Бондарь

               
Топор содрал щепу с горбыля и, обтесав его,невесело дзинькнул в руке деда Афанасия, упершись в свежерубленный пень. Неподалёку стоявшая девчонка унесла глаза свои за этим звуком, улетающим куда-то в студёное от мороза и принимающим души людские,небо.
-Сейчас, Нин, сколотим доски и будет хороший домик,- Аграфене понравится,
- как мог, успокаивал дед, оставшуюся сиротой, двенадцатилетнюю сестру своей снохи.
Сын его, Дороня,женившись на старшей дочери Аграфены чуть боле года до войны,  год уже месил грязь фронтовых дорог и изредка давал знать о себе; то вернувшимся в деревню и всё знавшим о войне покалеченным Прохором, протез ноги которому, Афанасий выстругал с любовью, бережливо опутав сыромятной упряжью, оставшейся от коня Орлика,также ушедшего на фронт, то письмом с песчинками окопной глины. Сегодня, по старому стилю, пошёл Новый 1943год и надо же,в ночь умерла сватья Аграфена, иссохшая  за три года по сыну своему-без вести пропавшему ещё на финской,а ведь такой стАтью вышла и красотой, и всего-то ровесница века, да и девчонку вот оставила:
- На кого? Ох и грешные мы! Вслух добавил,осеняя потный лоб, Афанасий.
 Сын её вспоминалось ему: лицом в мать удался и ко всему был высоким да здоровым: бывало из соседней деревни прибегали хлопцы,озлобленные местью из-за девок,а тот, потом оглоблей гнал их до ихнего же околотка. Дай бог вернётся, жаль мать не увидит: -Ох и грешные мы! Едва слышимо завершал он свои думы.
-Нин! Пособирай, пока я курю, струги и щепу, уложи в сани, да попрыгай, не замёрзни смотри-ка!..
От ихнего Кольки, осенью – враз перед финской, приходили весёлые письма, затягиваясь махрой,продолжал бередить свою душу невесёлыми думами Афанасий.В избу Аграфены набивалось тогда полно народу, девятилетняя её дочь,глазастая и грамотная - Нинка, громко читала про белые ночи на Финском заливе, где нёс службу её брат.Особливо всем нравилась песня «Катюша», слова которой тот переписал из армейской газеты специально для младшей сестрёнки. Она их выучила и услышав песню из громкоговорителя,на площади -возле сельсовета, стала всюду распевать, молодые деревенские вдовы плакали и просили ещё.
До деревни три версты и не заметили, как уже въезжали во двор дома Аграфены. Всегда шумный дворовый пёс поскуливал. Нина выбралась из пряного запаха саней и бегом ринулась в избу, где была её мама. Уже в сенях пахло баней, а мать лежала на широкой скамье с чистым и радостным лицом, укрытая до родинки на шее, оконной занавеской, не успевшие высохнуть волосы, свисали до пола. Дочь присела в изголовье родного и бледного лица, дотронулась до щеки: хотела согреть, разглаживая своими ручками и дыша на него, начиная плакать, и уже не остановилась.
Домик для матери оказался впору, как и обещал дед Афанасий, только Нина это заметила, когда мама в нём, исчезла под слоем замёрзшей в комьях земли.
Все сорок дней она бегала на могилку-за версту от дома, смотрела подолгу на чисто струганный, топором деда Афанасия, крест, будто всматривалась в лицо матери и убеждала потом всех,что видела маму и говорила с ней. Видимо не зря старших удивляло:как этот ребёнок легко переносит смерть матери.
10 марта Нине исполнилось тринадцать,комья земли на родной могиле оттаивали- лопата легко выравнивала кочки, как надо. Мама с креста, на котором и фотографии-то нет, поздравила свою дочь. Нина, обрадованная, сообщила ей,что сестра нашла для неё работу в артели бондарей. Теперь и заботы той нет- о районной школе, где только и есть пятый класс о котором они с матерью мечтали всю осень,совсем ни к чему они ей теперь, успокаивала она мать. Она не будет обузой сестре. У неё образование-четыре класса и она теперь бондарь. Мать молча соглашалась. Да и для фронта, как-никак, подспорье...
Шла тринадцатая Нинкина весна и уже оттаивал 1943год.





P.S.
*Фрагмент рассказа из воспоминаний матери,овладевшей в 13лет профессией бондаря(она сбивала обручи для стяжки элементов бочки).В этих бочках отправляли дёготь- важное сырьё для фронта.
Старшая сестра матери, Арина Васильевна Чертова( Лахмостова в девичестве), не дождалась своего ,Дороню, с войны. Весь век коротала одна, ожидая мужа, детей ещё не успели родить до войны, но других мужей не желала и не потому, что они были староверы, а потому, что не позволяла честь и совесть, как зеркало жизни предков- которое сегодня называют ментальностью (Не русским словом)