Войди в реку

          "N"

Чья ты,  девочка у купели?
Пальцы нервные,  что струна.
Слышишь,  ангелы тихо спели
славу Господу?  Ты одна
на пороге у жизни вечной.
Трепет тихой,  простой души.
Что взвалила себе на плечи?
Кто до времени сокрушил
безвозвратно и безысходно
радость светлую?  Отвечай...
Вечер поздний,  в одном исподнем
зазывает тебя на чай.
Обнимает смертельно душу  -
пальцы мокрые холодны.
Шепчет так,  что нельзя не слушать.
Благодать ледяной воды
омовеньем последним станет.
Не тревожься,  не суетись.
И касается лба устами
Тот, кто дал тебе эту жизнь.

       Скользкие камни,  покрытые наледью,  не давали возможности подойти к воде. Я села прямо на снег.  Какая разница теперь?  Назад дороги нет.  Где-то вдалеке работал портовый кран.  Слышались звуки автомобилей с трассы вверху.  Окна домов, нависших над заливом,  светились в ночи костяшками домино.  Мне было больно смотреть на эти окна.  За ними  -  жизнь...  Я понимала,  что та жизнь не намного отличалась от моей.  Бесконечная рутина,  долги перед обществом и семьёй.  Всё,  как у всех. Так что,  жалеть не о чем.  Я достала фото из кармана.  Две девочки,  подростки, сидели в кресле с пушистым котом.  Радость на лицах.  Хороших лицах.  Любимых лицах...  Господи,  если бы вернуться назад,  в ту отправную точку,  когда всё пошло наперекосяк.  Если бы...  Но этого никогда не будет.  Потому что,  потому что нельзя войти в реку,..  потому что всё...  Простите меня,  дорогие мои девочки.  Я была не лучшей матерью вам.  И вы бы не мучились со мной теперь... Торопливо сунув фото в карман,  я ступила в ледяную воду.  Она обожгла меня, словно кипятком.  Куртка напиталась водой и потянула ко дну.  Где-то высоко вверху истошно завопила птица.
 
                ***

       -  Рябова!  Вера,  ты слышишь меня?  Я к тебе обращаюсь,  -  надо мной нависло знакомое лицо.
Я огляделась по сторонам и заорала во всю глотку.  На меня недоуменно уставились мои одноклассники... сорокалетней давности.
       -  Во даёт,  -  захихикал Витька Чамусов,  сидевший со мной за одной партой,  и почесал вечно ободранную руку с цыпками.
Все остальные притихли,  ожидая объяснения происходящего.
       - Вера,  Верочка,  -  запричитала Валентина Игнатьевна, наш классный руководитель.  -  Что с тобой,  детка?
Она протянула руку к моему лбу.  Я отдёрнулась,  будто от удара током и свалилась без памяти со стула.
Очнулась от голосов за дверью.  Я лежала на кушетке,  судя по всему,  в школьном мед кабинете. Окно было открыто настежь.  Солнечный луч скользил по моему лицу.  Я осторожно встала и подошла к окну.  Школьный двор.  По всему периметру спортивной площадки тополя с распустившейся листвой.  Запах одуряющий.  Я втянула воздух ноздрями,  словно собака,  так,  что закружилась голова.  У баскетбольного кольца скачут мальчишки.  Девочки стайкой уселись на бревно.  Кто-то кивнул головой в мою сторону и все дружно повернулись,  будто флюгеры.  Я отпрянула от неожиданности.
       -  Девочка,  вероятно,  переутомилась,  -  слышался из-за двери голос Валентины Игнатьевны.  -  Пожалуйста,  проявите терпение.  Не вздумайте её наказывать за срыв урока.
       -  Что вы,  Валентина Игнатьевна,  -  послышался другой голос,  мамин...
Мой взгляд скользил по старой деревянной раме в нескольких слоях краски.  Потом сместился на стену.  Шкаф с небольшим зеркалом.  Я подошла и,  помедлив, взглянула туда.  Из зеркала на меня смотрела девочка подросток.  По всей видимости,  я снова заорала...
В мед кабинет влетели три испуганные женщины:  классная,  медсестра и... мама. Моя мамочка.  Моя мамочка.  Моя мамочка.  Моя мамочка...
Слёзы рекой потекли по моим щекам.  Мама испуганно кинулась ко мне.
       Школа стояла в двух шагах от дома.  Я шла с открытым ртом,  совершенно не понимая,  что происходит.  Слёзы,  помимо моей воли,  продолжали капать.
       -  Ну,  ну,  что ты?  Хватит сырость разводить,  -  недоумённо прошептала мама.
Я шмыгала носом и,  согласно кивая,  размазывала "сырость" по щекам.
       Третье окошко в двери подъезда зияло чернотой,  словно открытый рот. Серёжка разбил из рогатки,  вспомнила я...  Из подвала в подъезде пахло кошками. Квартира № 3.  Пять ступеней по лестнице вверх.
Сестра Таня была в музыкальной школе.  Отец отсыпался после ночной смены.  Я поставила портфель на пол и села к письменному столу возле кровати.  В углу аккуратной стопкой были сложены учебники и тетради сестры.  На окнах висели шторы с райскими птицами.  Отец из Москвы привёз когда-то.  Когда-то...
      -  Есть будешь? -  спросила мама шёпотом.
Я отрицательно помотала головой.  Мама снова вопросительно взглянула на меня.  Из-под кровати вылез кот и стал тереться о мою ногу.  Я взяла его и прижала к себе.  Господи,  как его зовут-то?  Мурзик,  кажется.  Сколько их было?  Не сосчитать...  Не помню.
      -  Может погуляешь на свежем воздухе?  Валентина Игнатьевна сказала,  тебе полезно будет.
      -  Потом,  -  прошептала я,  не отрывая взгляда от отца.
Он сопел во сне.  Просто лежал и спал.  Мой,  давно умерший,  отец.
Листок отрывного календаря на стене известил меня,  что нынче 20 апреля 1972 года.  Через десять дней мне исполнится двенадцать лет...

