Шатуны заладили до Барнаула...

(попутчику Сергею из Павлова посада – на пути в Барнаул)

Шатуны заладили до Барнаула:
на каждой платформе глянцевый
аппликатор дождя –
на нём расправляют свои тучные спины
чёрные небесные йоги.

Мой попутчик – старый афганец
с гипсовой поясницей,
с неровной улыбкой,
простреленной шампуром.

Сначала он рыбьим клинком –
хищно сверкая его внезапными скулами –
гладко делит овощи и
копчёное мясо:
скользкими плавниками лезвий так,
что суеверные мои зубы
молятся в купол черепа,
покрываясь
липким потом голодной слюны.

Затем в деревянном пивном кулаке он разводит
железнодорожный гравий
с крепким запахом табачного
пепла, кофейного
сублимата и
креозотной пропитки.
Делая каждые два-три дымных
гудронных глотка, он
двойными скобками
вытягивает из воздуха дедову "чще",
выворачивая её наизнанку и
конденсируя на золотых семёрках
всю её вязкую неуместность:
каждая буква такая
глухо цикает с той стороны стекла – и
лишь теперь мы все узнаём
этот собранный прищур, который
всё больше протектор армейского берца.

Затем он гусельно тащит свою,
вздрагивающую в беспомощных приступах
памяти, поясницу
в гремучий тамбур,
щёлкает красной боксёрской
спичкой по шершавому загару
невидимого коробка и,
разматывая синюю леску
по сквозняку, латает ею
вагонные прорехи так,
что и грохот всех наших костей
становится глуше.

Теперь он заметил,
как на полке в тёмном
паучьем углу сверкнули
два моих снайперских блюдца:
глядит на меня верблюжьей
колючкой и хриплыми вдохами
толкает по бронхам пробку афганской
взвеси песчаного пересказа.

Вот все притворились сухими и мёртвыми,
но
лишь моё безотцовское сердце
гулко ищет влияния и
сухой тяжёлой ладони
одобрения
на жилистом рослом плече,
душного кипятка и горсти
густого молчания.

Ведь некому больше –
он лепит свой глиняный голос
и, как-то не чувствуя собственных губ,
качнувши серебряный колокол,
выдаётся под красный
закат и буровит под брови:
"тут мясо осталось,
будешь?"

Господи,
буду,
конечно.

2019