Детские воспоминания. Глава 5. Валя

У мамы за всю жизнь была только одна подруга, ещё со школы - Наташа Кабешева, она же и осталась её единственной подругой на всю жизнь, они дружат и по сей день. Но Наташа осталась в Иваново, а маму всю жизнь мотало по разным городам, так что поговорить по душам ей было не с кем. Мы были её всё, и дети, и единственные друзья, и отдушина. С раннего детства она учила нас английскому языку и музыке, рассказывала нам о звездах и созвездиях, и каждый вечер, как бы ни устала, рассказывала нам сказки, которые сочиняла тут же, сама. Под эти сказки мы и засыпали, да и сама мама иногда на полуслове.
У мамы упрямый характер, и она часто спорила и даже ссорилась с бабушкой и тётей Таней, своей сестрой. Так, я стала свидетельницей одной крупной маминой ссоры с бабушкой, не помню, из-за чего они ссорились, но мама заплакала, потому что бабушка не отдавала ей какой-то ключ. Эта сцена потрясла меня, я в голос заревела, кинулась к бабушке и стала сердито требовать "отдать ключ". Тогда я поняла, что мы, дети, единственные защитники своей матери, а вокруг был враждебный мир, и только мы трое составляли маленький, хрупкий оплот доверия, в котором могла быть какая-то безопасность. Мы плыли на этом маленьком, хрупком плоту по бушующим морям и океанам враждебного мира и нигде не находили пристанища.
Наконец, после постоянных переездов с места на место мы оказались в Ленинграде и какое-то время жили у последней жены дедушки Филарета, Ирины Владимировны, в её просторной комнате в огромной ленинградской коммуналке на Лесном проспекте. В комнате висел большой портрет нашей прапрабабушки Марии Ивановны. Черноглазая женщина в длинном, кремовом с кружевами платье была как живая, и в какой бы части комнаты я ни находилась, казалось, что она смотрит прямо на меня.

Вскоре мы переехали в поселок Терволово Гатчинского района. Мы въехали в квартиру в пятиэтажном доме, быстро обустроились, и жили в ней долгие годы, наш маленький семейный корабль, наконец, бросил якорь в тихой гавани. Вскоре туда стали приходить письма от бабушки и тети Тани. Пока мама была на дежурстве в больнице, а работа её была в Ленинграде, и уезжала она на целые сутки, мы с сестрой вскрывали и читали эти письма, как пристрастные цензоры. Вы считаете, что читать чужие письма нехорошо? А я рада, что мы их распечатывали первыми. Некоторые письма тети были наполнены такой злобной ненавистью, такими ядовитыми уколами и желчью, что панический ужас охватывал при первых же словах. Как будто из конверта выползала гадюка, которая шипя и извиваясь, готовилась ужалить нашу мать. Мы решили, что не бывать этому, и стали сжигать тетины письма на пустыре за домом. При этом мы молча стояли вокруг костра, как будто соблюдали тайный обряд и предавали огню зло, не пуская его в наш дом, в наш хрупкий маленький мир.  Я до сих пор не могу понять, за что тетя Таня так не любила маму, и лишь много-много лет спустя, в зрелом возрасте, я нашла в себе храбрость навсегда порвать отношения с тётей. Но я и сейчас не понимаю, как так получается, что сестры, единоутробные сестры, да и братья тоже, так часто становятся друг другу злейшими врагами. Мы сжигали далеко не все письма, адресованные маме, "хорошие" письма мы отдавали ей, но распечатывали - все.