      Безумие,  полное безумие.  И что теперь делать?  Я смотрела на родителей, сестру,  игравшую на пианино,  и делала вид,  что мне очень интересно происходящее на экране маленького чёрно-белого телевизора.  Ничего интересного там не было.  Аза Лихитченко рассказывала о новых свершениях советского народа. Потом начался "старый" советский фильм.  Возвращение «Святого Луки».  И все сели смотреть.  Моя семья.  Все рядом.  Здесь.  Живые и здоровые...

      Я завела будильник на утро. Мама, проходя в ванную, удивлённо посмотрела на меня.
       - Зачем тебе будильник? Мне ведь в пять вставать. Я разбужу.
Я обескураженно протянула его ей.
       - В шесть разбуди, пожалуйста.
       - Зачем так рано?
       - Мне на пробежку надо.
       - Куда?
       - Физкультурой буду заниматься, - попыталась я как можно убедительнее сказать.  - Кеды мои где?
       - В прихожей на полке обувной.
Мама посмотрела на меня внимательно и,  ничего не сказав,  вошла в ванную.
Кот прыгнул на диван и улёгся между мной и сестрой.
Я ещё раз на всякий случай оглядела комнату во всех подробностях,  полюбовалась спящей сестрой и закрыла глаза.  "Этого не может быть",  -  прошептала я одними губами.

                ***

       День моего рождения.  Тот самый день рождения я вспоминала всю оставшуюся жизнь.
Но пережить его во второй раз  -  было неслыханной роскошью.
       Первомай тех лет...  На стуле висело моё новое ситцевое платье с крохотным букетиком цветов на корсаже.  Просто чудо.  Сама нежность.  Накануне вечером мама дошивала его,  а я листала толстенный том "Ста фасонов женского платья".
А утром в доме царила суматоха.  Мы собирались на демонстрацию.  Прихорашивались, вплетали с сестрой белые банты в косы.  На столе лежали воздушные шары и флажки. Мама бегала из спальни в кухню с повязанным платком на голове поверх бигуди.  Папа надевал нейлоновую белую рубашку.  А в холодильнике нас ждал огромный "Киевский торт" и гора всяческой вкуснотищи.
       Над школой плыл галдёж.  Играл духовой оркестр.  Одноклассники принялись меня поздравлять.  Витька Чамусов ткнул мне в руку шоколадный батончик и его огромные уши покраснели.  А Серёжка  -  целый кулёк "Красной шапочки" и тут же ретировался за спины мальчишек.  Девочки с удовольствием расхватали конфеты. Потом все строились в колонны и двинулись к стадиону.  Мы пели песни,  кричали: "Уррраааа!!!"
Трудно передать словами то ощущение праздника.  Но он был.  Он в самом деле был. Тогда ещё всё не изгадили постсоветскими комментариями о том,  что должны были чувствовать люди.  Люди просто радовались.  Солнцу,  чистому небу,  шелесту тополей,  совместному отдыху от тяжёлого труда.
       После демонстрации мы с половиной посёлка пошли праздновать в балку.
В балке благоухало так,  что я зажмурилась от нахлынувшей волны забытых запахов: цвели ландыши,  крокусы,  медуница,  мать и мачеха,  абрикосы,  сон трава вперемежку с полями одуванчиков.  Пахло зеленью клейких листочков кустарников и деревьев.  Стрекотали кузнечики.  Где-то в глубине леса куковала кукушка.  И девчонки тут же принялись считать года...  Птицы сновали с ветки на ветку.  А воробьи,  не знамо откуда здесь взявшиеся,  купались в пыли.  Соседка,  тётя Лида Абросимова,  топнула на них ногой:
      - Тьфу на вас!  Ещё дождя не хватало.
Детвора поменьше носилась с сачками за бабочками.  Женщины стелили на лужайке длинный-предлинный стол из клеёнок и покрывал.  Выкладывали снедь.  Заливали ледяным квасом основу окрошки.  Мужчины,  переговариваясь и смеясь,  укладывали спиртное в авоськи и ставили их в холодную проточную воду ручья.  Намечался пир горой.  Потом всех пригласили к столу.  И больше часа наслаждались едой на свежем воздухе,  выпивкой,  разговорами,  праздником.  Серёжкина мама затянула песню "За туманом..." и все дружно подхватили.
Я растворилась в этих звуках и плыла,  плыла,  плыла...  И день казался бесконечным.  А ощущение полноты и гармонии жизни переливалось через край.

