Мой Отец. Поэма

Как часто мы того не ценим,
Что нам даётся просто так,
Хранить не можем, что имеем,
И в мусорный бросаем бак.

Так с нашей памятью бывает:
В ней массу глупых мелочей
Наш мозг при жизни собирает
При помощи лекарства и врачей…

Воспоминания бушующего века
Вряд ли могут вызвать интерес,
Тем паче –  жизнь простого человека,
К тому ж душа чужая – тёмный лес.

О прошлом вспоминать не просто, –
Там прочно светлое и тёмное слилось,
К тому же человек – не одинокий остров,
И жизнь его идёт и вкривь, и вкось.

Весь прошлый век страну трясло,
Бросало в жар, бросало в холод, –
Смешалось в кучу всё: добро и зло,
Война и мир, и хлеб и голод.

То было время сокрушения основ
Тысячелетней Матушки-России,
И под последний звон колоколов
Храмы по всей стране сносили.

Людей как щепки разбросали,
Охапками бросали их в распыл,
Опасности их всюду поджидали:
Не разберёшь, где фронт, где тыл.

Как много через Волгу утекло
Речной воды за век двадцатый,
И крови той с водою унесло,
Что потрясён был бы Распятый.
 
Машиной времени вдруг память стала
Моя, Отец: я как бы сам всё пережил,
И эта память в плен меня забрала, –
Как будто я с Тобой на фронте был.

Отец! Твоей жизни страницы
Хочу я в целое единое сложить:
Собрать, как драгоценные крупицы –
Ведь в них Ты продолжаешь жить...

Старинный город на большой реке,
Весь обдуваемый восточным ветром,
Когда-то был от центра вдалеке –
Стал области Российской центром.

Родился Ты в тяжёлый страшный год,
Голодный год, год двадцать первый,
Когда страна и весь её народ
Искали путь России верный.

Они тогда в кромешной мгле брели,
Они искали выход из тоннеля,
И реки крови по земле текли,
Как в кабаке потоки злого хмеля.

Жизнь человека часто ничего
Тогда почти не стоила – копейку! –
И каждому, кому не повезло,
Нашли бы без труда статейку.

На Нижней Волге стон тогда стоял,
Стон умиранья русского народа –
Хлеб у народа бог войны отнял,
Была и засуха, и скверная погода.

И всё же выжил Ты тогда назло
Всем этим испытаньям страшным,
Тебе, быть может, сильно повезло, –
Ты не был белым или красным.

Народ устал от крови, голода, войны –
Октябрь, казалось, делом был напрасным;
И был готов народ вручить судьбу страны
Кому угодно: белым или красным.

Чтоб накормить народ, ввёл Ленин НЭП, –
Он слишком долго экономике перечил:
Чтоб в городах был снова свежий хлеб,
Он перемирие с крестьянством обеспечил...

Ты был младенцем, ничего не понимал,
Того, что было и в стране, и в мире,
И только груди материнские сосал
В родителями занятой квартире.

О родословной линии всего-то знал,
Что звали деда странно как-то «Папа» –
Едва ли в прошлом что-то Ты скрывал:
Не унаследовал ничто, помимо храпа.

Михаил Папович, Твой отец, мой дед,
Служил на станции по багажу кассиром,
И потому с тех первых детских лет
Вокзал Тебе казался целым миром.

Родился в Раненбурге Михаил,
Откуда он в Саратов перебрался,
Там он с Иваном, братом, долго жил,
Потом в Раненбурге жить остался.

Из Сызрани была Твоя мать Вера
В семье их было пять сестёр и брат,
Она была дочь отставного офицера,
Служил царю он много лет подряд...

С отцом и с мамой на вокзале жили
В служебной обустроенной квартире,
В ней звуки паровозов слышны были,
Ты верил, также как и всюду в мире.

Под звук гудков Ты засыпал и спал, –
Протяжные, неслись они с вокзала,
А днём Ты в игры детские играл
До вечера, с утра всё начинал сначала.

Квартира из двух комнат, кухня, коридор,
Не надо на работу долго ехать и идти,
Но между квартирою и выходом во двор
Был кабинет начальника дистанции пути.

И было в этом кое-какое беспокойство
Вам и начальнику дистанции пути:
В его глазах виднелось недовольство,
Когда вам приходилось кабинет пройти.

Когда Ты проходил по кабинету,
Начальник отвлекался от бумаг, –
Со стороны забавно видеть сцену эту:
Ты делал реверанс, чуть замедляя шаг.

Со временем ту дверь замуровали,
И сделали отдельную вам дверь, –
Теперь вы никому уж не мешали,
И реверансы делать незачем теперь.

В одной из этих комнат жили Поляковы,
В большой, с балконом, дядя Павел жил, –
И жили небогато, не всегда были здоровы,
Но дружно, зря не тратили на споры сил.

Одна из комнат выходила окнами во двор,
Другая, дядина, на привокзальный сквер,
Где посреди него стоял с недавних пор
Дзержинский, красного террора пионер...

Большая печь на кухне, рядом, здесь же,
И коридор-прихожая, а из неё ступеньки
И в кабинет тот дверь, заделанная позже,
А возле дома – деревянные скамейки...

А жизнь Твоя текла без горя и печали,
Ведь детство человека – это рай:
«Эй, прокачу!» – извозчики кричали,
И колокольчиком звенел трамвай.

Маршрут трамвая от вокзала начинался,
Трамвай тот в город пассажиров увозил,
И город страшной сказкой представлялся
Тебе, Отец, пока Ты на вокзале этом жил...

Жизнь улучшалась, строилась страна,
И жили вы хоть бедно, но достойно...
Казалось, в прошлом голод и война,
Казалось, людям можно жить спокойно.

На ножки встал Ты – сделал первые шаги...
Не только хлеб вы каждый день имели,
А часто были на столе и пироги, –
Твоя их мама выпекала, – вы их ели.

Но после Ленина недолго длился НЭП, –
Беда страны, семьи отдельной драма;
И снова на столе стал редким хлеб,
Исчезли пироги, что выпекала мама.

И снова вброшен лозунг «Кто кого?» –
Война против врагов внутри страны:
Не хлеб насущный для народа своего, –
Гробы из свежеспиленной сосны.

Крестьян загнали в новые колхозы:
Коров, баранов, кур – всё забирали, –
И злой мужицкий мат, и бабьи слёзы
Переустройству сёл не помешали...

Простая жизнь простого человека
Богаче, чем придуманный роман, –
Здоров как бык он, болен ль как калека,
Он гений разума или тупой болван.

Тревожно жить стране не привыкать,
И снова настаёт в России голод...
Отец Твой умер, и в больнице мать;
Сестрёнку Надю вёз ты через город.

Хотя и не было крушенья Мира, –
Судьба-индейка повернулась так:
Была у вас служебная квартира,
А выселили вас в худой барак.

Была зима в году том очень холодна,
Ты Надю вёз сквозь снежные сугробы,
Сестрёнка плакала, она была больна,
Просила, быстрей вёз её Ты чтобы.

Но зря тогда Ты выбился из сил,
Везти сестрёнку очень торопился,
Твою сестрёнку менингит убил,
А он в это время не лечился...

А может быть, такое было время:
Нельзя двух было выкормить детей...
И как ни тяжко было это бремя,
А выбрали мальчишку без затей...

Был голод, и была смерть дочки...
Но надо было как-то тебе жить, –
Мать отрывала понемногу от цепочки,
Ты в торгсин шёл, чтоб хлеб купить.

Вновь карточки на хлеб вводили,
Хлеб у крестьянства силой отбирая,
И в настоящем голодом морили,
О скором светлом будущем мечтая.

Хлеб из России за границу шёл,
Оттуда же машины и станки везли,
А на кладбищах городов и сёл
Всё чаще вырастали холмики земли.

Пришлось Тебе всё это испытать,
И пропустить всё это через душу...
Сиротство, нужду, голод переждать,
Жить с мыслью: хоть бы что покушать.

Такое позабудется едва ли,
Такое вряд ли просто так поймёшь, –
Тогда за ломоть хлеба убивали,
Тогда могли убить за медный грош.

Вы были поколеньем той Победы,
И нам порою трудно вас понять:
Как можно быть, преодолев такие беды,
Готовым жизнь за Родину отдать?

Вы твёрдо верили: Советская страна
Врагов всех шапками своими закидает,
Что наша РККА непобедима и сильна,
И что сильнее в Мире нет, и не бывает...

Вам говорили: за границей хуже –
Там правит безраздельно капитал,
И надо пояс затянуть вам туже,
Чтоб труд свободным всюду стал...

Напрасно ищет в обороне враг изъян, –
Ему не изменить всемирного закона:
Крепка страна рабочих и крестьян –
Её фундамент: Труд и Оборона.

А то, что в вашей жизни всё не так,
Как писано в премудрых книгах, –
Так это ж понимает и дурак,
Что ищет истину в печатных фигах...

И снова Тебе в жизни повезло, –
Нашлись хорошие, заботливые люди,
И выжил Ты всем испытаниям назло,
Не зная, что с Тобою дальше будет?

Был дядя Павел, мамин младший брат
И крёстная мать – Пелагия Киселёва...
Кусочку хлеба был до смерти рад,
Хоть всё равно хотелось кушать снова.

Дочь крёстной – Киселёва Саша:
Тебе как старшая сестра она была,
И в первый класс как добрая мамаша,
Она Тебя, держа за руку, привела.

Ты с детства петь, стихи читать любил, –
Второй семьёй была для тебя школа,
А в классе выпускном в награду получил
Приз, шахматы, за исполненье соло...

Переселившись из казённого жилья,
Попали вы в барак худой, холодный,
И стали жертвами дорожного жулья....
Но стал ты как шпана свободным.

