва). Всё осветил...и нет, у прочих шансов. Так сражена была, тогда и юная Констанция...Плодотворного дачного сезона, дорогой!

Владимир Тимкин   01.06.2020 10:55     Заявить о нарушении