      И всё равно,  здесь я была чужеродным элементом,  почти инопланетянкой,  с надтреснутой психикой и мировосприятием,  с неподъёмным грузом прошлого. Сумасшедшая утопленница в детском теле...
      Народ засиделся.  Началась игра в футбол,  волейбол.  Мой отец забрался на сухое дерево,  вынул свисток из кармана (почти рояль в кустах) и принялся судить матч.  Здоровые мужики с глазами,  подведёнными угольной пылью,  носились по лужайке с мячом.  Зрители азартно орали:  "Судью на мыло!"  А отец,  ничтоже сумняшеся,  объявлял счёт между командами "цурипопиков" и "блямблямчиков".
Наблюдать за поведением людей,  всю последующую судьбу которых ты знаешь,  было не то что интересно,  а просто непередаваемо.  Они виделись мне совсем в другом свете.  Отец оказался весёлым,  добродушным рубахой-парнем.  А мама  -  достаточно неуверенной в себе,  а оттого  -  довольно зажатой и отчаянно пытающейся скрыть это за наигранной весёлостью.  Сестра скакала,  как зайчик,  с девчонками,  а потом убежала в глубь леса со своей закадычной подружкой Томкой.
      Я стояла на берегу ручья,  наблюдая за вознёй малышни,  лепившей куличики, когда наконец увидела того,  ради кого меня вернули в эту действительность...
Он сидел под деревом и неотрывно следил за детьми.  Ничем не примечательный тип лет сорока с хвостиком.  Ничего удивительного,  что я помнила его стариком.  Мне ведь было всего двенадцать...  А теперь я видела его с высоты прожитой жизни.
      На носу приклеен листок от солнца.  Глазки маленькие,  невыразительные. Белёсые брови и ресницы.  Губы тонкие,  растянутые в полоску:  то ли от презрения,  то ли от дурной привычки на всё взирать с гаденькой ухмылкой. Клетчатая рубашка,  серые брюки и сандалии,  надетые на босу ногу.  Рост  -  ниже среднего.  Тело мускулистое,  поджарое.
Наши взгляды встретились и у меня холодок пробежал между лопаток.  Что-то ему в моём взгляде не понравилось.  Он выплюнул травинку изо рта и деланно мне улыбнулся.  Я моментально отвернулась.  Но было поздно.  До самого вечера я ощущала затылком его взгляд,  ненавистный мне взгляд.  Не смотря на то,  что я точно знала день и час случившегося в прошлом,  больше я не отходила от отца и старалась всё время следить за сестрой.
      Домой возвращались уже на закате.  Длинная вереница соседей и просто знакомых растянулась по дороге.  То там,  то здесь кто-то затевался петь песню. Весенний ветерок скользил по плечам,  нырял в кроны деревьев.  Листья шелестели. А на небе показалась первая звезда.
      Ночью я лежала рядом с сестрой,  прокручивая кадр за кадром прошедший день. Но в центре каждого кадра непременно всплывало ничем непримечательное лицо с травинкой во рту.
Я знала его.  Я знала эту мразь.  Он жил в соседнем дворе.  Упырь.  Этакий бездетный дядя,  "любящий" детвору...  Почему я ничего не предприняла для того,  чтобы он получил по заслугам?  Почему?  Почему?  Мне было стыдно.  Я боялась стать изгоем, девочкой,  в которую будут тыкать пальцем,  жалеть,  смеяться за спиной. Перебирая в памяти самые горькие страницы своей жизни,  я не заметила,  как уснула.
      Во сне он гнался за мной.  А я,  убегая,  внезапно отрывалась от земли и парила, словно птица.  Парила, словно птица... Словно птица... Свободная,  с сильными,  красивыми крыльями.
      Проснулась я от прикосновения.  Передо мной стояла мама:
      -  Верочка,  шесть утра.  Ты просила разбудить.
Я зевнула и сладко потянулась.