Друзья-товарищи, как Ты, тебя нашли,
Гурьбой по улицам Саратова вы шлялись,
А в жаркий день на берег Волги шли
И там, в воде, резвились и купались...

Бранилась мать и запирала дверь
На ключ, – тебя на реку не пускала;
В окно Ты прыгал без больших затей, –
По городу всему она Тебя искала.

Ребята в Волгу заплывали далеко,
А Ты у берега плескался и резвился:
Там где вода по пояс, где неглубоко, –
Так плавать в Волге Ты не научился.

Отцы на службе были целый день,
А матери по дому время проводили,
И не грозил отцовский вам ремень, –
Но не всегда проказы с рук сходили...

Убийство Кирова – волна террора,
Троцкистский заговор – и новая волна...
Врагов народа и столбы позора
Пережила в тридцатые страна.

Репрессии катили вал за валом
Из края в край измученной страны, –
И пытки стали заурядным делом,
Чтоб ими выбивать признание вины...

Военный заговор раскрыт и новая беда, –
Теперь уж не гражданских, а военных:
Судили офицеров, к стенке ставили тогда,
Их, лишь вчера сынов Отчизны верных...

Раскрыть фашистский заговор мечтали, –
Всех, даже в школах, захватил азарт:
Взяв в руку лупу, всюду свастику искали
В орнаментах, рисунках, схемах карт.

В учебниках чернилами замазывать
Врагов народа заставляли в школе вас,
А после этого учителям показывать
Свою работу должен был весь класс...

Один приятель Твой Бурмистров Женька,
Ловчей других с подножки прыгать мог, –
Раз подвела его вагонная ступенька,
Упал на рельсы он, – лишился ног...

Одной напасти в жизни не бывает:
Отец расстрелян, оклеветанный письмом,
Хоть был закон: сын за отца не отвечает, –
Но жил-то он с предательским клеймом...

Отрёкся от отца, – учился, защитился,
В науку внёс он свой посильный вклад,
Квартиру получил, работал и женился,
Но почему-то жизнь не шла на лад...

В Хвалынский санаторий получил
В каникулы тридцать восьмого года
Путёвку Ты, и по дороге посетил
Ты Сызрань – корень маминого рода.

Там Ты увиделся с двоюродной сестрой,
Немного старшей, тёзкой, тоже Валей, –
Всю жизнь она была восхищена Тобой,
На жизнь оставшуюся вы друзьями стали.

Окончив школу, в САДИ поступил
И проучился там три полных года:
Гранит науки грыз и сопромат зубрил
В среде студенчества – весёлого народа.

На третий курс пора пришла идти,
И вдруг возникла у Тебя проблема –
Сказали в бухгалтерии: «Плати –
Или служи!» – такая была схема!

Пришлось Тебе у Киселёвых попросить,
Чтоб в кассу заплатить за третий год,
И этого не смог Ты до конца забыть –
Благодарил до гроба Ты их род.

Учился средне, с парнями дружил,
До сорок первого критического года
Почти безвыездно в Саратове Ты жил,
И вот настала практика – свобода!

Ты в Питер ехал через всю страну
Вагон трясла железная дорога,
Впервые в жизни видел Ты Москву,
И даже походил по ней немного.

На Красной площади Ты видел Мавзолей,
И башенки кирпичных стен Кремлёвских,
И множество одетых празднично людей
В толпе хозяев и гостей Московских.

На полпути к Москве остановились
Вы в Раненбурге, и Ты вышел на вокзал:
Здесь Твой отец и дядя твой трудились,
Но ничего никто о них уже не знал...

И вот вас встретил город – Ленинград,
Где практику студенты проходили:
Трамвайные маршруты все подряд
Они как теорему Пифагора заучили.

Да, в город невозможно не влюбиться,
Судьба связала вас вперёд на много лет:
Ты здесь учился, а потом жениться
Приехал, получив на предложение ответ...

О славный город, выросший в пустыне
Болотистых и мшистых Невских берегов,
Построен на костях тех, кого нет в помине,
Как крепость неприступный для врагов.

Здесь Пётр Великий как-то прорубил
Окно в скупую и враждебную Европу
И в устье новую столицу  заложил,
Как дань большому Невскому потопу.

Тогда были заложены основы
Твоих гранитных Невских берегов,
Твоих оград чугунные оковы –
Послание из героических веков.

Через Неву были построены мосты,
Прорыты для речной воды каналы –
Построен город необычной красоты,
Где  шли парады и давались балы.

Прекрасный город сказочных дворцов,
Жемчужина в оправе пышных парков,
Ты слава наших героических отцов,
Ты самый дорогой из их подарков.

Здесь каждый камень мостовой служил
Немым свидетелем величия державы,
И век златой Екатерины предварил
Кровавые народные расправы.

Здесь гений Александра Пушкина воспел
Позолочённый шпиль Адмиралтейства,
И Фёдор Михайлович Достоевский усмотрел
И описал историю кровавого злодейства.

И много-много раз коварная река
Большой водой весь город затопляла –
А медная Петра Великого рука
За дерзкие слова безумца покарала...

Но с силой ветер перемен ворвался
В неосмотрительно открытое окно, –
От прошлой славы внешний блеск остался:
Всё это было, – было, но давным-давно.

Соборы, превращённые в музеи,
Купол Исаакиевский, маятник Фуко
И Летний сад – тенистые аллеи,
И выстрел пушки, слышный далеко...

И головы подняв, вы на дворцы смотрели,
От изумленья раскрывая свои рты,
Как будто проглотить в себя хотели
Гранит и мрамор небывалой красоты.

Остатки прежней роскоши имперской,
Исчезнувшей навечно, может быть,
Халтурой не испорченных советской, –
Да, господа тогда умели жить!..

От прежней роскоши остался лишь фасад,
Апартаменты превратились в коммуналки,
Где каждый житель комнате был рад,
Живя в условиях всеобщей свалки...

О, русский город с европейскою судьбой,
Трёх русских революций колыбель,
Россия, несмотря на всё, горда тобой –
Ты для страны как Гоголя шинель...

Вас на окраину за Охтой поселили,
Где был конец трамвайного плеча,
По трое в одном номере вы жили
В гостинице заштатной «Дом врача».

Вадя Буянов, Толя Шустас, Валька Поляков,
Все трое – шустрые Саратовские парни:
Курили «Беломорканал» и несколько глотков
Вина себе могли позволить после бани.

Пришлось вам ездить через город весь
На разных двух трамваях с пересадкой,
А то, как можно было в них залезть,
Осталось навсегда твоей загадкой.

Большой завод впервые Ты увидел,
Тот Кировский (Путиловский) завод;
Смотрел заворожёно, словно зритель,
Как лил из проходной рекой народ.

Вам нужно было к вечеру добраться
К себе в гостиницу, что за Охтой,
И после грохота завода мог казаться
Шум города вам полной тишиной...

Быть в Питере и не бывать в музеях, –
Такую глупость можно ли понять?
Можно забыть о всех иных затеях,
Чтобы в дворцах прекрасное познать.

Да, русские цари прекрасное ценили:
Вон сколько понастроили повсюду,
В Россию из Европы привозили
Картины, статуи, заморскую посуду.

Всё лучшее повсюду покупали
И не жалели денег никогда,
Бывало, что трофеи с бою брали,
Подарки принимали иногда.

Они, конечно, сами не таскали
На стройках брёвна, кирпичи и глину,
По имени мастеровых своих не знали –
А в каждом видели рабочую машину.

А город на Неве был их витриной,
И с завистью взирал её весь Мир:
Когда ж усиленные аглицкой машиной
Все флаги приплывут на званый пир?

Им города большого было мало,
И потому веками неспроста
Аристократия с царями обживала
Вокруг столицы дачные места.

Прекрасные предместья Петрограда –
Бессмертное творение людей
Здесь: каждый холмик, каждая ограда,
Пруды для чисто белых лебедей.

И Петергофа бесподобные фонтаны,
Их струи чистой солнечной воды...
Объехать можно все на свете страны,
Не встретив там подобной красоты.

И мускулистый бронзовый Самсон
Руками разрывает львиный зев –
Струя воды рождает тихий звон,
И, кажется, – от боли стонет лев...

Был нерабочий день. Сухая летняя погода
Была. От практики вам можно отдохнуть,
С большой толпою разночинного народа
В дворцы предместий Петрограда заглянуть.

Проснулись рано утром, бутерброды с чаем
Вы съели быстро и собрались в дальний путь:
Вы до вокзала ехали почти родным трамваем,
Чтоб в электричке хоть немного отдохнуть.

И вот с друзьями Ты на электричке
Отправился в назначенный поход;
В карманах были папиросы, спички
И деньги мелкие на этот турпоход.

В питомник Пушкина, великого поэта,
Где он в Лицее Царскосельском обитал,
И сочинял стихи с заката до рассвета,
А днём латынь учил, Овидия читал.

Здесь маленького Сашу посетила Муза,
В Лицее верность дружбы он познал,
На фронт, чтобы там бить француза,
Хотел бежать, хоть был и ещё мал...

Для этого народу выходные дни даны,
Чтобы приобщаться к роднику культуры, –
Со всех концов нашей большой страны
Съезжались здесь любители литературы...

И вот доехали до нужной остановки,
Сошли, прошли, нашли Большой дворец,
Сияющий весь в пышной обстановке –
Какой же был Растрелли молодец!

Все залы обойти едва ли хватит силы,
Всё вещи осмотреть едва ли хвать глаз...
Но вот на башмаки натянуты бахилы -
Шёдевр из янтаря увидишь Ты сейчас.

Паркет блестит, вся зала золотом сияет:
Картины, люстры, вазы, статуи кругом...
Все  жадно смотрят – ведь никто не знает,
Что станет с этой прелестью потом.

