Измена

По любому, измена – большой моветон,
Даже если изменник – на троне.
Но не ходит в изменниках Джордж Вашингтон,
Изменивший Британской короне.

Можно сколько угодно об этом судить
(Всё равно всех рассудит Создатель),
Но предателю стоит в войне победить,
И – предатель уже не предатель.

Придорожная грязь зарастает травой,
Сдохли смершевцы, сгнили нацисты,
Лишь копаются в язвах Второй мировой
Политологи и публицисты.

Защищая обломки разбитых основ,
Они истину душат при этом,
И изменник у них неизменно Краснов,
Никогда не служивший Советам.

Про былой холокост голосит иудей,
Полк бессмертный идёт по аллее,
А вот тот, кто убил миллионы людей,
И сегодня лежит в мавзолее.

Победитель, конечно, хоть трижды бандит,
Шьёт историю нужной иголкой,
И усатая нежить с портретов глядит,
Словно нежить со скошенной чёлкой.

Кто предатель сейчас?
Кто палач, кто герой?
Ну а если в предутренней рани
Рассчитают и нас перед новой игрой
И поставят на разные грани?!

Хорошо, сидя в кресле, сурово вещать
О делах, что во времени канут.
Ну а если, и нас ни жалеть, ни прощать
Уцелевшие дети не станут?
 _____________
 * Иллюстрации: портрет генерала от кавалерии, писателя П.Н.Краснова
    работы художницы Галины Недовизий (Париж); картина «Русский корпус.
    Балканы. Лето 1944–го», автор – Марк Шуб (Москва).

Владимир Леонидович Герлах (1899 – 1978). Первопоходник, Георгиевский кавалер, обер–лейтенант вермахта, командир 654 Восточного батальона (РОА). Автор воспоминаний «Изменник»: «Я не изменник, ни с юридической точки зрения, ни с моральной. Юридически я не изменник, потому что никогда не был подданным Советского Союза. Я начал воевать с этой сволочью в Петербурге, продолжал эту борьбу на юге, сначала с Корниловым, потом с Деникиным и, наконец, с Врангелем. Потом покинул Родину, потом большевики меня лишили подданства, хотя я никогда их подданным не был. Всё равно я, бесподданый, продолжаю с ними борьбу теперь вместе с немцами, потому что они всё время, пока я был за границей, продолжали мучить и уничтожать мой народ. Морально я считаю себя поэтому обязанным помочь моему народу сбросить с себя это проклятое иго. Где здесь вы умудрились найти измену?»

Я не берусь ни осуждать, ни оправдывать сотрудничество его с немцами в годы Второй мировой, – в этом случае Бог ему судья. Но, не смотря ни на что, для меня Пётр Николаевич Краснов был и остаётся любимым русским писателем, а его роман «От Двуглавого Орла к красному знамени» – самым пронзительным и глубоким произведением о судьбе России в ХХ веке.

Эпоха сменится, и снова
Не мы – другие после нас
Блистательным пером Краснова,
Разящей сталью жгучих фраз
Заворожатся непременно,
И там, в столетиях иных,
Что было для него священно,
Священным станет и для них:
Вне страха и фальшивой позы
Пройдя сквозь войны и года,
Творцом великой русской  прозы
Краснов останется всегда.

Коммунистической коросте
Не уничтожить русский дух.
А бесы пусть дрожат от злости
Гурьбой клевещущих старух, –
Они живут, как черви в ранах
Под стук затравленных сердец,
Но в мемуарах и романах
Уже предсказан их конец.
Из лет пугливо–нездоровых
Мы выйдем сквозь слепую мглу
От темноты знамён багровых
На Свет – к Двуглавому Орлу!
   
Из книги Николая Николаевича Краснова–младшего (1918 – 1959),
внучатого племянника генерала П.Н. Краснова, «Незабываемое», Нью-Йорк, 1956:

«Наш черёд пришёл 4 июня 1945 года. Нас подняли в 6 часов утра. Приказали «взять вещи», которых у нас не было, и отвели к брадобрею, который нас довольно бесцеремонно выбрил. Мы уже успели зарасти бородами и выглядели весьма прискорбно. В закрытой грузовой машине нас мигом доставили на аэродром в районе Бадена. И на этот раз деду был оказан известный почёт. Его посадили в кабину между шофёром и конвоиром.В нашем самолете летели: дед, папа, генерал Соламахин, и ещё несколько генералов и офицеров. Сопровождали нас только один майор СМЕРШа и автоматчик, сидевший у герметически закрытых дверей.

Расположились, кто как хотел, в мягких удобных креслах. Самолёт пошёл на старт. Мимо нас проносятся ангары и аэродромные постройки. Майор любезно раздает номера последней «Правды». Я впервые держал в руках советскую газету. Не скажу, чтобы она мне понравилась. Сухая. Неинтересная. Я привык к другим газетам, полным сообщений из всего мира, политических обзоров, с городской хроникой, коротким рассказом, романами с продолжением, юмором и карикатурами. Кроме того, сразу же в глаза бросились статьи весьма нелестного содержания о западных союзниках. Остальное тускло, однообразно и хвастливо. Позже в тюрьме я услышал поговорку: «Когда есть «Правда», в ней нет известий. Если есть «Известия», в них нет правды!»