                ***

      Физкультуру я недолюбливала.  И не потому,  что отличалась весом от других детей.  Я росла абсолютно нормальным советским ребёнком,  гонявшим во дворе до темноты,  пока мама не выйдет на улицу и не позовёт строгим голосом:  "Домой!"
Поэтому детей с лишним весом у нас практически не наблюдалось,  за очень редким исключением.
Но у меня были слабые руки и,  как оказалось,  недостаточно быстрые ноги.  Такая особенность.  Весь класс в голос болел за меня на уроке физкультуры,  когда мы сдавали зачёт по канату.  Нужно было забраться под потолок.  И некоторым это не составляло никакого труда.  А мне...  В общем,  стыд и позор.  Вот и в тот день я не смогла забраться на забор,  чтобы улизнуть от того негодяя.  Слабые ли руки или просто ужас перед неминуемым событием,  не знаю.  Никогда не забуду этот день и ощущение,  охватившее меня  -  осквернённости и полного бессилия.  И того урода,  который сделал то,  что сделал,  зажав мне рот рукой.
      Бойтесь своих желаний...  Кто это сказал?  Я хотела вернуться сюда.  И вот я здесь каким-то непостижимым образом.  Чего я хочу?  Найти и отомстить?  Наказать его?  Каким образом?  Рой вопросов в голове,  а ответов нет.
      Я стояла перед зеркалом и рассматривала себя,  своё тело.
      -  Пошла бы погуляла лучше,  чем пялиться в зеркало,  -  услышала я мамин голос сзади.  -  Тоже мне,  занятие нашла.
      -  Мам,  у нас были случаи педофилии в посёлке?  -  перебила я её.
      -  Чего?  Какие случаи?  Ты где это слово услышала?
      -  Да так.  В книжке прочла,  -  попыталась увильнуть я.
      -  Больно много ты читать стала.  День и ночь всё с книжкой.  Хоть отнимай. Чудная ты стала,  Вера.  Мне иногда даже страшно становится.
Я подошла и обняла её.
      -  Мамочка,  ну всё ведь хорошо.  Учусь я на отлично?
      -  Ну,  это-то так,  конечно.  Но дети весь день носятся на улице,  в игры разные играют.  А ты всё с книжкой.  Люди уже коситься стали.  А потом эти,  как их,  пробежки  какие-то выдумала.  Что люди скажут,  Вера?  Ничего ведь хорошего.
      -  Мам,  ты же знаешь,  что у меня только одна четвёрка  -  по физкультуре. Бегаю я ещё более-менее,  а вот прыгнуть там в высоту или через снаряд спортивный...  Так что я пытаюсь войти в хорошую физическую форму.
      -  Вера,  прекрати!  -  закричала мама.  -  Ты даже разговариваешь не как ребёнок...
Я осеклась.  Да,  она права,  конечно.  Нужно следить за языком.
В дверь постучали.  Никогда в жизни я,  интроверт в сто пятидесятой степени,  не радовалась так чьему-то приходу.  На пороге стояли мои подружки.  Я чмокнула маму в щёку и унеслась на улицу.  Мама махнула полотенцем нам вслед,  тяжело вздохнув.
      Поиграв немного с девчонками,  я пошла в беседку.  Минут через пять ко мне подтянулся Серёжка.
      -  Вер,  а куда это ты бегаешь по утрам?  -  ехидно спросил он.
      -  В сторону кинотеатра,  -  не замечая его тона,  ответила я.
      -  А зачем?
      -  Хочу войти в хорошую спортивную форму.
У него отвисла челюсть.  А я молча улыбалась,  глядя ему прямо в глаза.  Как часто я его вспоминала.  Дорогого моего друга детства.  Замечательного,  доброго, светлого,  прекрасного мальчишку и первую мою любовь...
      -  А можно мне с тобой?  -  вдруг спросил он.
Я одобрительно кивнула:
      - Завтра в шесть пятнадцать утра.
Серёжка присвистнул и оглядел меня заинтересованно.
      -  Ну хорошо.  До завтра.
И он унёсся к пацанам.  А я,  увидев сестру,  вернувшуюся из музыкальной школы, побежала к ней навстречу.
      -  Таня,  Таня,  Таня,  -  напевала я.
Она остановилась,  как вкопанная,  и долго смотрела на меня с недоверием:
      -  Чего ещё тебе нужно?
      -  Ничего,  -  продолжила петь я,  тиская её и целуя в щёку.
Таня опешила,  словно кот в "Малыше и Карлсоне",  когда его лизнул щенок в нос. Но,  не могла же я ей объяснить,  что только теперь я понимала,  какое это счастье  -  просто обнимать её...

***
      Конец учебного года выдался жарким.  Валентина Игнатьевна даже разрешила девочкам,  в порядке исключения,  ходить на уроки не в форме,  а в летних платьях.
      За месяц тело моё ужалось,  стало,  словно пружина.  Какое же это удовольствие ощущать себя сильной и крепкой,  а ещё и красивой... немножко. Несмотря на то,  что в прошлой жизни я была уверена в том,  что я некрасива, теперь я видела,  что это совсем не так.  Я радовалась своему отражению в зеркале и в... глазах Серёжки.  Он не пропускал ни единого дня.  Каждое утро я видела его едва проснувшуюся физиономию с радостью,  и меня захлёстывало ощущение собственной полноценности.  Того,  что в православии зовётся целомудрием.  Я купалась в благодати и благодарила Бога,  что Он дал мне возможность окунуться в эту чистую радость.
      Мама позволила себе согласно кивнуть,  когда отец похвалил меня за отлично оконченный учебный год.  "Бедная моя,  -  думала я.  -  Почему ты не умеешь проявлять чувства?  Что тебя заставило залезть в раковину и больше никогда не выйти оттуда?"  Я не смела её спрашивать об этом.  Достаточно было её переживаний по поводу моих внутренних изменений.  Пусть всё идёт,  как идёт.
      Наслаждаясь каждым прожитым днём,  я не забывала о том,  для чего я здесь.  Я готовилась к моменту истины.  Но,  жизнь брала своё.  Мне стало нравиться взлетать в небо с девчонками на качелях,  распевать дурацкие песни,  носить открытые сарафаны,  гадать на ромашках и ловить преданный Серёжкин взгляд...
      -  Папа,  я хочу заниматься с тобой немецким,  -  сказала я как-то отцу.
Он удивлённо и в то же время заинтересованно посмотрел на меня.
      -  Вера,  я хотел поговорить с тобой,  -  сказал он,  помедлив и покосившись в сторону двери.  -  Мама беспокоится,  что ты слишком много читаешь и занимаешься.  Может отдохнёшь хотя бы на каникулах?
Как же я люблю своего отца!  Только эта мысль была в моей голове.  Я люблю его всем своим существом.  Всем хорошим,  что есть во мне,  я обязана только ему. Этому бесконечно добропорядочному человеку,  простому и сложному одновременно.
      - Папа, попытайся успокоить маму,  пожалуйста.  Со мной всё в порядке.  А сейчас я хочу воспользоваться моментом и выучить ещё один язык,  благодаря тебе, хотя бы на уровне " Sch;ner Tag, nicht wahr?"*  Кто знает,  какая жизнь ждёт меня впереди?
Отец,  помедлив,  ответил:
      -  Хорошо,  я поговорю с мамой.
Я чмокнула его в щёку и побежала на улицу.
За лето я перечла своего обожаемого Чехова,  Конан Дойля и взялась перечитывать Толстого.  Вполне сносно мы уже перекидывались с отцом фразами на немецком.  И я всё чаще ловила на себе его взгляд  -  гордый отеческий взгляд.  Нам было о чём поговорить.  И он не воспринимал меня,  как недостойного собеседника.  Я узнавала своего отца с тех сторон,  о которых не имела возможности знать раньше.
В конце августа мы переехали в более просторную квартиру и у нас с сестрой появилась своя комната.  Я наслаждалась каждым днём присутствия близких в моей жизни.
       Снова увидеть Упыря мне довелось в летнем кинотеатре.  Шёл "Руслан и Людмила".  Он сидел на два ряда впереди нас.  Но,  увидев меня,  пересел на ряд сзади.  Я понимала,  что он гораздо сильнее.  Но,  видимо, страх мой остался в той ледяной воде,  в которой я утонула.  "Сиди на берегу,"  -  вспомнила я.  -  "И жди..."  И я ждала...

