Графическое изображение времени, сублимация

    Графическим изображением времени, которое наступит, когда я проснусь, будет запятая…
   Но я ещё не проснулся, я выжидаю, когда солнечный свет, складываясь в кубы, заполнит пространство комнаты полностью, оставив лишь миллиметр для движения ресниц. Он, свет, слышно даже как смыкаются его рёбра, рёбра кубов, защёлкиваясь придуманными карабинами между собой, чтобы быть прочным в течении дня и не рассыпаться при моём пробуждении, ибо я – разрушение, аз есмь…

   Запятая, похожая на зародыш, вползла в пространство окна воздушным шаром, упущенным слабой детской рукой и это было послание мне, дескать, пора…   Каждый раз, просыпаясь, я насиловал себя, в грёзах было тепло и сладко,  как в утробе, я дышал под одеялом только собой, воздухом, который сам же и выдыхал, и так как  утробы давно не было рядом, это нахождение в коконе, было сублимацией воспоминаний о матери, не той, которая проявилась в ней, когда она должна была сделать из меня человека, а той, которой она была, производя этот процесс физиологически.

    Поглаживая  ладонью тёплый живот, напевая «вьюн над водой», уговаривая меня не пихать её особо сильно, она ещё не знала, кто родится, каким я буду. Она любила меня любым. Я плавал в околоплодных водах, сосал свой палец, реагировал  на съеденный апельсин и смеялся над ней, когда она, выпив один раз шампанского, наутро побежала к врачу в истерике, что убила своё дитя, и что оно, дитё, больше не шевелится… Ма, я спал! Тупо спал, тяпнув на пару с тобой первый раз…

   Она была смешная тогда. Наверное, потому что долго меня ждала. Зачем-то ела мел… Мел попадал в меня белой, плотной субстанцией и кроме: « ни фига себе, мать, что это за хрень?!» никакой реакции не вызывала. Она слушала Бетховена и Вивальди, глупая, а я родился и слушал Limp Bizkit, кстати ей тоже нравилось… Трудно судить, мне никогда не стать матерью… Иногда плакала, когда уставала, или её обижали в очереди, а я сидел насупившись, сжав кулачки и не мог её защитить.
 
    А как она надевала ботинки! Я делал ставки, люди! Наденет сама или расплачется?  Я гордо выпирал на полметра, она ботинок просто не видела… Потом я стал брутально волосатым, а у неё началась изжога. Она спала сидя, и ела морковку перед сном. Я сидел в её же животе и ржал. Она, с покрасневшими от слёз глазами, была удивительно похожа на кролика… Она слишком долго меня ждала, чтобы у меня был хотя бы один шанс стать поганцем.  И я затребовал преждевременных родов, придурок. Я очень хотел увидеть её поближе…

    Она вязала мне дурацкие шапочки, упиваясь процессом, а я первый раз после мела протестовал, я не надену это, мам! Развязывай всю эту мутотень обратно, кому говорю! Но как же она была счастлива! Такие дебильные имена, которые она мне придумывала, когда мы оставались одни, она потом давала только котам. Если так будет при жизни, извините! ...Ограничились Котей, тоже не фонтан, но за тридцать лет прижилось, может и ладно… Просыпаюсь…