Июль 42-го

Закатилась макушка у лета
Колоском созревающей ржи.
Огневая накрыла завеса,
От разрывов КаВэшка дрожит.

Темнота и огонь, все, что помнится,
Тяжесть люка: сумею ль открыть.
Тело падает в пыль у околицы,
Пыль огонь помогает гасить.

Загудят поезда полустанками,
Из окошек не видно ни зги.
В санитарном вагоне солдатском
За Урал эшелоном везли.

Долгой ночью, все дни что ли кончились,
Столько вдруг наплывает всего:
«Эй, ребята, откройте  оконце,
Почему постоянно темно?»

Тело к койке привязано болью,
Как из танка бросаю его,
Стук колес пулеметной пальбою…
Я ж не вижу совсем ничего!

И опять сквозь туман выплывает
Поле ржи, да на взгорке село.
Зноем летним броня обжигает,
До заката еще далеко.

Тьма вокруг, сквозь повязку ни лучика,
Только этот застывший пейзаж.
«Умоляю, скажите, получиться ?
Доктор, милый, надежда на Вас.»

Много месяцев тьма беспросветная,
Боль ожогов стерпелась… почти.
А в ответ каждый раз неизменное:
«Все что можно мы делаем. Жди!»

Жду. Своими ногами я двигаюсь,
Руки могут сестрицу обнять.
Но пока только ощупью тыкаюсь, 
Мне б улыбку ее увидать.

…Доктор тронул тихонько повязки:
«Ну, готов? Ты глаза то зажмурь.»
Ах, какой нынче выдался ясный,
Снежный день. Ну, а где тот июль?