* Славный денёк, да?

***

      -  Серёга,  -  спросила я однажды,  -  ты мне друг?
      -  Конечно!  -  удивлённо ответил он.
      -  Мне нужна твоя помощь и слово,  что никто ни-ког-да не узнает о том,  что я тебе скажу.
      -  Могила!  -  брякнул Серёжка и преданно уставился на меня.
      -  Я хочу отдать тебе на хранение письмо.  Если со мной что-нибудь плохое случится,  отнеси его,  пожалуйста,  по адресу,  который написан на конверте.
Я отдала ему письмо.  Глаза у Серёжки стали по пять копеек,  но он взял его.
      -  И больше мы об этом не говорим.  Хорошо?
Он закивал согласно.
      К слову сказать,  времени я не теряла даром.  Старушки у подъездов в те времена были неотъемлемым атрибутом местного антуража.  И если какая-нибудь девчонка присаживалась рядом с ними на скамейку,  никто не придавал этому никакого значения.  Поэтому достаточно скоро я знала практически всё о семье Упыря и о нём самом,  естественно.
      Семья его была самой обычной.  Единственное исключение состояло в том,  что он не разрешил в своё время своей жене рожать.  Они жили вдвоём на четвёртом этаже в двухкомнатной квартире.  Отзывались о нём исключительно положительно.  Он занимал должность заместителя начальника участка на шахте.  То есть был "белой костью" в местном социуме.  Любил съездить на отдых за рубеж.  Следил за внешним видом.  Занимался боксом.  Не пил спиртного.  И никогда ни в чём асоциальном замечен не был.  Жена его была особой бесхребетной абсолютно.  Не работала, "чтобы дом был уютным".  Сдувала с него пылинки,  заглядывала в глаза,  как собака,  и считала свою жизнь при этом не просто состоявшейся,  а счастливой.
Пункт о его нравственных устоях в глазах окружающих засел гвоздём у меня в голове.  Человек с такими наклонностями мог не проявить их раньше только в одном случае  -  если я была первым эпизодом в его биографии.  Но это не вязалось с его возрастом.  Странное дело.  Я ломала голову.  Но ответа не находила,  ровно до одного случая...
        Во времена,  когда ключи от квартиры лежали под ковриками,  а в случае нахождения хозяев дома,  двери запирались только на ночь,  не требовалось звонить,  чтобы тебе открыли дверь.  Поэтому,  вернувшись однажды домой,  я увидела в кухне маму и соседку,  которая заговорщицким тоном что-то маме рассказывала:
        -  Я говорю тебе,  что не замечала.
        -  Как можно не заметить,  что твоя дочь беременна?  Не городи ерунды, Лида.
Соседка обиделась:
        -  За что купила,  Галя,  за то и продаю.  Говорит,  не замечала.  Вот теперь нянчись с байстрюком.  Наделала делов.  В пятнадцать лет принести в подоле.  Кому она теперь нужна будет?  И... представляешь?  На себя записали пацана от стыда.  Нюська с подушкой ходила,  оказывается,  последние месяцы.
Я сделала вид,  что мне нужно в ванную комнату и,  включив воду,  без зазрения совести подслушивала.
Разговор продолжался,  но перешёл на шёпот:
        -  А кто заделал то?
        -  Не говорит.  Плачет,  дура,  и молчит.  Бедная Нюська.  Такой подарочек принести.  Стыдобища.  Расти дочечек вот так,  а она вот...  Меньше надо было в попу заглядывать.  А то всё  -  моя Оля то,  моя Оля это.  Носилась с ней,  как с писаной торбой.  Доносилась.
        -  Да ладно тебе,  Лида,  -  услышала я мамин голос.  -  Чего только в жизни не бывает.  Что ж теперь?  Все мы не ангелы.
        -  И я,  и я так же говорю бабам.
        -  Каким бабам?  Ты что,  не только мне это рассказала?
        -  Ой,  да брось ты,  Галя,  весь посёлок гудит.  Шила в мешке не утаишь. Я тебе больше скажу.  Брешут,  что изнасиловал её кто-то в посадке возле трансформаторной.
У меня всё похолодело внутри.  В посадке возле трансформаторной?!  В ноздри мне пахнуло мускусным запахом пота.  Я сунула лицо под струю холодной воды.
 
