Бедуин, часть 1

                Маме моей посвящаю               

- Бабушка, бабушка, расскажи  скорее! Там уже ночь вовсю…
- Про кого тебе?
- Про коня…
- Ну слушай, бог с тобой…  Совсем помешался ты на коне этом.
- Бабушка, только слово в слово, как давеча, ничего не напутай.
- Пугаешь ты меня, Васька…
- Не бойся, бабушка миленькая, я быстро расту, скоро не стану просить про коня.
- Ладно, так и быть…

   Это был конь, всем коням конь. Зверь, чистый дьявол, лоснился так, что казалось, горит весь,грива на всю округу трепалась как грозовая туча, а заржёт если, громовые раскаты комариным писком казались. А доведётся увидеть, как на дыбы встанет, сон и покой потеряешь на долгие годы, потому что увидишь ты, как сама земля, вся, как есть, на дыбы встаёт перед тобой…
- Как лист перед травой…
- Ну да, ну да…

   Звали коня Бедуин. Отдельно его  держали. Несметной силы и власти был конь. Племенной жеребец, как попал в нашу сторону, никто не знает. Три цыганских табора в округе стояли, его, Бедуина, караулили. Старшина наш, дядя Ваня, запрягал коня редко. Стыдно, говорил, запрягать ветер.
 Мы, бывало, неделю батрачили в конюшнях, лишь бы сходить в ночное с лошадьми. Картохи наберём, хлеба накопим по краюшке, сольцы в узелочке, костров наготовим, и сидим всю ночь. Помню слова загадочные дядька говорил: путы с лошадей не снимать, чтоб в поля не ушли, да потравы кто не сделал, не расплатимся... А я всё про травы думала. И страшно было про поля...
   А про страшное Пашка наш лучше всего рассказывал. И хлеб у него лошонки лучше всех брали и ходили за ним, как привязанные. В чём секрет? Выследила я. Пашка кусочек отломит, и узелочек из кармана тянет, с солью. Вот оно как. Солью присыпет кусочек и лошонку протянет, а тот едва не целует его, благодетеля. Проныра был Пашка, счастье моё… Бывало, сидим, байки травим, а он вдруг замрёт: тыхо! слухайтэ!...  И слышим, как лошади ведут языком по траве, щиплют, а потом хрумкают, хрумкают, и запах такой травяной, и счастье такое от этого, что хотелось подойти и взять эту траву у лошади из губ… А то сяду на кукорки, корточки значит, и наблюдаю, как старенькая совсем лошадь наша ест, а она на меня смотрит, я говорю: кушай, лошадка, кушай...А она так смешно губами закручивает и щиплет травку, такая жалость от этого делалась в душе, что и теперь сладко и больно...
 
- Про нежильца расскажи…
- Неуёмный ты, Васька, человек, даром что внук…
    А у дяди Вани жена была, и родила она ему сыночка, да и слегла… Увезли ее в район, а он принёс его к нам отдал моей маме и сказал: не жилец… Делай что хочешь, сестра.  Я ещё подумала, что за имя такое, Нежилец. А мама наша тогда маленькую родила, и кормила как раз, вот и начала двоих кормить, Галку нашу и нежильца этого. А голод был  такой, что иногда только и думать могли, что хоть о крошке хлебушка, так бы её размочить во рту слюной, посмоктать, вкус почуять и проглотить... Ты иногда вон не доешь хлеба, бывало, или изюм из булки выковыриваешь, а я смотрю и ненавижу тебя, и радуюсь, что хлебушка у тебя вдосталь… 

   Так вот, голод…  Коровка наша, Жданка, молодая была, кормилица наша, но нас много и молока не хватало. А старшая наша, молчаливая, маленькая ростиком, Надя, подойдёт с кружкой к маме и пей!, говорит и не сдвинется, пока та не выпьет. Эти два присоска, кульки эти безмозглые тянули из неё все соки, а она пухла от голода. Мы стоим и смотрим, как мама пьёт молоко, а оно из неё тут же в присосков переливается. А мама плачет, жалко нас…

   Ну вот, а дядя Ваня запил, глаз не кажет, найти его не можем. Взялась я караулить его. И вижу однажды в конце улицы пыль тучей, Бедуин! Я - через забор, и наперерез этой туче-то и выскочи да за узду коня и схвати! Ладно бы коня, а то, зверя этого! А он и встал на задние-то ноги, а я болтаюсь на узде на два метра над землёй. Кровь, пена, страсти господние! А конь ноги передние к груди поджал, сильно поджал, чтоб потом их выбросить копытами вперёд, убить, значит…
А перед нашим домом лужа была всегда, неиссякаемая, море моё мечтальное…
- Всегда-превсегда?
- Всегда, превсегда… Дядя Ваня в эту лужу и свалился, меня прямо в воздухе от коня оторвал и откинул в бурьян. Стоит, весь в луже мокрый, на чём свет меня кроет и Бедуина этого, и ещё кого-то, не помню уже. А я совестить начала, что мама наша умирает от голода, а он и в ус не дует.
- Один ус-то?
- Два, два… В оба не дул…

   А он и не знал, что нежилец-то этот, уж давно - жилец, и имя дали - Мишка, и щёки нажрал, маму мою доедая. Побежал в дом, плачет, даром что фронтовик и красавец, маму мою, сестру свою целует, прощения просит и нежильца целует и тоже просит… сынком зовёт... Слёз было… Потом нанёс нам всего, насобирал. А вечером катал нас с Пашкой на Бедуине. Я плачу от страха, а лезу на зверя этого трёхэтажного… Ну всё, спи теперь уже. Всю душу мне опять измусолил…
 
  …Я и спал уже. Вся ночь вокруг меня качалась сплошным Бедуином. Горели ясным пламенем глаза-звёзды, колыхалась грива чёрной водой мечтального бабушкиного моря…

***************************************
Спасибо Александре Николаенко за стиль, которым изложен рассказ.