Рыцарь

Шёл, едва волоча надоевшие ноги,
пробираясь на небо, покойный убогий.
Он явился туда, пожилой оборванец,
за спиной не по возрасту маленький ранец.
Собирался наверх, приготовил бумаги.
Так однажды отец, в пионерский лагерь
отправляя его в девять лет и впервые
без отца и без матери, и на кривые
раскладушки горбатые с рваным брезентом,
где вожатый, его называющий кентом,
насмехался с утра, тыча в мокрый матрас,
каждый раз, каждый раз, каждый раз, каждый раз.
Как он плакал в кустах, как он маму просил,
как он маму молил, как он плакал тогда,
в день воскресный родительский, что было сил,
чтоб забрали его от стыда навсегда.
Так и прожил промокшую тухлую жизнь,
ждал мгновения, щёлк! — он и рыцарь и джинн!
И на жёлтом песке от воды вдалеке
он с принцессой гуляет рукою к руке.
Так и жил он красивою жизнью в ночах,
а с утра каждый день — как лоток кирпича,
без ладошки в руке, без царя в голове,
и без Бога в башке и туза в рукаве.
Он кривым и разбитым путём первый раз
шёл до места, где облако — мокрый матрас.
«Кто последний?» — как очередь в универмаг —
«Ах, избавьте от мокрых и старых бумаг!».
Он пришёл в день воскресный родительский день
«Я ведь рыцарь и джинн?» — он спросил навсегда.
И коснулась его материнская тень,
и принцесса по вызову вышла сюда.
Там привыкли, что в тучах не сохнет вода
и горбатого лепит каждый двадцатый,
С водяными на гербовой знаками «ДА!»
Справку выдали, чтобы увидел вожатый