        Меня преследовало ощущение,  что воздух вокруг становится всё гуще.
Ну что ж,  придётся поближе познакомиться с Нюськиной дочерью Олей пятнадцати лет отроду.
        Несколько дней я,  словно акула,  кружила вокруг Оли,  на которую,  как я и предполагала,  тыкали пальцем,  хихикали за спиной,  называли шалавой,  жалели и просто плевались.
Оля оказалась маленьким тщедушным подростком,  ростом не выше меня.  Внешне мы даже были немного схожи.  Один и тот же тип.  С виду  -  моя ровесница.  Она сидела под каштаном с потрёпанной книжкой.  Рядом стояла детская коляска,  в которой сопел малыш.
        -  Привет,  -  сказала я.  -  Интересная книжка?
Оля с недоверием посмотрела на меня и молча кивнула.
Я заглянула в коляску:
        -  Братишка,  сестрёнка?
Оля покраснела и закивала согласно.
        -  Не поняла.  Так мальчик или девочка?
        -  Мальчик,  -  тихо промямлила Оля.
        -  Как назвали?
        -  Кто?
        -  Кто,  кто,  родители,  конечно.  Ты чего такая?
        -  Какая?  -  Оля подняла на меня глаза,  из которых вот-вот должен был хлынуть поток.
        -  Как рыба снулая.  Тебя обидел кто-то?
        -  А ты кто вообще?  -  вдруг окрысилась она.
        -  Немезида,  -  сказала я и посмотрела ей прямо в глаза.
        -  Кто?!
        -  Крылатая богиня возмездия.  Не видишь разве крыльев у меня за спиной?
Оля опешила:
        -  Ты сумасшедшая или просто шутишь?
        -  И то,  и другое,  -  сказала,  засмеявшись,  я.  -  А если честно,  мне нужна твоя помощь,  а тебе моя.
        -  В чём?
        -  В общем для нас деле.   Я думаю,  что я смогу сделать так,  что никто не посмеет больше обзывать тебя непотребными словами.
У неё брызнули слёзы из глаз. А через час мы были закадычными подружками.  Я ей пообещала приходить каждый день поболтать о книжках,  пока малыш спит.  Ну и кое о чём ещё...
Однако дома меня по этому поводу ждал сюрприз.
Здесь нужно сделать краткое отступление.

        Родители мои были людьми чрезвычайно деликатными и нравственными,  а следовательно  -  жили в заблуждении,  что и все,  окружающие их люди,  такие же. Мама прожила жизнь с девизом "Что люди скажут",  а папа  -  "Взрослый всегда прав,  потому что он взрослый"  и  "Поступки взрослых не обсуждаются."  Я не пытаюсь взвалить на их плечи вину за эпилог моей жизни.  Просто констатирую факт. Но,  к чести общества,  в котором я выросла,  стоит отметить,  что оно действительно было нравственным.  Мы росли,  не видя грязи.  Может потому всё, произошедшее со мной,  так и повлияло на мою дальнейшую жизнь.

        Я разулась в прихожей и увидела странную картину в зале.  На диване сидел "ареопаг":  папа,  мама, соседка тётя Лида и дедушка с бабушкой,  приехавшие в гости,  с абсолютно каменными лицами.  Мне стало смешно.
        -  Вера,  пройди сюда,  пожалуйста,  -  голосом,  не предвещавшим ничего хорошего,  сказала мама.
Я вошла.
        -  Мы здесь посоветовались,  -  скорбно произнёс папа.  -  И приняли решение,  что ты больше не будешь общаться с этой... девочкой,  -  поперхнулся он.
        -  С какой?  -  спросила я,  скроив невинное выражение лица.
        -  С той,  с которой ты сегодня общалась в соседнем дворе.
        -  Я там с несколькими девочками общалась,  -  продолжала дурковать я.
        -  Вера,  прекрати!  -  вмешалась мама.  -  Ты прекрасно понимаешь,  о ком мы,  только зачем-то делаешь вид,  что не понимаешь.
        -  Не понимаю, мамочка.  Ты неправильно считываешь мои эмоции.
        -  Вот!  -  закричала мама,  повернувшись к отцу.  -  А я тебе говорила. Ты не хотел меня слушать.  Я тебе говорила!  Я не могу больше слышать это! Ребёнка,  как подменили.
Она разозлилась не на шутку.  Нужно было нивелировать напряжение.
        -  Если вы об Оле,  то это поручение Валентины Игнатьевны.  Она просила меня подтянуть Олю по русской литературе,  так как я перечитала уже всю школьную программу до девятого класса.  А Оля пропустила много по болезни,  -  соврала я.
        -  Валентина Игнатьевна?!  -  хором спросили они.
        -  Да,  -  ничтоже сумняшеся,  продолжала врать я.
        -  То есть,  вы с ней говорили о литературе?  -  продолжил папа.
        -  А о чём ещё?  Я её мало знаю.  Сегодня только и познакомились.  А что? Не нужно?
Перечить Валентине Игнатьевне мои родители не могли...  "Ну вот и славно",  - думала я.  -  "Пока дойдёт до моей классной,  много воды утечёт.  Лето.  Отпуск. Каникулы..."
Все облегчённо вздохнули и разошлись по своим делам.
Я вышла на балкон.  Внизу стоял Серёжка и по-дурацки жестикулировал,  пытаясь что-то донести до меня.
Я вылетела к нему на улицу,  как ужас,  летящий на крыльях ночи,  опасаясь чего-то невероятного.
        - Ну!  Что стряслось?
Он схватил меня за руку и потащил в беседку мимо песочницы,  в которой двое малявок близнецов из соседнего подъезда лепили куличики.
        -  Тили-тили-тесто, -  запищали двое из ларца.
Серёжка,  покраснев,  повернулся ко мне лицом.
        -  Ты можешь мне рассказать,  что с тобой может случиться?  -  выдохнул он,  приподняв одно плечо и став в позу.
Ну истый Чайльд-Гарольд.  Нежность разлилась у меня по телу,  а в глазах заплясали смешинки.
        -  Не могу.  Не обижайся,  -  я коснулась его руки.  -  Мне приятно,  что ты заботишься обо мне.  Но,  ещё не время.  Не сейчас.  Чуть позже ты обо всём узнаешь.  И я обещаю,  что обязательно попрошу тебя о помощи,  как только стану нуждаться в ней.
Он разочарованно убрал свою руку.
        -  Ты не доверяешь мне.  Я могу тебя защитить.  Я  -  мужчина,  - произнёс он со значением.
        -  А никто и не спорит,  -  сказала я.  -  Но,  ещё не время.  Ты же согласился,  что мы не будем говорить об этом.
Он разочарованно закивал головой и пошёл к подъезду.
        - Серёжа,  -  позвала я.
Он моментально обернулся.
        -  Спасибо тебе!  У меня никогда не было такого друга,  как ты,  - сказала я,  глядя прямо ему в глаза.
Лицо его потеплело.
        - И не будет,..  -  прошептала я.
 