Летим на высоте двух тысяч метров. Голубое небо. Коричнево-зелёным ковром стелется Австрия. Пролетели над широко раскинувшейся Веной. Синей лентой извивается Дунай. В самолёте мертвящее молчание. Лица сосредоточены Молчит даже Андрей Григорьевич (генерал А.Г.Шкуро – Д.К.). Он поставил локоть на нижний ободок окна, обхватил маленькой рукой подбородок. Смотрит в голубизну неба, но едва ли видит её. Постепенно он бледнеет. Видно – не переносит полёта и ему становится дурно.

Прошла неделя с того дня, когда я жене заказал глазунью на ужин. Всего неделя! Боже! Как постарел отец! Какая прозрачность появилась в лице деда. Все знакомые лица, в которые я всматриваюсь, изменились. У всех глаза потеряли блеск и жизнь. В них прячется человек, в предчувствии трагической развязки. Никогда в жизни не думал, что Москва так доступна, так близка от Вены. День ещё не окончен, солнце только что перевалило зенит. Три часа пополудни. Смершевец что–то кричит, чего я не могу расслышать из–за рокота мотора, и показывает рукой вниз. Наконец, разбираю: Ав–то–стра–да! Смоленск – Москва! Не хочу смотреть. Закрываю глаза. Мне страшно!

Ещё полчаса, и мы идём на снижение. Молюсь. Молюсь, вспоминая все молитвы, которые я знал. Мне их не хватает. Шепчу свои собственные мольбы и чувствую, как что–то горячее обжигает края век. Только бы никто не заметил. Центральный аэродром. Самолёт плавно делает полукруг и приземляется. Бежит по автостраде, опять делает полукруг на колёсах и останавливается. Стою около отца и через его плечо заглядываю в окно. Группа военных. Две машины. Одна легковая, другая — вагончик без окон. Двери сзади. На боку нарисованы две скрещенные французские булки и написано «Хлеб».

Это воронок. Тюремная закамуфлированная машина, в которой мне в будущем суждено было проехать не раз. Снаружи открывают дверь. Самолёт открывают военные. Все с револьверами. – Милости просим! – острит один. – Станция вылезайка! Москва!

По одному выходим. Спускаемся по лестничке. Я замыкаю шествие.

– А вот и сам белобандитский атаман в наших погонах. И не снял их, скряга!

Пётр Николаевич остановился и, несмотря на свой преклонный возраст, выпрямился и, посмотрев прямо в глаза говорившему, ответил: – Не в ваших, ибо, насколько я помню, вы эти погоны вырезали на плечах офицеров Добровольческой армии, – а погоны, которые я ношу, даны мне Государем и я считаю за честь их носить. Я ими горжусь! Снимать их не намерен! Это вы можете сперва сдирать погоны, а потом их снова надевать! У нас это так не принято делать!

– У кого это «у нас»? А? – последовал наглый вопрос.

– У нас. У русских людей, считающих себя русскими офицерами!

– А мы же кто?

– Вот это и я хотел бы знать! Да только вижу, что не русские, ибо русский офицер не задал бы никогда такого вопроса, как вы мне только что задали!

Офицеры НКВД замолчали, не зная, что отвечать. Пётр Николаевич посмотрел на них и спросил: – Куда нужно нам теперь идти?

Смутившись, они заторопились и несколько голосов сказало: – Вот в эту машину, господин генерал, а остальные – в другую.
 
Пётр Николаевич повернулся к нам, посмотрел на нас и сказал: – Прощайте! Господь да хранит вас! Если кого обидел, пусть простит меня! – он, опираясь на палку, пошёл к автомобилю. Двери закрылись. В железной коробке, на которой было написано: «Хлеб», Петр Николаевич поехал в свой последний путь по Русской земле».

Не облегчить уже словами
Горечь плена и боль вины,
Но душой я навеки с вами
В западне мировой войны.

И покуда позор проклятья
Нависает зловещей тлёй,
Вместе с вами готов стоять я,
Как у пропасти, под петлёй.

Вы от ужаса не рыдали,
На помосте не гнули плеч.
Будто эхо, из дальней дали
Ныне слышится ваша речь:

«Видно, так суждено от Бога
В душном мареве рвать сердца,
Если гибельная дорога
Нами пройдена до конца.

Если комьями к изголовью
Время сыплет тяжёлый грунт.
За ошибки мы платим кровью,
Смерть встречаем, застыв во фрунт.

И, уйдя из тюремной клети,
Дрожь сминаем в сухой горсти.
Только Господу мы в ответе
За земные свои пути».

Елена СЕМЁНОВА,
писатель, публицист, автор трилогии «Честь – никому!»:

«Перу этого прекрасного русского писателя принадлежат десятки романов, повестей, рассказов и публицистических работ. Было время, когда он был одним из самых читаемых писателей Европы, и даже бесконечно скупой на доброе слово Бунин признавал его выдающийся талант. Пожалуй, в истории нет иных примеров такого изумительного сочетания литературной даровитости и военной славы. Но что же сохранила искалеченная большевиками богиня Клио для потомков? Лживый советский штамп «изменник Родины». Когда–нибудь придёт время, и каждый Русский будет знать, что Пётр Николаевич Краснов был не изменником, а защитником Родины, а его книги станут такой же непременной частью всякой домашней библиотеки, как сочинения Толстого, Достоевского и других великих классиков».

Из книги «Забытые герои Великой войны»