В школе, несмотря на пропуск в два месяца, я быстро нагнала товарищей, и даже стала отличницей, по той простой причине, что класс, в который я попала, был очень слабый. Меня любили учителя, но не любили одноклассники. А ведь именно в этой, терволовской школе, я встретила свою самую настоящую, самую любимую подругу, и чувство это было сродни первой любви. Детская дружба, она как любовь, и в ней бывает всё, сопутствующее любви - и ревность, и слёзы, и счастье, и невозможность расстаться. Мы с Валей были неразлучны, мы встречались рано утром по дороге в школу, мы были вместе в классе и на переменах, а после уроков провожали друг друга до дома, и никак не могли наговориться, так и ходили часами от дома к дому. У нас всё было на двоих, и уроки, и мечты, и горести, и радости. Она часто оставалась у меня ночевать, и мы спали в одной кровати, рассказывая друг другу секреты. Собственно говоря, у меня тогда никаких секретов не было, а вот Валя рассказывала мне о Сашке Вахрушеве из восьмого класса, который был в неё влюблен. И если её не было дома, он знал, где её искать - у меня.
Мы обе учились на отлично, но Валя, в отличие от меня, была красивой, статной, с длинными русыми косами. Она рано расцвела, и за ней многие бегали. Ну а я была тощая, бледная, с яркими веснушками и выпирающими ключицами, эдакий гадкий утёнок, я никому не нравилась, напротив, вызывала насмешки как у девчонок, так и у мальчишек. Меня дразнили "одуванчик-толстые щеки", а Валя была прелестна, как подснежник.
С Вахрушевым связан ещё один эпизод. Однажды перед новогодними каникулами в школе устроили танцевальный вечер для старших классов. У каждой девочки был кавалер, а меня, естественно, никто на танец не приглашал, и я понуро сидела на скамье, как подсудимая. Вдруг ко мне кто-то подошел и протянул руку, дескать, можно вас пригласить? Это был Вахрушев, добрая душа. Мы протанцевали два танца, и нас признали лучшей парой. Сделал он это, скорее всего, по просьбе Вали, а может быть, из сочувствия, я не знаю. Но это было неважно, ведь кроме него, я ни с кем не танцевала, ни в тот, самый первый, ни в последующие вечера. А может быть, Вахрушев сделал это из солидарности, потому мы были с ним оба отверженными, каждый по-своему: меня не любили в классе, его - не любила Валя...

 А в конце 7-го класса случилось несчастье: Валя уехала вместе с родителями из нашего поселка, и школьная жизнь превратилась для меня в сущий ад. Всё держалось лишь на моей успеваемости по всем предметам, кроме физкультуры, это всё-таки обеспечивало мне какой никакой авторитет. Кто поедет на олимпиаду по биологии? - Саша! - А по литературе? - Опять Саша! - По английскому языку? - Разумеется, Саша! И даже по математике, в которой я, по правде говоря, никогда не была особо сильна, тоже посылали меня, потому что больше некого. - Кто сделает стенгазету? - Кто, как не я. - У кого бы списать контрольную? - Подними, пожалуйста, руку, вызовись отвечать, ведь ты знаешь. И так далее. Но вот, уроки заканчивались, одноклассники были спасены, отвечала опять я, и все снова отворачивались от меня, "мавр сделал своё дело". Глухая стена неприязни и враждебности отделяла меня от одноклассников. Все-таки, за что меня так презирали? Понимала и поддерживала меня только мама, и в те тяжелый год восьмого класса только она была моим близким другом. Ей я могла рассказать всё.

После обычной школы меня ждала музыкальная, уроки сольфеджио, фортепиано и хорового пения. А ходить в музыкалку было далеко, она была в соседнем поселке Кипень, автобус туда ходил один раз в час, да и тот ходил безобразно, так что чаще всего я вынуждена была идти на урок музыки пешком, по раскисшей дороге, 4 километра туда и 4 километра обратно. Говорят, детство - это самая счастливая пора. Нет и ещё раз нет! В детстве и отрочестве мы таскаем на своей спине "самые тяжелые булыжники", а потом эти камушки делаются всё легче и легче. В детстве мы испытываем самое сильное горе, самую горькую разлуку, самое подлое предательство, самую ужасную несправедливость. И если мы с честью проходим через эти испытания, то можем пережить и всё остальное, взрослое, пустяковое.