        До рокового события оставался ровно месяц.  А в голове моей никак не складывалась картина дальнейших действий.  Пора было навестить место преступления.

***
       Сорок лет,  сорок лет во сне я видела это проклятое место.  Слышала звуки, ощущала запахи и была... жертвой.  Я была жертвой в каждой букве этого слова. Противного,  липкого,  обволакивающего,  словно болотная жижа.  И я в ней тонула, тонула,  тонула...  Больше я не собиралась быть жертвой.  И пусть у меня немели кончики пальцев,  когда мы подходили к трансформаторной с Серёжкой,  я всё же шла без сомнений.  Время трусости закончилось.
       -  И зачем мы здесь?  -  удивлённо спросил мой друг.
       -  Надо,  -  сказала я твёрдо.  -  Давай вон от того дерева сосчитаем шаги,  а потом до того забора.
       -  Хорошо,  -  согласился Серёжка.
Я начертила план,  проставила на нём цифры.  А потом спросила:
       -  Ты сможешь перепрыгнуть через тот забор?
       -  Зачем?
       -  Так надо.
Серёжка разбежался и,  словно кузнечик,  махнул через забор.  Следом за ним разбежалась я.  Эти несколько мгновений стоили сорока лет моей предыдущей жизни. Я приземлилась рядом с Серёгой.
       -  И что?  -  спросил он и осёкся,  увидев слёзы на моих глазах.
Я отвернулась,  размазывая предательскую воду.  Это была моя олимпийская победа. Я победила свою слабость.  Я почти победила свою беду.
       -  Всё отлично,  -  улыбнувшись,  наконец ответила я.  -  Всё просто замечательно.  Пока здесь всё.  Пошли домой.
Он протянул мне руку.  Надёжную,  дружескую,  детскую руку...

       Следующим шагом было  -  внести разлад в ряды противника и заставить его нервничать.  Я написала десять писем одинакового содержания и стала опускать их каждый день в одно и то же время в почтовый ящик Упыря.  На третий день его жена вышла из подъезда с тщательно замазанным синяком под глазом.  Мне не было жаль её.  Я знала о её роли в моём несчастье.  На пятый день скандал из открытых окон их квартиры слышали все соседи,  а бабки с лавочки возле подъезда сидели,  разинув рты.  На седьмой день он выбежал из подъезда с трясущимися руками и остановился,  как вкопанный,  увидев меня на лавочке.  Наши взгляды снова встретились и он,  кажется,  что-то заподозрил.  На следующий день за полчаса до того,  как я обычно бросала письмо в почтовый ящик,  вышла его жена.  Проверила почтовый ящик,  огляделась вокруг и уселась на лавочку рядом со мной.
       -  Девочка,  -  обратилась она ко мне,  благо мы были с ней вдвоём в тот момент.  -  Ты здесь часто гуляешь?
Я согласно кивнула:
       -  А что?
       -  Ты,  случайно,  не видела,  кто нам в почтовый ящик бросает письма?  - спросила она мерзким шёпотом,  приблизившись к моему уху.
       -  А какая у вас квартира?
       -  48-я.
       -  Нет,  не видела,  -  соврала я.  -  Кроме почтальона никого не видела.
       -  Девочка,  я заплачу тебе три рубля,  если ты проследишь и увидишь,  кто это делает,  -  шептала она.
       -  Три рубля!  Ничего себе!  -  сказала я как можно громче.
       -  Тсс,  тсс,  -  зашипела она.  -  Чего ты кричишь?
       -  Не,  тётя,  не могу.  Мама не разрешает брать мне деньги ни от кого, тем более так много.  Хотите,  я спрошу разрешения?
Она посмотрела на меня и в глазах её я прочла: "Чего можно ждать от этой тупой малолетки?"
На девятый день я увидела,  как Упырь направляется через двор к каштану,  под которым сидела Оля,  и опередив его,  прямо перед его носом плюхнулась на лавочку рядом с ней.  Он тормознул и с ненавистью посмотрел на меня,  растянув по привычке губы в мерзкой ухмылке:
        -  Ну-ну,  ну-ну,  -  протянул он и пошёл по направлению к подъезду.
Оля тряслась от страха и отвращения.  Я взяла её за руку:
        -  Не бойся.  Скоро всё закончится.  И он получит по заслугам.
Оля замерла от неожиданности:
        -  Откуда ты знаешь?
        -  Неважно,  -  сказала я.  -  Ничего не бойся.  Он тебя не тронет.
В следующем письме была приписка и теперь он обходил Олю с коляской десятой дорогой.  За эти дни он сильно осунулся.  Под глазами появились круги.  Руки тряслись мелкой дрожью,  словно у алконавта.  Задача была выполнена.  Но теперь следующий этап  -  опасный.  И мне пришлось минимально ввести в курс дела Серёжку.
Серёжка выпучил глаза:
        -  Следить за дядей Толей?  Почему?
        -  Потому что он не знает,  что ты можешь за ним следить.  И да,  это именно его я опасаюсь.  Почему,  не могу сказать.  Пока не могу.  А сейчас пойдём на свалку металлолома.
Серёжка ничего не понимал.  Я его заинтриговала окончательно.  И он безропотно пошёл следом за мной.  Мы копались с ним около часа,  пока я не нашла то,  что меня устроило  -  полутораметровую трубу нужного диаметра...
        Теперь я каждый день ощущала глаза на своём затылке.  Больше Упырь не занимался спортом,  не отдыхал вальяжно после смены дома.  Я стала его второй работой.  Мы схлестнулись,  словно два зверя.  И я не собиралась отступать.