Уже была вся эта красота обречена
На поругание арийских отщепенцев:
Германия – культурная страна, –
Мы почему-то думали про немцев.

Хотел Адольф Петровскую Пальмиру
На дне Финляндского залива потопить,
Чтоб доказать себе, Европе, Миру,
Кому дано под этим Солнцем жить...

Большой дворец – большие впечатленья...
Ты вышел, чтобы на скамейку сесть,
Чтоб отдохнуть от долгого хожденья
В тени деревьёв и мороженое съесть.

Но было что-то не таким, как прежде,
Вдруг хмуры стали лица у людей,
Было тепло, Ты в летней был одежде,
Вдруг воздух стал как будто холодней...

Вам хорошо запомнился тот день, –
День летнего солнцестоянья, –
Ведь на страну тогда спустилась тень:
Война! – дошло до Твоего сознанья.

То слово страшное иглой коснулось уха,
И в сердце отразился гулкий звон...
А повторить его едва хватило духа,
Как будто бы ты видел страшный сон.

Мороженщик-старик был тут же, рядом,
В сравнении с ним Ты был ещё юнец;
Ты чиркнул по мороженщику взглядом:
«Война?!! Да ты в своём уме, отец?!!»

Мороженщик был осторожен очень,
Сердито буркнул он себе под нос:
«Полудня ждите, чай сейчас не осень –
Тепло. Ответит радио на ваш вопрос...»

Тянулись как часы минуты ожиданья,
И гулко бился сердца пульс в виске...
И молча Ты стоял у векового зданья,
Ногой играя от волнения в песке...

Как гром средь ясна неба прогремел, –
Из репродукторов раздалось сообщенье.
Стояли люди молча, и никто не смел
Вслух высказать своё соображенье.

На фронте где-то снова кровь лилась,
И гибли наши люди от свинца и стали...
Та Молотову речь не просто так далась –
Всю правду и в Кремле тогда не знали.

Войну все ждали, – верили в успех:
Из репродукторов гремел победный туш,
Он сковывал сознанье, разум всех....
И вдруг всех окатил холодный душ.

Была война, прошло чуть больше года,
И враг разбит был, бросил белый флаг...
Но слишком много положили там народа,
И что-то было  на войне на той не так...

Германия почти два года воевала,
В Европе – всюду ждал её успех,
И много  разных стран завоевала
Для ненасытных Гитлера утех.

И на Востоке было неспокойно –
Японцы там мутили Тихий океан...
На Каспии же Лондон превосходно
Вынашивал большой Кавказский план...

Кругом  одни враги, ни одного нет друга,
Ошибку ловят, промах терпеливо ждут, –
Идут одновременно с Севера и с Юга
Внутри страны их агентура – там и тут...

Народ рекою хлынул – в Ленинград
Хотели люди побыстрей добраться,
Набились в электрички словно виноград
Гроздьями, но никто не думал обижаться...

Как пьяные вы в город возвращались
Подобием натянутой струны,
А в городе в то время появлялись
Все признаки начавшейся войны.

Мешки с песком и деревянные щиты
Закрыли магазинные витрины,
И кое-где бумажные кресты –
На окнах, и военные машины...

Война пришла, когда её не ждали,
Хотя готовы были ко всему –
Приказ на наступленье ожидали,
Чтоб воевать по плану своему.

Вы верили, что Сталин знает всё,
Что Гитлер Красной Армии боится,
Войны не будет, рано ждать её,
Войны начало долго не случится.

Всю ночь вы не смыкали глаз,
С тревогой в небо взор бросали
И думали, наверно, что в тот час
К вам самолёты немцев подлетали...

Глаза у страха, точно, велики:
В войну вы, дети, так не наигрались –
Хоть были те раскаты далеки,
Вам близкими они казались...

Войне начало – практике конец,
В обратный путь недолго собираться –
Через Москву ваш путь лежал, Отец,
Никто не помышлял отстать или остаться.

И стали в город беженцы стекаться -
И видно было их: детей и матерей...
А местные вдруг стали собираться,
В путь – от войны подальше и скорей.

И среди многих-многих уезжавших
В эвакуацию до окончания войны
От матерей, вторично жизнь им давших,
Преобладали дети - будущность страны...

Недолго вам пришлось отъезда ждать –
И поезд вас повёз в обратный путь,
И Ты не мог тогда, наверно, знать,
Что сможет жизнь Тебя сюда вернуть.

Вернулся Ты в Саратов, здесь был тыл
Глубокий – очень далеко до фронта было,
Но он не мирным, а военным был –
Война его в военный лагерь превратила.

На улицах военных стало больше
Людей, и город вроде мрачным стал.
А с фронта вести были перца горше –
Войну ругали все: и стар, и мал.

Никто не знал тогда, на сколько лет
Война, какую дань она себе возьмёт,
И кто даст на вопрос простой ответ,
И что на жертвы согласится сам народ?

Где Сталин был и почему молчал?
Что он теперь сказать народу мог?
Вопрос в Твоей душе занозою торчал –
Ведь Сталин был для вас почти что Бог.

Вождь девять дней не говорил, – молчал,
И эти девять дней казались всем годами
А изнутри как червь вопрос сосал:
Что будет теперь с Родиной и с нами?

И вот он выступил, – он правду вам сказал:
Что враг силён, – нам нелегко придётся;
Он всех вас братьями и сестрами назвал –
Навряд ли слово лучшее найдётся...

Слегка акцентом голос искажался,
Когда вождь эти истины изрек,
Однако же никто тогда не сомневался,
Что Сталин – это русский человек...

Фронт приближался, хоть был далеко,
Учёба в САДИ хоть не прекратилась,
Но было всем студентам нелегко
Ждать, и тревога в сердце билась.

Студентов было меньше с каждым днём –
Почти что девушки одни остались.
Искали рекрутов повсюду днём с огнём,
И юноши на фронт все отправлялись.

Прибыл из Питера, из академии майор,
Собрал студентов и сказал им: Парни!
Учиться вам на курсах до тех пор...
И взор бросать на Питерские камни.

Вам повезло, – сказал седой майор, –
Войне ведь не нужны таланты;
Закончится весь этот сыр да бор,
А вы останетесь как лейтенанты...

На приписном листе с отсрочкой
Саратовского вольного студента
Майор вписал всего три строчки:
Зачислен слушателем в ВТА...

Был жаркий день, был душный вечер
И ночь, короткая как воробьиный хвост...
Лишь на рассвете с Волги слабый ветер
Подул и свежесть в город всем принёс.

Всю ночь без сна по городу гулял,
С друзьями и с Саратовом прощался,
И девушку до двери дома провожал,
И с ней впервые в жизни целовался.

Знакомый город стал вдруг как чужой,
Хотя все площади и улицы знакомы...
Придёт и скоро ль возвращение домой?
И вклеятся ли фотографии в альбомы?

Не чуя голода, хоть выпил только чая,
Ты нервно теребил свой пышный чуб,
И грезилась Тебе, наверное, та Тая
И жар её припухлых нежных губ...

А может, вспомнил тогда детство Ты:
Гудки, которые протяжно выплывали
Навстречу снам из мрачной темноты
И там же, в темноте, бесследно исчезали...

А может, вспомнил ты свою проказу,
Когда Ты семечко засунул себе в нос,
И маме ты сказать боялся и не сразу
Тогда ответил на прямой её вопрос.

Да, Ты молчал и про себя боялся,
Что вырастёт подсолнух этим летом...
И, наконец, во всём Ты ей признался,
И вынул врач то семечко пинцетом...

А может, вспомнил Ты сестрёнку, –
Как Надя дома с куклами играла –
Послушную и добрую девчонку,
В гробу она, красивая, лежала...

А может, вспомнил случай в классе,
Как на уроке вдруг описался малыш –
Вы, дети, не в своей  ведь были власти:
Иной раз до звонка не дотерпишь.

Аполлинария Александровна спокойно
Техничку с тряпкой попросила в класс
И объяснила детям: как достойно
Вести себя вам в следующий раз.

Большой собор, снесённый сгоряча, –
Искали место для дворца культуры...
Но долго груда из осколков кирпича
Была как памятник безбожной авантюры...

В последний раз по городу прошёл,
С тоской и нежностью на город глядя,
А утром провожать из города пришёл
Тебя единственный родной твой дядя.

Твой дядя был заведующим складом,
Он был достойный, честный человек,
Но жизнь его была кромешным адом,
Недолго длился его жизни век.

Большой террор –  его кровавые уроки,
И в двери стук под сумрачный рассвет...
Суды, штампующие приговоров строки:
Нет человека, – значит, и проблемы нет!..

Нам не понять той жгучей атмосферы,
Восторгов дней и ужасов ночей –
Сплетения слепых безверия и веры,
И холодок в душе, и блеск очей.

И даже Ты не понимал, как ни старался,
Чего всю жизнь так опасался дядя:
«Нельзя, чтоб честный человек боялся», –
Ты говорил, в глаза ему открыто глядя...

Твой дядя подарил Тебе свой портсигар
Серебряный. На нём его инициалы были:
«ПВ»... И это был его предсмертный дар –
Ведь он хотел, чтобы его мы не забыли.

Он плакал, от Тебя слёз не скрывал
И говорил, что не увидит больше
Тебя, а ты шутил,– его не понимал,
И дяде оттого намного было горше...

Ты всю войну тот портсигар держал
В карманчике армейской гимнастёрки
И сослуживцев папироской угощал
И слушал гулкие его замочка щёлки.

Так с ним история забавная была:
Пропал на время, но нашёлся вор –
Наверное,  сама судьба его спасла,
Но та история – особый разговор...

Так снова в путь. Военная Москва
Встречала вас тревогою одета...
И только солнцем опалённая листва
Повяла на деревьях в жаре лета.

