Настроение и обстоятельства

В глушь

   ...Чай с булочкой, постелю тебе на веранде, там кот ходит ночью - не пугайся, он хороший. А во тьме набежавшей ночи за стеной вздыхает и вздыхает рыжеватая  корова в крупных белых пятнах, елозит на чердаке неугомонная мышь и мягким ноябрьским дождиком пропитывается чернозём. Уснул и видел во сне эту тётку, только молодую и задорную. Гнала в стадо коровку ранним утром и улыбалась пастушку, рассвету, свежему клеверу и вольному ветру. Так и стало: днём она была ему тёткой - ворчливой и заботливой в меру, но ночью, во сне и сновидениях, будто бы слетевшихся к этому месту на старой веранде, матёрым котом, знающему всё вперёд, слишком мягкой подушке, уютной прохладе сентябрьской первой половины, всех этих желанных вещей вдруг обрушившихся на его светлую голову, из конца августа в плен неожиданной осени.
   Так и жили. Держали в себе свои находки и откровения до поры. А до какой - кто скажет...
   Потом стал выпадать неясный снежок по утрам. Пока растапливала печь да ставила горшок с кашей, успевал растаять. Когда же в бочке у хлева оказался ледок в палец толщиной, мыши ушли в подпол, уснули. Тишина охватила ближние поля и леса. Во мху торчали подсушенные подберёзовики и матовым бархатом осыпались ниц последние брусничины

   ***

В глушь 2

   Рассыпаясь на крупинки, тая в руке, жил свою бесконечную жизнь первый морозный снежок. Теперь уже вода в реке стала кисельной и обманчивой, потеряла былую резвость и будет с усердием второразрядного шахматиста переставлять индевеющие фигуры между тростником и песчаным берегом...
   Собирал свои впечатления всё более бережно, будто скряжничал: брусники в порыжевшем мху величал яхонтами, лалом брал в руки и вкушал, будто принимал причастие...
   Зима катилась санным путём в упряжке серых волков с алмазными клыками.
   ***

Ангельская тишина

   Сначала он ершился и думал о каких-то важных и главных вещах, поступал правильно, насколько возможно, а потом будто понял что-то, расслабился, стал лучше спать, появилось даже такое ощущение течения  бездонной реки с берегами сапфирового шелка, едва угадывающимися за утренним туманом, за облачками мошки, желтыми ирисами по крутым берегам, проплывающими мимо него, мимо сердечных неуклюжестей сложного человеческого мира, где он, будто прокаженный, повиновался столько лет закону каменных и нечистоплотных джунглей, теории общности, условностям быта, постепенно проникшими в его чистое, некогда, сознание и высокое предназначение, по определению, по стремлению воли, сознательной и безсознательной тяги к лучшему миру, нежели этот...
   Он стал обретать тишину мира