        А дома были тишь и благодать.  Никто ни о чём не подозревал. Единственное,  мама стала часто меня отчитывать за испачканную одежду.  Сложно остаться чистой,  копая землю,  шлифуя напильником лом и лазая по свалке металлолома.
        Осталась неделя до часа Х.  Пришла пора расслабиться.  Всё было готово. Мы вкопали с Серёжкой трубу с другой стороны забора.  Я надёжно спрятала заточенный лом.  Сотню раз мы с ним прыгнули через забор так,  как нужно.  Теперь осталось ждать.
        Утром,  после пробежки,  я села возле кухонного стола.  Мама месила тесто на вареники.  Я села помогать ей.  Весь день я ходила за ней хвостом.  Училась варить борщ так,  как она это умеет,  замешивать тесто на лапшу,  стирать бельё, подбеливать печь.  Мама удивлённо смотрела на меня и только улыбалась.  Вечером мы играли с отцом в шахматы,  а кот то и дело пытался залезть ко мне на колени. Ночью я обняла спящую сестру,  а она во сне протянула руку и обняла меня в ответ. Завтра всё будет кончено и я могу умереть...

        Серёжку я обманула.  Я сказала ему,  что всё произойдёт завтра.  Мне не хотелось,  чтобы он увидел то,  что могло случиться.  Он должен был передать письмо...
        Стемнело быстро,  как и бывает на юге.  Я слышала за спиной тяжёлое дыхание и топот ног Упыря.  Но письма сделали своё дело.  Он был не в лучшей форме.  А я  -  наоборот.  Это был мой день.  Я вскочила на забор и замедлилась ровно настолько,  чтобы он переоценил себя.  И он переоценил...

        В детстве мы собирали не только гербарии.  А так как я была перфекционисткой,  мои гербарии считались образцово-показательными.  Высушенные между страниц книг растения,  аккуратно подшивались на лист белой бумаги,  сверху приклеивалась калька.  А возле растения обязательно было подробное его описание. Все тычинки и пестики на своём месте.  В том же порядке собиралась энтомологическая коллекция.  Только жуки и бабочки насаживались на острые булавки...
        Он насадился на остро наточенный лом,  вставленный в закопанную трубу, словно жук-носорог.  Из раны стекала кровь по трубе,  кажущаяся в свете луны чёрной.  Рядом валялся нож,  выпавший из его руки.  Тот самый нож,  что и в прошлый раз.  Я сунула ему в карман признательную записку и уже собралась уходить,  когда услышала чьи-то шаги.  С обратной стороны забора стояла его жена. Точно так же,  как тогда...  Точно так же,  как тогда,  когда я лежала, распластанная на траве.  Я подошла к ней вплотную и плюнула ей в лицо.  Она медленно осела на землю...

***

       -  Женщина,  вы что,  уснули что-ли?  Выпустите меня,  -  на меня напирала женская фигура весомых достоинств.
Я оглянулась по сторонам.  Я в автобусе.  "Остановка "Достоевского",  следующая  -  "Почта",  -  донеслось до моего сознания.  Я выскочила на улицу.
Ветер хлестанул по лицу наотмашь,  так,  что я затрясла головой инстинктивно.  На остановке было пусто.  Я оглянулась по сторонам и перешла на противоположную сторону дороги.  Автобус подъехал через минуту.
        Дверь никак не открывалась.  Я вставляла ключ в замочную скважину,  но открыть не могла,  пока с обратной стороны кто-то не открыл дверь.  На пороге стояла моя дочь.  Одна из девочек с фотографии...
       -  Мамочка,  привет!  -  чмокнула она меня.  -  Я на минутку забежала. Тебе звонили из редакции.  Что-то там по поводу корректуры твоей новой книги.
Я прислонилась к дверному косяку.
Из кухни вышел высокий мужчина и стал помогать мне снимать пальто:
       -  Что сегодня так поздно?  -  спросил он озабоченно.
       -  Серёжка,  -  только и смогла вымолвить я...


(Художник  -  Виктория Кирдий)