Как лучший из возможных вариантов,
Майор привёз всех вас на курсы ВАТТ,
Чтоб в свежеиспечённый лейтенантов
Гражданских в целом превратить ребят.

И вот вас на Васильев остров привезли,
Раздели и машинкой наголо обрили,
А после этого вас в баню строем повели –
Следы гражданской жизни там вы смыли.

Переодели вас в казённое тряпьё
В одежду-форменку не по размеру...
И было это обветшавшее старьё –
Покрыли интендантскую аферу...

Портянки, бельё, сапоги из клеёнки,
Карман гимнастёрки со словом ВОСО –
Стандартный набор,  как пелёнки...
И вас затянуло войны колесо.

Пришёл момент – вы приняли присягу,
Ты в форменном листочке расписался:
Теперь только вперёд, назад ни шагу! –
Всю жизнь присяге верен оставался...

Недолго вам пришлось на этот раз
Жить на брегах реки – Невы широкой –
На Волге есть другие города... Сейчас
Туда был путь не близкий, не далёкий.

Прорвался на восток последний эшелон,
И сразу же кольцо врагов замкнулось;
В блокаду город был надолго заключён –
Судьба Тебе ещё раз улыбнулась.

Никто не знал, куда он едет,
А тот, кто знал, о том молчал, –
Знал, что за разглашенье светит
Ему не суд – военный трибунал...

Запомнил Ты свой первый караул.
На полустанке эшелон остановился:
Ночь надвигалась, ветер в спину дул,
И горизонт от сполохов светился.

И каждый шорох, каждый звук казался
Разрядом грома, слышным за версту...
И палец сам  к курку винтовки прикасался,
Чтоб выстрелить в густую темноту...

Шёл эшелон в тогда глубокий тыл,
В пути, минуя станции и полустанки, –
Фронт удалялся, хотя рядом был:
Туда же шли красноармейцы, танки...

И вот вас встретил город – Кострома –
Старинный русский городок на Волге:
Учёба, плац, девчата... кутерьма!
Казался путь на фронт недолгим...

Адольф на карту с похотью смотрел
И ногтем пальца ковырял в ноздре –
Ведь, кажется, он всё предусмотрел,
Чтоб уничтожить Сталина в его норе.

Где спрячется он, красный император,
Когда падёт пред вермахтом столица?
Мне позавидовал бы Понтий прокуратор, –
Москву покинули уж первые все лица.

И вдруг как гром, как обухом по шее:
В Москве парад ноябрьский назначен!
Да как они, презренные, посмели? –
Был Гитлер сообщеньем озадачен...

Парад прошёл Седьмого ноября,
Был Сталин на трибуне Мавзолея...
В сердцах геройскою отвагой горя,
Шли перед ним солдатики в шинелях.

С напутственною  речью обратился
К солдатам, марширующим на бой,
Чтоб каждый человек геройски бился
И чтоб геройски жертвовал собой.

Тысячелетняя история богата
Героями страны и подвигами их,
И память о деяниях их свята
Нам и сейчас, как и в веках иных.

Достойны вы немеркнущей их славы,
Достойны вы их подвигов, побед,
Мы победим, мы в этой битве правы –
Другого выбора у нашего народа нет!..

Замерзший снег скрипел под сапогами,
И гнев к врагу в сердцах бойцов стучал;
Сама была тогда природа с нами,
Морозец русский русским помогал.

С парада – в бой, чтобы жила столица,
Чтобы не сдать Москву коварному врагу...
А Ты продолжил в академии учиться
На незнакомом волжском берегу...

Индустриальный техникум вам дали,
Всем службам места не хватило в нём –
По городку все службы разбросали,
Пришлось тебе побегать днём с огнём.

На фронт просились – рапорты писали,
Чтобы к победе вдруг не опоздать!
В ответ стандартные отказы получали:
Учитесь – вам не время воевать...

Кормили вас не густо, но не пусто,
А на обед вам постный борщ давали:
В тарелке плавала варёная капуста,
Зато его по две тарелки наливали...

Здесь встретили сорок второй год
Войны, с мечтой о скором мире
Никто не знал, когда же он придёт,
Чтоб праздновать в своей квартире.

К тому же в эту ночь произошло ЧП:
У головы шальная пуля пролетела...
И снова повезло, Отец, Тебе, –
И пуля Тебя даже не задела....

В февральский день письмо пришло,
Что умер Павел – твой любимый дядя;
То сообщение Тебя так сильно потрясло,
Ты долго плакал, в темь котельной глядя.

Ведь в юности жизнь кажется нам вечной –
Жить будем мы и наши близкие всегда...
И вдруг оказывается жизнь конечной:
Как между пальцами пролитая вода...

Без практики учёбы не бывает,
И даже если настоящая война
По-настоящему калечит, убивает,
А всё же практика какая-то нужна.

Впервые Ты на фронте оказался
В Калуге жарким летом налегке,–
Под бомбовый налёт попался:
Вокзал бомбили немцы в городке.

От взрывов всё дрожало и качалось,
Земля стонала и трещала как орех,
И с непривычки  вам тогда, казалось,
Засыплет грунтом на три метра всех.

То было боевым Твоим крещеньем,
Кровавым испытанием Твоим, Отец, –
Оно казалось светопреставленьем:
Казалось, свету белому конец!..

Война жестоко по стране шагала
И города и сёла обращала в пепелища:
Война  без счёта, походя, списала
Людские жизни, а не то, что голенища.

И сапоги Твои давно просили каши,
А интендант всё говорил: «Сойдёт!» –
И повторял: «Мне бы заботы ваши -
Моя каптёрка сапоги не шьёт...»

Трофимов – генерал! – вмешался в дело,
Когда он сам увидел этот стыд и срам...
Подошву сапога Ты показал ему умело –
Записку интенданту написал он сам.

Пришёл на склад почти через весь город,
Записку интенданту гордо протянул –
Ты был, Отец мой, тогда очень молод –
Ты взял те сапоги, и с них пылинки сдул...

Год обученья пролетел так быстро –
Ты получаешь направление на фронт:
Машина грузовая с запасной канистрой
Бензина, и упёртая дорога в горизонт...

Собрали вас в Дворянское собранье,
Построили и зачитали выпускной приказ:
И началось выпускников скитанье –
На Север, Волхов, Волгу и Кавказ.

Вы лейтенантами в приказе стали,
Но знаки выдать вам не поспешили –
Вы сами как могли их добывали,
На ворот гимнастёрки их пришили.

Ведь эти кубики волшебно обратили
Вас, слушателей ВТА, всех в офицеров,
Для этого вас целый год учили,
Чтоб вы учили, как могли, шофёров.

Пришлось самим до фронта добираться
По тыловым дорогам с Севера на Юг,
Попутным транспортом немало помотаться,
Чтоб оказаться в самом пекле вдруг...

Под Сталинградом разгорелась битва,
Решившая исход большой войны, –
Как хорошо наточенная бритва,
Враг врезался здесь вглубь страны.

Фронт походил тогда на мясорубку, –
Он пушечное мясо жадно поглощал,
Но Ты нашёл-таки  и не минутку, –
В Саратове родном попутно побывал...

Через Камышин Ты попал в Саратов,
Потом на фронт Донской Ты прибыл,
В один из многих здешних автобатов
И автовзвод Ты под команду принял.

И вот Ты, лейтенант, командир взвода,
Начальник для машин и шоферов –
Лихого, опытного, хитрого народа:
Возить снаряды – ведь не перевозка дров.

Солдаты были старше командира
И многому могли Тебя бы научить, –
Но не боялся Ты за честь мундира:
И не гнушался ты в учениках ходить.

Иловля – приток Дона и местечко,
Здесь центр Донского фронта был.
Простая русская изба, в ней печка –
Таким вот был тогда Твой тыл.

В избе тепло едва держали брёвна,
А печь была источником тепла...
Хозяйка с русским именем Петровна
Варила кашу вам и вещи стерегла...

С передовой в тыл раненых Ты вёз,
Их стоны рёв мотора заглушали,
И было Тебе горько и порой до слёз,
Что многие в дороге умирали...

Вслед за Тобой сама судьба шагала,
И гибли люди от разрывов бомб и мин,
Но пуля-дура мимо тела пролетала,
И не достал Тебя осколок ни один...

Змеёю по полям-степям петляла
Твоя, Отец, дорожка фронтовая,
Воронки и ухабы объезжала
Полуторка Твоя – машина грузовая.

Заснеженная степь до небосклона,
Дорога как дорога, дни как дни –
Нет на войне гуманного закона,
Нет на войне заботливой родни.

Дороги мрачная картина,
Какая там  дорога – колея,
Кругом бескрайняя равнина,
И руки костенеют от руля...

Когда вы ночью степью проезжали,
Разбросанные трупы там и тут
Своими фарами машины освещали –
Они, казалось, вот-вот оживут.

Порывы ветра их шинели полоскали,
Когда они лежали на обочинах дорог,
Навстречу фарам руки поднимали,
Как будто Ты помочь им чем-то мог.

Не только чистокровные ганзейцы
Безжизненными трупами лежали,
Но и так называемые «европейцы»
В степи той рядом с ними замерзали...

Зимой настало время перелома –
В котле кипела кровь, а не вода,
В большой стране не оставалось дома,
Который миновала бы беда.

И всё-таки была Победа полной,
И перелом в войне произошёл:
Осталась наша Родина свободной –
На Волге гибель враг себе нашёл...

Медаль «За оборону Сталинграда»
На китель Твой промасленный легла,
Как первая твоя военная награда –
Дороже всех других она Тебе была...

Ценой невиданных потерь разбили
Под Сталинградом ненавистного врага,
Погнав на Запад, в бегство обратили, –
Образовался выступ – Курская дуга.

