4. Дом под Калугой

В 90е начался отток этнических русских из бывших советских республик. Тётка Леси Нина со своим мужем Виталием тоже переезжала из Казахстана.

В течение года тётка жила в квартире Лесиных родителей. Пока жила, постоянно ездила смотреть дома с участками по сёлам на предмет какой бы дом ей с мужем приобрести на деньги от продажи в Казахстане квартиры и дачи. Муж тётки в этот год, оставаясь в Казахстане, искал, кому и почём продать дом и дачу, и паковал вещи переезжать.

Лесе запомнилось, как однажды всей семьёй и с тёткой - только младший Лесин брат оставался дома с няней - ездили смотреть очередной дом в очередном селе. Село было как раз то, в котором организовали свою частную лесопилку бывшие сокурсники Лесиных родителей по МИФИ - так что ездили, фактически, к этим бывшим родительским сокурсникам в гости.

Осень ливневая стояла, грязища была непролазная. Вроде бы, хозяин просторного деревянного дома (друзья родителей там и жили при своей лесопилке) склонял гостей попариться в настоящей русской бан; но в итоге так и не случилось.

Леся не запомнила, как добирались в село; не запомнила, чё там такое смотрели за дом с участком, в смысле чтобы тётке с мужем дом этот приобрести. Запомнилось только, как всей семьёй ехали обратно на попутном грузовике, который один мог одолеть непролазную ливневую грязищу.

 Ехали в крытом брезентом кузове грузовика. Расселись там в кузове на низкой деревянной лавке - в штормовках, в высоких резиновых сапогах. Ливень снаружи шумел по брезенту. Смеркалось. У Леси вертелись в голове стихи Саши Чёрного:

Мелкий дождик так и чешет,
Так и лупит, так и льет!
 
           По грязному перрону
           Шагает тусклый штык…
           К товарному вагону
           Подъехал грузовик:
           Нас пять, у всех лопаты,
           Льет дождик… Мгла и мразь.
           Понурые солдаты
           Слезают молча в грязь.

                Саша Чёрный

Подходили сроки переезда, зима уже была - и тётка купила вновь построенный дом под Калугой. Потом, весной, сошёл снег и предпереездный ажиотаж. Оказалось, что дом обещает развалиться, рассохшись, года через три, а почва на участке - сплошная глина, родящая только дохлую картошку и чахлые помидоры. Пространства российские раскинулись вокруг группы вновь построенных домов-коттеджей, один из которых приобрела тётя Нина; сколько глаз видит до горизонта, до реки и до леса -  ни улицы ни жилья ни магазина... Леся впервые видела, как перевёзший в купленный на все деньги дом вещи из Казахстана дядя Виталий плакал. Впрочем, пока не поздно, несчастливый дом продали, и приобрели под Воронежем нечто более приличное.

"Два переезда равны одному пожару", - часто повторяла тогда тётка Нина.

Дом под Калугой тоже запомнился Лесе в ливнях, в грязище, в хмаревых передутренних туманах.

Тётка с мужем ехали откуда-то куда-то на поезде, и на вокзале их ограбили на все имевшиеся у них с собой деньги. Бомжи там толклись на сером грязном дождящем перроне; толклись на перроне челночницы с большими клетчатыми сумками на колёсиках. Только тётка с мужем на перрон этот сошли с поезда, к ним подгребли длинная потасканная девица. Жестикулируя, девица принялась рассказывать про почти бесплатный - в рамках рекламной акции - пылесос; тут и сам пылесос у неё в руках появился. Вытащим деньги, тётка с мужем обнаружили себя в окружении бандитского вида ободранных парней. Парни выхватили деньги и разбежались в стороны, как их и не было. Девица тоже пропала.

 В другой раз дядька Виталий рассказывал, как на базаре его чуть не обокрала цыганка - он перехватил руку, уже тащившую кошелёк из его заднего кармана.

-Всё, всё, - успокаивала его чернявая, худющая, с золотыми зубами женщина, плавно ретируясь за спины и куда-то в пространство базара. - Не надо кричать. Меня уже нет. Ничего не произошло.

...Леся сидела дома за своим письменным столом, светлая чёлка на глаза спадала, и читала у Мандельштама о революционной России:

Сегодня ночью, не солгу,
По пояс в тающем снегу
Я шел с чужого полустанка,
Гляжу - изба, вошел в сенцы -
Чай с солью пили чернецы,
И с ними балует цыганка.

У изголовья, вновь и вновь,
Цыганка вскидывает бровь,
И разговор ее был жалок.
Она сидела до зари
И говорила: "Подари
Хоть шаль, хоть что, хоть полушалок..."

[...]

И вот проходит полчаса,
И гарнцы черного овса
Жуют, похрустывая, кони.
Скрипят ворота на заре,
И запрягают на дворе.
Теплеют медленно ладони.

                О.Э.Мандельштам