Двадцать первый

ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ
(ХАБАРОВ)

Тема закрыта:
разбитое корыто –
есть Альфа и Омега
ненасытного эго.
Золотая рыбка –
лишь под юбкой улыбка
любовницы рыбака, 
апостола Бар-РакА.

Слышишь: «Грешит»,
это эхо «БрейшИт».
Вблизи. Вдалеке.
Моя кровь как саке,
моя плоть словно хе.
Першит. Кхе. Кхе!
В час часов – чаша,
в чаше – слов каша.
Не морщись. Глотай!
Льду скажи: «Тай!»

Китай. Метро. Ор.
Голден Майер. Майор.
Контакт. Рельса. Лев.
Клочья девственных плев.
Скальпель. Зажим.
Тампон. Лампа. Джин.
Оторвался помпон.
Мы пришьём его. Он
не жилец уже, знай,
киллер выехал, зай… 

Пей, поминай.
Вспоминай.
Вспоминай!

Взошло семя в памяти.
Нищие на паперти
руки в мольбе
протягивают к тебе,
а ты идёшь мимо,
благочестиво
крестишься у входа,
от своего дохода
ровно десятую часть
кладёшь урне в пасть.

Лей елей. Ладан кури.
И ты, и они – ряженые упыри.
Привели самого Вия,
на груди – панагия.
Подняли веки.
Глаза потекли как реки –
Апостол, ЕвангЕлие –
пробежали страницы вЕлие.
Народ: «Премудрость. Вонмем!»
Но молчанье гроба и вонь – мем.

«Бог как иллюзия»…
Докинз – лох. Злюсь ли я?
Нет, ибо это – судьба есть!
Принёс сию добрую весть
Стрельников Басилевс.
Послал его в баню Зевс
дремучим лесом идти,
претерпел он на том пути,
но, омывшись, предстал визави
старца Зосимы на MTV…
Докинз не поверит и в это,
за что ему в рот конфета!
В остальном же её хоть сунь, хоть вынь:
«Лох – это судьба!» Аминь? Аминь!
Впрочем, судьбы-то и нет никакой,
зато в мире был Свет истинный, иной,
но что сейчас говорить об этом,
Свет как был, так и остался Светом…
Внимание! Внимание! Погружение во тьму!
И все через плечо такие: «Тьфу! Тьфу! Тьфу!»,
и непременно по голове себе ещё – тук, тук, тук…
Прекрасная акустика! Классный звук!

Друг…
Жил себе, не тужил,
а теперь и его след простыл.
Был апостол, стал опостыл.
Мир смыло волной,
когда он уплыл.
Постой, постой! Его звали не Ной?
Нет. Он вообще никогда не ныл.
Я вижу, что ты читаешь
лишь из внешнего ко мне уважения,
а сам считаешь,
что это графоманские испражнения.
Считай, как хочешь, мне всё равно,
я достиг дна и сам думаю, что это говно.
Да-да! Так и есть! Рифмоплётство ***во!
В топку эти стишки! Достало! Да ну его!
На пламя смотреть, говорят, можно вечно,
особенно, когда горят души тех, кто жил беспечно.
А вон праведники с иконами нарезают круги,
и каждый норовит нарезать больше других,
но пока нарезают, нарезаются в хлам,
не выходит больше семи у них, прям
как у Дуранте дельи Алигьери…
Возвращаются в храм,
входят в отворённые двери,
а там,
на кресте покинутый всеми,
висит,
Господи Боже –
царь семит!
Ну, кто бы мог подумать?!
Нет, похоже,
рациональный индивид
такое
никак не мог бы придумать!
Вещие сны от Оле Лукойе.
Чиполиновое горе луковое.
Буратиновое поле чудес.
Но будь ты профессор, или балбес,
а ищешь чего-то эдакое, бамбуковое:
вечнозеленое, многолетнее,
заморское, да чтоб поконкретнее,
чтобы тебе и дом, и мебель, и шторы на окно,
и на шитьё гипоаллергенное волокно,
и нунчаки, и трость, и прочую лабуду,
и деликатесную полезную еду,
и трубку для курения, и дудочку,
и главное, конечно же, удочку,
чтобы можно было рыбу ловить…
Вот тогда можно и пожить!
Тогда можно и за пастухом тем пойти,
и спасительной дверью его войти,
и выйти наружу, и пажить найти!
А если эдакого бамбукового в жизни нет,
то ети её, колоти,
что тьма, что свет!
Тем более, сейчас карантин.
Вон на Патриарших парень один
тоже по имени Иисус,
ходил-бродил, не дул себе в ус,
выгуливал пса своего, Платона,
казалось бы, ничего плохого,
но повязали его менты,
служители Закона
и всяческой сует суеты,
затолкали в свой бело-синий вагон,
увезли. Осиротел было пёс Платон…
Но, слава Богу, Иисус был женат,
и Платон был с улицы в дом снова взят.
Расследовал дело Эркюль Пуаро,
по этому случаю сняли кино…

Сирены завыли: Хи-Ро! Хи-Ро! Хи-Ро…

Я знаю, знаю, что ты не наврал,
но слышишь меня, однорогий нарвал,
я устал…
Я устал утешать безутешное сердце,
сил нет сказки рассказывать на ночь душе.
Жизни вкус иссушает жжение перца.
Иисус. Брус. Уксус. Ус. Дэвид Суше.
Двадцать первый псалом. На заре. Плачь Давида.
У любви нет обид, у любви панихида…

Боже мой! Боже! О! 
Ты оставил меня, и я спрашиваю у них,
у скопища злых:
«Для чего?!»
Среди славословий Израиля вопль сей
далёк от спасительной длани Твоей…
Все, видящие меня, ругаются надо мной,
рассыпанным костьми, пролитым водой,
над сердцем, как воск растаявшим в груди…
Ты свёл меня к перси смертной, но, Боже, гряди!
Приди в час, когда все обречённые города
на пронзённые руки и ноги мои указывая,
кричат, голосят, головами кивая,
и поносят меня, смеясь, проклиная,
друг другу с причмокиванием сказывая:
«Уповал он на милостивого Господа своего;
пусть спасет, пусть избавит тогда его,
коль угоден Ему презренный червь сей…»
Обступили меня и рвут, как медведицы тех детей,
которых именем Твоим проклял пророк Елисей, 
не выдержав унижения,
в плешивости обвинения.
Эх, Елисей, не по силам тебе, видно, креста несение…
Но лишь в Тебе, Господи Боже, наше спасение!
Ведь не пренебрег Ты скорби страждущего разбойника,
не скрыл от него лица Отца,
и воскресил в Царствии Своём покойника!

Я умолкаю, и молчанием противостану орущим,
как пред закланием своим молчит овца,
и как агнец безгласен перед стригущим…


****

(апрель 2020)