И враг решил тот выступ срезать,
Чтоб взять реванш за Сталинград,
На танках в Курск победно въехать
В предчувствии трофеев и наград.

По направленью к Курску двинул
Адольф железные дивизии свои:
Танкетки, танки, самоходки кинул, –
Вновь разгорелись жаркие бои.

Вам испытания судьбы достались, –
Дождём лилась на нашу землю кровь,
И танки в груду лома превращались,
Чтобы из лома возродиться вновь.

Лишь человечья плоть неповторима,
Хотя и состоит она из мяса и костей...
Душа? Она для наших глаз незрима,
Как и для глаз непрошеных гостей...

Ты был вблизи от городка Поныри,
Когда трещал фронт – Курская дуга,
Но наши немцев здесь остановили –
Сорвали дерзкий замысел врага.

Спрессованы в десяток книжных строк
В истории войны события тех дней,
Но здесь врагам был преподан урок:
Им Курска не видать, как и своих ушей...

Парад победы зря в Берлине ждали,
Зря заготовили железные кресты, –
Зато в Москве огнём салютовали:
В Московском небе расцвели цветы...

Враг продолжал к Днепру катиться,
Забыл Адольф, когда он наступал.
Но чтобы как-то немцам закрепиться,
Построен был «Восточный вал»...

Но после Сталинграда, после Курска
Остановить не мог вас пресловутый вал...
Растерян враг, не дали ему спуска –
Вплоть до Берлина немец отступал...

Ты был в местечках Лоев и Речица,
В Днепре-реке была студёная вода,
Ты смог на переправах отличиться:
Твой первый орден – «Красная Звезда».

Чернигов, Киев и Житомир с ними иже –
Теперь для нас вся Украина – заграница,
Теперь нам нашей крымской Ялты ближе
Стала далёкая и солнечная Ницца...

Проехал Ты дороги нашей Украины
И Белоруссии, по самой по кордон,
Не покидая сутками своей кабины,
И забывая отдых, забывая сон...

Сож, Припять, Буг, другие переправы,
Брест, Кобрин, Люблин и Демблин,
Освобождение разрушенной Варшавы,
Мост через Одру, логово врага – Берлин...

От немцев Польшу вы освобождали,
Чтоб это государство возродить,
Но не цветами часто вас встречали,
А пулю в спину можно было получить.

Поляки помнят прошлого обиды –
Но быстро всё хорошее забыли
Неблагодарные заносчивые гниды,
Как в сорок пятом их освободили.

На благодарность нация способна,
Которая не забывает собственное зло –
Ведь, например, Германия свободна –
С Востока к ней освобождение пришло!

И среди тех, кто очищал Европу,
Спасал евреев, не поспевших в печь,
Был Ты, Отец, но... показали жопу
Вам в благодарность, – и об этом речь.

В лицо сказали: «Вы такие ж оккупанты,
А Сталин ваш так хуже Гитлера палач», –
Ведь не пропали Геббельса таланты,
Но от коварного врага не жди калач...

Ты воевал тогда за жизнь Отчизны,
За наш великий и святой Союз,
И не щадил на фронте своей жизни,
Ты не был там предатель или трус.

Когда ещё Берлин не штурмовали,
Вступил Ты в партию – ВКП /б/,
А в партию за льготами не звали –
Была известна эта истина Тебе...

По многотрудным фронтовым дорогам
Проехал Ты от Дона до самого Берлина,
Так повезло не всем, так повезло немногим –
От ран тебя судьба хранила словно сына...

Под сенью красного трепещущего флага,
Хоть чуть дрожала от волнения Твоя рука,
Остался на стене германского рейхстага
Автограф твой – послание в века.

Два ордена - две «Красные Звезды» –
И тесный ряд сверкающих медалей
Война оставила на память о себе, а Ты
Мужчиной себя чувствовал едва ли.

Тебе хотелось быть ещё мальчишкой:
На волжский пляж с ребятами ходить,
Сидеть ночь напролёт с любимой книжкой,
Красивых волжских девушек любить.

В студенческом театре САДИ
Ты свой талант артиста проявлял,
Но здесь пришла война некстати –
Тебя театр военных действий ожидал.

Война кровавой полосой прошла,
Усугубив все беды, все напасти –
Большую кровь как дань она взяла
И разделила Мир весь на две части.

Без малого четыре долгих года
И реки крови, горы мертвых тел,
Предательство и героизм народа –
Истории страны один раздел...

Ты за кого: за немцев или русских? –
Застыл как камень в памяти вопрос.
Наполеон, бесчинства войск французских
Исчезли в забытьи, – их помнит разве пёс!

И даже через много лет после войны,
Мы, мальчики, когда в войну играли,
Врагов своих, врагов своей страны
Мы немцами всё время называли...

Пришлось четыре года с «немцем» воевать,
А «наши» немцы жили через Волгу – рядом...
Пришлось немало этим немцам испытать –
С клеймом, под недоверчивым приглядом...

Война окончилась, но Ты не снял мундир,
Остался Ты на жизнь на всю военным,
Чтобы без войн, чтобы в стране был мир,
Как сын Отчизны нашей верный.

Когда германские знамёна пали,
Иные сразу наступили времена –
Союзники врагами скоро стали,
И началась тогда «холодная война».

Поэтому тогда, Отец, Ты и не смог
Вернуться в институтскую обитель,
И только в сорок с лишним «поплавок»
Ты гордо привинтил себе на китель...

Недолгим было пребывание в Берлине:
Пора на Родину - проверенный маршрут...
Ты снова за рулём, в почти родной кабине:
И все дороги в Брест  Тебя ведут.

Обратный путь нам кажется короче –
Вас с нетерпеньем Родина ждала,
Тем более что летом дни длиннее  ночи –
Дорога даже ночью хорошо видна.

И Минск, от города осталось что-то там,
И Молодечно, Ковно, Вильно, Шинглис...
Не привыкать Тебе к дорогам и путям...
Хоть «ЗИС» и грузовик - не «виллис»...

И вот Ты в Ленинград приехал снова,
Чтоб в офицерской школе что-то изучать...
И встретилась Тебе здесь Нина Баранова –
Твоя любимая, жена, моя родная Мать.

Вы познакомились на встрече года мира.
На вечеринке были танцы, шутки, смех –
Ведь наша русская советская Пальмира
Собрала молодёжь для праздничных утех.

Она была на танцплощадке нарасхват,
К тому ж сама прекрасно танцевала,
Ей каждый ухажёром быть был рад,
Но только Нина кой кого не выбирала.

Она училась в школе фармацевтов,
Жила с родителями, братом и сестрой.
На руку было много претендентов,
Но только вот зачем ей все одной?

У них была большая коммунальная квартира,
Рузовской ул. и Клинского проспекта угол,
И дворик маленький вмещал для них полмира –
Детишек и соседских кошек выгул.

Ты хорошо запомнил это место,
Где тёща Анна Николаевна жила –
Ведь здесь жила тогда твоя невеста,
Здесь целый год она тебя ждала.

Вот на таких, на деревенских бабах,
Всегда держалась русская страна –
Трясло её на жизненных ухабах
Так, что она пьянела без вина.

В блокаду голод-холод пережила,
Сбивала ночью зажигалки с крыш
И мертвецов замёрзших хоронила...
Жизнь, одним словом, – не кишмиш.

Она как мать за дочь переживала,
Желала ей счастливо жизнь прожить,
И выбор дочери она не понимала:
Зачем ей надо было так спешить?

Николай Васильевич, её отец, мой дед
Был судьбой дочери своей обеспокоен –
Ведь было ей всего-то двадцать лет,
Считал сначала, что её Ты недостоин.

Ведь были же у ней другие кавалеры:
Достойные и хорошо знакомые ему,
Были гражданские и даже офицеры,
И  надо было сделать выбор по уму.

Крестьянин из деревни Середнёво
Приехал в Питер и остался здесь,
Работал он до пота до седьмого –
Семье ведь надо что-то пить и есть.

Рабочим стал потомственный крестьянин,
Жену и деток из деревни в город взял,
Сам разоделся словно русский барин,
Всё заработал, – ни копейки не украл.

Семья была, жена, две дочери и сын, –
Не время было плакать в промокашку,
Работал он, кормил их всех один,
Согласен был на всякую шабашку...

Простой был мужик, но себе на уме:
Наш вождь – это Киров – он говорил,
Он помнил всегда о суме и тюрьме,
Кумира портрет на стене он хранил.

Сказал Ты однажды про Сталина: сталь!
А тесть тебе: Ленин, по-твоему, лень? –
Сказал, как бы глядя в оконную даль,
Дед был не промах, дед был кремень...

Душою крестьянин, рабочий судьбой,
На флоте матросиком он воевал...
Отчизну и город прикрыл он собой,
А после их строил он, их подымал.

Когда же прах его земле предали,
На дне могильной ямы булькала вода, –
Его в гробу в ту воду опустили,–
Так хоронили моряков всегда...

Но наша жизнь – ведь не одни поминки:
Вещей приятных много в жизни есть,
К тому же так переплелись её тропинки
И каждый в жизни ждёт благую весть.

Была тогда та Нина - видная девица:
Лицом, фигурой, прочим остальным...
И каждый мог тогда в неё влюбиться,–
Но Нина предпочла Тебя другим.

На вечере случайное знакомство
Могло бы не продлиться ни на миг,
Но не понятно нам судьбы устройство:
В глазах улыбка, а в кармане – фиг!

Могла та встреча и не повториться –
Судьба военного – исполненный приказ:
И потому-то мог я вовсе не родиться
И не писал бы о Тебе я свой рассказ.

И жизнь Твоя иначе бы сложилась:
Счастливее, а может  быть, наоборот –
И ничего с Тобой такого не случилось,
Что факты для поэмы мне даёт.

Тебя направили в распоряженье ГРУ ГШ,
Он где-то под Москвой расположился,
Но не лежала к этому Твоя душа –
Разведчик из Тебя не получился...

Случилось, что должно случиться,
Сценарий жизни нам не изменить, –
На обстоятельства не надо злиться, –
Иначе в жизни не могло бы быть...

И по сему продолжился роман,
Как патефонная пластинка:
Щеголеватый стройный капитан
И юная завитая блондинка...

У друга брал гражданский Ты пиджак,
Чтобы купить те театральные билеты,
На рынке продавал Свой пайковой табак,
Чтоб девушку водить на оперы, балеты...

В Барановичах полк сформировали,
Строительный отдельный энский полк:
Аэродром там вскоре строить стали –
Тогда познал в строительстве Ты толк.

День ото дня росли твои заботы –
Ведь Ты уже не старый лейтенант,
Не командир ты взвода, даже роты,
А старший батальонный адъютант...

Тебе всё в холостяцкой жизни опостыло –
Тебе нужна была хозяйка в доме и жена,
Тем более что чувство к Нине не остыло,
И, верил Ты, была и Нина влюблена...

Ты продолжал служить, она учиться,
Ты письма нежные ей в Питер посылал...
Но возраст поджимал Тебя жениться,
Поэтому Ты больше медлить и не стал.

Приехал Ты за ней в начале марта,
Чтоб Баранову Нину увезти с собой.
Освободилась в техникуме парта –
Студентка стала офицерскою женой.

Сказал, что не уедешь Ты без Нины,
Что и она Тебе своё согласие дала,
И отказался Ты от тёщиной перины:
Увёз её с собой в том, чём она была.

Жена Тебе и через годы не простила,
Что Ты не дал ей доучиться до конца,
Что этим жизнь она себе тогда разбила,
Что не послушала совета своего отца...

Но дело сделано – пути обратно нет,
И едет бывшая уже Твоя невеста,
На верхней полке Ты купил билет -
Ведь не нашлось ей лучше места...

В Барановичах нанял Ты не хату,
А маленькую комнатку и печь.
Жить приходилось на одну заплату
И приходилось каждый рубль беречь.

Тракт Новомышьский, номер сто –
Мой первый в жизни адрес дома,
Но не могу я вспомнить хоть бы что –
Младенческая мной владела дрёма.

Остались в Питере жены отец и мать.
Привёз жену к себе Ты в первый раз...
Была железная солдатская кровать,
И был большой соломенный матрас.

Здесь было всё так бедно и убого...
Увидев всё, навзрыд заплакала она
Тогда сказал Ты ей довольно строго:
Терпи, ведь ты - солдатская жена...

Тебе хозяйка как-то раз сказала,
Что Ты - советский нищий офицер!
И много раз хозяйка вспоминала,
Как жил поляк-поручик, например.

Из Сызрани привёз Ты мать больную,
На вас троих была одна кровать,
И не на что купить кровать вторую –
Пришлось на сундуке старухе спать.

У каждого в жизни есть страшный секрет:
В шкафу иль кладовке хранится скелет...
Но прячут его от стороннего взгляда,
Хотя он не грех, но ведь и не награда...

Её болезнь всю жизнь нам отравляла –
Она привыкла много лет болеть,
Поэтому она сама не так страдала,
А мы должны были её болезнь терпеть...

Нашлась Твоя вторая половина –
В Барановичах жил Ты не один:
Родилась дочь - моя сестра Елена,
Родился я, – назвали Валентин.

От радости не знал Ты, что и делать
И как и чем жену за сына наградить,
Решил Ты на пустырь какой-то сбегать –
Цветов нарвать и их ей подарить.

Любой мужчина, если он нормальный,
О сыне о своем, хотя бы об одном, мечтает,
Потом – о сыне сына... Но фатальный
Судьбы вердикт жесток для нас бывает...

Три дня прошло от моего рождения –
И вот подписан по полку приказ:
В приказе должностное назначение –
Помощником начштаба на сей раз...

В Москве, в Генштабе приняли решенье,
Что надо строить вам аэродром,
И Ты, в душе тая тревогу и сомненье,
Собрал на Север весь свой дом.

Строительство там, в Кольском фьорде,
Твой полк был должен осуществить,
Здесь, в новом городе и порте
Нам предстояло десять лет прожить.

Теперь уже Ты, человек семейный, –
С тобой живут дочь, сын, жена и мать...
Но должен Ты как человек военный
Нехитрые пожитки собирать.

Исполнить все должны мы были
Тобой, Отец, полученный приказ –
Нас в пассажирские вагоны посадили
И повезли на Крайний Север нас.

Елена, дочь, уже двух лет была,
А сыну, мне, так минуло полгода, –
Ждала тогда нас заполярная земля,
Ждала нас дикая суровая природа.

От Мурманска везли нас на машине,
Считать мы сбились  все тогда ухабы.
Дорог тогда там не было в помине,
И всё же довезли нас абы как бы...

Приехали в край северного солнца:
Конюшня перестроена в барак,
Под самым потолком  – оконца,
Холодный пол – сначала было так!

И потому-то Мама запрещала
Мне долго по тому полу ходить,
Что мне окрепнуть надо для начала, –
Ребёнка просто можно застудить.

Здесь первозданная природа обитала,
Здесь были речки с чистою водой,
В них рыба плавала, и чистота сияла,
И был какой-то удивительный покой.

Берёзки-карлики и маленькие ели,
Болота мшистые, где ягоды росли
На кочках, камни и речные мели
И сопки-близнецы горбатые вдали.

И этот хрупкий и ранимый лик природы
Размазан был как будто краски акварели –
Ведь появились там мазутные разводы,
Где раньше вольно плавали форели...

Саами, низкорослые олени,
Запряженные в нарты мастерски...
И от деревьев нет ни капли тени –
Что можно удавиться от тоски...

Здесь, в окружении Хибинских гор,
Аэродром построенным быть должен –
И вот Ты, мой Отец, уже майор,
На кителе сияет третий орден...

Начальник штаба энского полка
Уже, Отец, Ты, подполковник,
Обличье портит лысина слегка –
Какой-то ген тому виновник...

Не помню я, шёл снег или шёл дождь –
В стране творилось светопреставленье:
В тот день я горько плакал – умер вождь,
В Твоих глазах я видел удивленье.

Ты почему, сынок, так горько плачешь? –
Ты мне вполголоса задал вопрос, –
И разве что о Сталине ты знаешь?
Не плачь, а то утонешь в море слёз...

Что мог я понимать тогда?
Я и сейчас немного понимаю.
А слёзы – ведь солёная вода,
Об этом очень скоро я узнаю...

Шакалов свора собралась у тела,
Чтоб убедиться в смерти палача.
Следили строго и смотрели смело, –
Не допустили к Сталину врача.

Тиран ушёл, его сменил дурак –
Большой любитель спелой кукурузы,
Развеялся над нами страха мрак,
Порвалась нить, связующая узы.

Окрасилось всё сразу в чёрный цвет,
А будущее всё окуталось в туман,
И только веры больше у народа нет –
Её народу заменил вина стакан...

Тогда в народе злые россказни гуляли:
Нашли под Курском шахту, коей нет,
В ней откопали жопу, в Кремль взяли,
Чтоб правила она Россией десять лет...

Враги вторично Сталина убили, –
Из мавзолея тело вынесли тайком
И рядом с мавзолеем схоронили,
Прикрыв могилу траурным венком.

И третий раз враги его убили,
Когда три зубра в пуще собрались, –
СССР преступно развалили,
А после их лакеи напились...

Но Ты об этом не узнал и не узнаешь –
Всю жизнь Ты был советским гражданином:
И наше время перемен Ты не застанешь –
Ты был товарищем, и не был господином...

Жизнь продолжалась и росла страна,
Имела в космосе и в атоме успехи:
Казалось всем, что если б не война –
Её последствия, природные помехи...

Казалось, что счастливо и богато
Мы будет жить, уже на следующий год –
Ведь у людей уже так много взято,
Когда же время настоящее придёт?

Росли дома ввысь, вглубь росли «объекты»,
Росли и крепли люди косвенно и прямо,
Но в буднях упустили мы «моменты» –

И отчего-то котлованом становилась яма.
Забыли мы науку старого еврея:
Могильщик вырастает из системы!
Своим ушам, своим глазам не веря,
Зубрили мы безжизненные схемы.

Как дерево в лесу до времени растёт,
А с ним растёт и червоточина внутри,
И с виду кажется, – оно не упадёт,
И вечно будет продолжать расти.

Растёт и смотрит на соседей свысока
И видит много дальше, чем соседи,
Но хватит лёгкого порыва ветерка,
Чтоб наземь повалить деревья эти...

Работали и жили кто, как мог,
Старались делать всё, как надо, –
Горшки ведь тоже обжигал не Бог –
Не велика за этот труд награда...

На Севере жилось неплохо нам,
Особенно нам, детям офицеров:
Я вспоминаю, как мы жили там –
Осталась масса в памяти примеров.

Зимой – на лыжах, летом – по грибы
По тундре Вы, Отец и Мать, ходили,
Приятно уставали от ходьбы,
И счастливы Вы в те минуты были.

Мы лето каждое на Юге отдыхали,
На море, на курортах КАВМИНВОД,
Там витамины солнца получали
За месяцы на предстоящий год...

Мы в Ленинграде ежегодно отмечались
Проездом, когда ехали на Юг,
И в комнате одной все помещались –
Поставить было некуда утюг.

И всё же в тесноте, да не в обиде
Мы жили там по десять человек
И помещались в наилучшем виде,
Укоротив тем бабы Анны век...

Была корова, –  было детям молоко,
Треску и мясо каждый день мы ели.
Опасно было уходить от дома далеко –
Назад вернуться вряд ли б мы сумели.

Порой бывали случаи курьёзные:
В полк стали писем пачки приходить
От девушек, солдат подружек, слёзные,
Что не могли «покойников» забыть.

А между тем «покойники» те были
Живыми и здоровыми тогда,
И даже не болели, а служили...
И вот случилась с ними вдруг «беда».

В политотделе быстро разобрались:
В полку однажды офицера хоронили,
Солдаты в шутку к гробу «примерялись»
А фотографии тем девушкам «дарили»...

«Соломенные вдовы» получали
По почте эти скорбные листы,
И слёзы по покойным проливали –
Те слёзы были святы и чисты...

Тех шутников примерно наказали,
А может, грубым ограничились словцом.
Но ведь и настоящие случались
ЧП с нечеловеческим лицом:

Один солдат за хворостом пошёл –
Хотел перед начальством отличиться...
Замёрз до смерти, но дорогу не нашёл:
Среди трёх сопок днём он заблудиться...

Другой солдат – он тоже заблудился –
Развёл костёр и рядом с ним прилёг
И задремал... А костерок искрился,
И искрой ему валенок прожёг...

Ты приходил домой со службы поздно,
Снимал шинель и ставил в угол сапоги
И ужинал, и отдыхал, как было можно:
Читал газету и не гнал меня с ноги...

Лишь Мама вечером без дела не сидела –
Она была по дому чем-то занята всегда:
В пол, в потолок и  в окна не смотрела –
Казалось, что она не отдыхает никогда...

Но приходило время, мне ложиться спать –
Показывали стрелки фосфором указку,
И Ты, Отец, садился на мою кровать:
Про кроликов рассказывал мне сказку.

Ту сказку я запомнил на всю жизнь,
Хоть автора её совсем не знаю:
Как кроли хрена сглупа наелись...
Я имя автора узнать мечтаю...

У сказки этой добрый был конец:
Врачи спасли от хвори всех зайчишек –
Все были счастливы, Ты уходил, Отец,
Я засыпал в плену у добрых книжек...

Не только ВПП аэродрома –
Построен город северных морей...
Ты редко был с семьёю дома,
Мечтал уехал Ты отсюда поскорей...

Меняли мы квартиру за квартирой,
Коль можно их квартирами назвать, –
Пожитки с нами ехали одной машиной:
Жена и дети, и, конечно, мать...

В одном полку служил Ты десять лет,
Но не был Ты назначен командиром –
И вот судьба вручила нам с Тобой билет
В комплекте с чёрным моряка мундиром.

С однополчанами Ты навсегда расстался,
Хоть уезжал от них совсем недалеко...
И только Север в памяти остался – 
Он в память врезался нам глубоко.

Судьба-индейка, верно, так хотела:
Квартира, а не временный постой...
Назначен ты начальником отдела
В какой-то «СЕВВОЕНМОРСТРОЙ».

Ты подполковником уже три года был,
Начальником  в отдельном кабинете,
Когда Ты первую квартиру получил –
Казалось, счастья больше нет на свете.

Пять этажей из кирпича – наш дом,
Второй этаж, квартира из двух комнат...
Давно живут другие люди в нём,
Давно нас в нём никто не помнит.

Ну а тогда, квартиру в доме получив,
Вы как на небесах от счастья были,
На время всё плохое в жизни позабыв,
Всю ночь обнявшись Вы по ней ходили.

Мечтали вы, что в Средней полосе
Со временем нам надо поселиться,
Чтоб переехали туда скорей мы все,
А к лучшему не надо и стремиться...

Казалось, в прошлом всё плохое:
Квартира есть, и нет былой нужды,
Одежда, мебель есть и всё такое...
Мечты о лучшем были не чужды.

Но человек так слаб в своих мечтах,
Когда он в жизни  лучшего желает –
Как будто где-то чёрт сидит в кустах,
Что даже Бога не ведает, не знает.

Запомнился мне навсегда тот день,
Светило солнце, всех на улицу маня,
Кому гулять на улице не лень...
В тот день погасло солнце для меня.

С приятелем я шёл к кинотеатру,
Чтобы узнать название киносеанса...
Я должен прошлой осенью за парту
Был сесть, но вот лишился шанса...

Так вновь на нас обрушилась беда:
Меня машина грузовая сбила...
Не знала Мама, Ты не знал тогда,
Что травма мне всю жизнь разбила...

Машина ехала, не видел я откуда,
Я даже не почувствовал  её удар,
Померкло Солнце, – не случилось чуда, –
И охватил меня как будто бы угар...

Но Бог не фраер, – говорят блатные,
И в жизни нашей так заведено:
Кому-то суждено лезть на вершины,
Кому-то суждено идти на дно.

Я из последних сил старался выплыть,
Успеть схватить хоть воздуха глоток,
И вопреки всему стремился мыслить
Увы! – бессилен человек, – всесилен рок!

Очнулся я, увидел белый свет –
Ты нёс меня куда-то на руках,
В твоих глазах не горе – нет! –
Увидел я отчаянье и страх.

Не знал и я, как Ты, Отец, страдал –
Я жил тогда в плену своих болячек,
Твоих, Отец, проблем не замечал,
Как Ты моих алгебраических задачек.

В Североморске я пошёл учиться,
Я понимал, что сила - это знание,
Одно меня лишь заставляло злиться:
Предмет с названием «чистописание»...

Наш дом построен был на сопке,
В школа надо мне спускаться вниз –
По склону часто я съезжал на попке,
А наверх часто по-пластунски лез...

Два с половиной года промелькнули,
О них осталось в памяти немного...
Казалось сами звёзды намекнули:
Ждала нас всех далёкая дорога.

И вот направили меня на ВВК,
Врачи мои там изучают документы –
Болезней много, моя доля нелегка...
Забылись те все мрачные моменты.

Военные врачи тогда решили:
Нельзя на Севере мне больше жить.
Тебе, служить в Ростове предложили –
Ты согласился быстро, может быть...

Наш путь теперь лежал на Нижний Дон –
На Северный Кавказ широкие ворота.
Мы все садимся в металлический вагон,
Под перестук колёс... и вся наша работа.

Везли мы с Севера альбомы фотографий –
Застывший облик прожитого времени,
Тобою созданный архив для биографий,
Чтобы не забывать, какого роду-племени.

Везли мы с Севера на Юг и книг вязанки –
Бесценное сокровище тех невозвратных лет,
Всё остальное бросив, как весною санки,
Без сожаления, как Северу привет...

Однажды Ты уже бывал в Ростове, –
Солдата-дезертира здесь ловил,
В тюрьму, а для Тебя то было внове,

На Кировском проспекте заходил.
И вот мы все приехали в Ростов –
Зелёный, грязный, пыльный город.
Тебе он не понравился, Ты был готов
Уехать из него – нашёлся б повод.

Куда ни глянь – печальные картины,
А летом – пыльный ветер и жара,
Загаженные мухами витрины –
Не город, не село – какая-то дыра...

Зато здесь близкие нам люди жили,
И ближе не было поблизости родни, –
Мы с ними часто время проводили,
В особенности праздничные дни.

У Жарских был всегда богатый стол –
Ломился в праздники от яств и дефицита,
А Франц Михайлович – добряк и хлебосол,
Руководителем торговли или общепита.

Служил он долго в армии как Ты и воевал,
И при Хрущёве он попал под сокращенье,
Но сильно горевать об этом он не стал –
Такое вот свершилось превращенье.

На кухне Франц Михайлович любил
Для праздников творить деликатесы,
Которыми он множество гостей кормил –
Так он любил кухонные процессы.

Достать продукты он ведь мог всегда –
Но надо было их с любовью приготовить,
Он говорил, что в жизни главное – еда,
Что вряд ли может кто-нибудь оспорить.

И собирались за столом покушать
Любители икорки и колбаски,
И коньяка, поговорить, послушать
Истории новейшей нашей сказки.

Тогда узреть хоть в страшном сне кто мог,
Какой кошмар к нему на склоне лет придёт,
За что и кем наказан он? Быть может, Бог
Иль дьявол дань свою путём таким берёт...

В Ростове две квартиры поменяли:
Сначала дали нам полуподвал
На Северном недолго обитали –
Второй этаж нас где-то ожидал...

Здесь во дворе промчалось малолетство,
На переулке, имени Подбельского он был,
И кончилось безрадостное детство,
И я в престижный вуз по блату поступил...

Седьмого января, в шестьдесят девятом
Земле Донской предали Твою мать.
Не вечен человек, не вечен даже атом –
Ты должен был давно это признать.

Была зима холодной и суровой,
Вода в квартире превращалась в лёд...
Весной мы жили уж в квартире новой,
Трехкомнатной - такой вот поворот!

Юфимцева, дом шесть, квартира семь,
Квартира на четвёртом этаже –
Теперь-то места хватит всем,
Три комнаты – роскошь уже.

Но «свято место» пусто не бывает:
Из Ленинграда бабу Анну привезли;
Все знали: что больна, что умирает –
На Пасху и её в Ростове погребли...

Так связь порвалась с Ленинградом,
И стал нам город на Неве чужим...
С музеем Эрмитажем, с Летним садом –
С тех пор и город стал совсем другим...

Ты академию закончил в сорок пять,
Ещё в судьбу Ты не утратил веру,
У тёщи в Ленинграде жил как зять,
Чтоб завершить военную карьеру.

Да, после сорока учиться нелегко –
Корпеть над книгами ночами,
Вникая в текст научный глубоко,
Написанный заумными словами.

Зачем Тебе был нужен тот диплом:
Чтоб вспоминать академические классы,
Чтоб фото вклеить в памятный альбом,
Чтоб получить заветные лампасы?

Ты о лампасах на штанах тогда мечтал,
Как каждый молодой ещё полковник,
Но я тогда не очень чётко понимал,
Что я крушения твоей мечты виновник.

Но снова, снова я Тебя, Отец, подвёл:
Моя болезнь от травмы обострилась,
Не помогла и операция, которую провёл
Профессор Русаков – она не получилась...

Окончив школу, поступил я в институт
С названием Народного хозяйства,
Где девы юные благоухают и цветут
В тиши экономического царства.

Но ни одна из них моей не стала
Подругой мимолётной иль женой –
Ведь операция – вторя! – ожидала:
Едва я перешёл на курс второй.

А Ты, Отец, мечтал и о моей карьере,
Надеялся на мой незаурядный ум
И утешение в слепой отцовской вере
Искал как сумму нереальных сумм.

Брат Мамы, тёти муж и братаны –
Все делали военную карьеру
С мечтой иметь с лампасами штаны,
Но не последовал я их примеру.

Но кое-как я институт окончил
И на  работу дважды поступал...
Себе карьеру так и не построил –
Я третий раз под нож попал...

Закончилось и время твоей службы,
Ты без проблем уволился в запас:
То было время для сыновней дружбы,
Но вряд ли было время лучшее для нас.

Ты успокоился не сразу и не вдруг –
Предел своей карьеры чётко понял,
Родился Юра, Твой любимый внук,
Моё он место в Твоём сердце занял...

Но внук здоровьем оказался хил,
Да и сестра от сына отказалась:
С рожденья на руках у бабки жил,
Спасибо, сила у неё ещё осталась...

«Колосс на глиняных ногах» преобразился:
Стал «Вольтой, обладающей ракетами»,
Освободить всё человечество стремился,
Но накормить своих детей не мог конфетами.

То было время дряхлого застоя –
Оделся Брежнев в маршальский наряд,
Зато тогда все аплодировали стоя
Вручению государственных наград.

И анекдоты про густые брови деда,
И про пустые славословья старика,
И орден незаслуженный «Победа» –
Покудова владыкою была своя рука.

И шла по всей стране недобрая молва,
Что орден прикрепят генсеку на ширинке...
Снабжалась более иль менее Москва,
Чего не скажешь о провинции, глубинке.

Зияли пустотою магазинов полки,
Периферийная зелёная и пьяная тоска
Была повсюду, люди злы как волки,
А тут ещё и невезение в футболе СКА...

На левый берег Дона выезжали
До той поры, когда купили сад,
По выходным там дотемна гуляли –
Для нас поездки эти стали как обряд...

Берёзовая роща, влажный берег Дона
И стаи злобных кровожадных комаров –
Ведь у природы не было, и нет закона,
Чтоб сделать лучше лучший из миров.

Но что нам комариные укусы –
Ведь насекомым тоже надо есть...
У каждого из нас свои есть вкусы,
Но любят все подхалимаж и лесть.

Ты был неисправимым оптимистом,
И трудно было мне Тебя понять –
Не зря ведь назвала Тебя артистом
Жена, а кто мог Тебя лучше знать?

Ты к жизни не утратил интерес –
Тебе всё в жизни интересовало:
Политика, технический прогресс,
Искусство и других вещей немало.

Любил и помнил наизусть немало
Стихов из Пушкина, Есенина... Ценил
Певца Высоцкого... Когда его не стало
Сказал о нём Ты: «Это гений был!»...

Неразговорчив дома был: молчал
Не только за столом, когда Ты кушал,
Но громко-громко «Гол!!!» – кричал,
Когда Ты репортаж смотрел и слушал.

Ни дня без дела! – вот девиз свей жизни –
Без дела Ты не мог и жить – заболевал!
На службе, на работе не был лишним
Ты без неё и жизнь не представлял.

Ты был всё время чем-то занят:
Календари, открытки, марки собирал –
Осталось всё после Тебя как память,
Хотел, чтоб внук всё это продолжал.

Квартира, сад, автомобиль, гараж,
Работа, масса разных увлечений...
И постоянно уплывающий мираж
Сиюминутных кратких впечатлений.

Ты ранним утром бодро просыпался,
Писал, что сделать, чтобы не забыть,
С эспандером зарядкой занимался
И шёл, чтоб внуку молоко купить...

Ты не курил, был к водке равнодушен,
Зато за внешностью своей следил:
Всегда был гладко выбрит и надушен,
Везде во всём порядок Ты любил.

Ты был во всём предельно аккуратен
И от других людей ты требовал того же;
Твой педантизм был не всегда понятен
Мне – сам к себе Ты относился строже.

Казалось, неприятности, невзгоды
Ты забывал, из дома выходя,
Как будто говорил: Какие наши годы? –
Красивых женщин взглядом обводя.

Ты танцевал азартно, лихо, смело,
Как обаятельный, галантный кавалер,
Не пасовал, партнёршу вёл умело –
Другим мужчинам Ты давал пример.

А как заразно, громко Ты смеялся –
Мне этот смех до смерти не забыть,
Он по наследству, может, мне достался
И не достался внуку, может быть.

А как «болел» Ты живо и азартно,
Когда смотрел хоккей или футбол
По телевизору, что было так приятно
Услышать от Тебя простое слово «Гол!!!»

Боялся немочи, больничной койки
И внука в жизни Ты хотел определить,
Хотел дожить Ты до финала перестройки
И посмотреть, как будут люди жить...

Я отвечал, едва скрывая раздраженье,
Что нечего хорошего нам ждать –
А ждёт нас лишь распад и разрушенье
И нечего нам в облаках витать...

Страна нуждалась в перестройке,
Заржавел управленья механизм...
Больному место было в койке,
Чтоб подлечить ослабший организм.

Тогда Андропов сам за дело рьяно взялся,
Чтоб оживить и вывести страну из тупика...
Увы! – не выдержал здоровьем, – надорвался,
Всех остальных лишь взял озноб слегка.

Тогда мы потеряли ещё целый год,
Когда Черненко царствовал в Кремле,
И, видя этот фарс, смеялся зло народ,
Страна же продолжала жить во мгле.

Но вот и наступило время смены вех –
Прорвался комбайнёр из Ставрополья
К кормилу власти, как один из тех,
Кто бдел у Брежневского изголовья.

Мы все тогда хотели перемен,
Таких, каких не понимали сами,
А попали к демагогам в плен –
Опутали нас сладкими словами.

СМИ резвые писаки захватили,
Писали много, говорили горячо –
Обманутый народ за нос водили,
Позорили страну, покуда Горбачёв.

Из тени вылезли воры и спекулянты,
Открыто стали прибыль получать,
Развились криминальные таланты,
Готовые продать и Родину, и мать...

И только один меченый Иуда
С клеймом нечистым на челе
Жил долго, выжидая чудо,
С Раисой-ведьмой на метле.

Он только сам себя услышать мог,
Как тетерев, токующий в лесу,
И нравился ему весь этот ток, –
Он видел только то, что на носу...

Друг Маргариты Т. и «лучший немец»,
И Нобелевский «Мира премии» призёр,
В Кремле Московском – ряженый индеец,
На честной публике – натуженный позёр!

Он говорил, что больше нет у нас врагов,
Что все соседи – наши лучшие друзья...
Но есть у каждого свой, шкурный интерес,
На слово верить никому нельзя...

На этом фоне был как вождь народа
Борис с Урала, привилегиям всем враг,
Кричал с трибуны: «Родина! Свобода!» –
Улыбкой прикрывал духовный мрак.

Впервые мы свободно избирали
Народных депутатов, чтобы те
Движение вперёд определяли,
А не плелись у времени в хвосте.

А был простой рабочий и профессор,
Записанные в бюллетень как кандидаты,
Включился «избирательный процессор», –
Мы шли на выборы уже не как солдаты.

В Москве Бориса Ельцина избрали,
Преодолев преграды, раздраженье,
И москвичи тогда, как дети ликовали,
Но это было для Союза пораженье.

Страна больна, пока что не смертельно, –
Решил консилиум разрозненных инстанций
Спасти Союз-то можно, но, наверно,
Не обойтись теперь без ампутаций...

Болезни государств мы ценим больше,
Чем близких нам болезни и страданья,
И потому мы переносим много горше
Все неминуемые с ними расставанья.

И в лихорадке повседневной жизни
Мы часто забываем истину простую:
Она весной подобна цвету вишни, –
Любите жизнь, хотя б и не такую...

Ты не любил свои болезни обсуждать,
И про Себя привык терпеть любую боль, –
Но я как сын был должен это знать,
Пока Ты жил, пока не превратился в ноль.

Мы были ехать в сад тогда должны –
Апрельский ясный день ведь был
С утра. И, может, не было моей вины,
Что я с Тобой тогда не говорил.

С утра болело сердце у Тебя, –
Прилёг Ты на диванчик внука...
Случилось что, не понял сразу я –
Ведь не издал от боли Ты ни звука.

Отцу и сыну было говорить о чём,
Но больше было то, что сыну слушать:
О том, что мы как в книгах не прочтём
Дороже хлеба, хотя это и не скушать.

Мы перебросились лишь парой фраз,
А Мама набрала 03 по телефону...
Но даже Бог Тебя б тогда не спас –
Подчинено всё вечному закону...

Ревущих баб оставив на дому,
Поцеловав Твою впервые руку,
Я шёл по улице через дневную тьму,
Не думая про вечную разлуку.

Жизнь кончилась нелепо и внезапно
Твоя, – моя жизнь только началась, –
В тот миг мне стала эта истина понятна:
Нить сна далёкого от жизни порвалась...

Я не успел сказать: Отец, прости,
Что я не оправдал Твои надежды... –
Мне этот грех придётся на себе нести,
Пока смерть не закроет мои вежды.

11 февраля - 25 декабря 2003 г., 01 октября 2019 г., 07, 08 апреля 2020 г.

© Валентин Поляков 2020