Книга Посвящение 2006 год

Диана Галли




Посвящение

2006 год



Между строк.

 ***
 Стол накрывает ночь,
 Бутылкою – колокольня.
 Прочь, развесёлый, прочь.
 Больно мне, снова больно.

 Только не жгут свечей
 На панихиде этой.
 Звёзды минувших дней –
 Всё, что храню от ветра.

 Я солгала себе,
 Но, оставаясь рядом:
 Пить до утра любовь
 Горьким тяжёлым ядом.

 Пить, забывая боль,
 Боль, что зовётся силой.
 Кто напророчил роль
 Жить, когда отлюбила?

 Нужно, чтоб вышел весь
 Пир, панихида эта.
 И засияет крест
 В первых шагах рассвета.
2000


 ***
 Пить за любовь, которая ушла,
 Пить за любовь, которая придёт.
 А на закате плачут купола,
 А на рассвете колокол зовёт.

 И от креста, что на сердце лежит,
 До тех крестов, что радуют ветра,
 От суеты и зависти, и лжи
 Немеют губы и колокола.

 Но вешний дождь на все печали дней,
 На все дела и души, и пути.
 Пить за любовь, что чище и светлей,
 Пить за любовь.
 Она должна прийти!
2000

 
***
 Вот и кончено всё,
 Всё, что было у нас.
 Ветер бросит в лицо
 Пару искренних фраз.

 Я боюсь одного,
 Что ты тоже умрёшь.
 А сейчас ничего.
 Только дождь,
 Только дождь…
2001


 ***
 Себя не впервой обманывать,
 Пройдя поперёк дорог.
 И всё переделать заново.
 Да кто бы помочь мне мог?

 Забыть, чтобы снова встретиться,
 Исчезнуть, чтоб вновь прийти.
 Но странная куролесица
 Всем людям не по пути.

 Играю судьбой, доказано,
 И не понимаю смысл,
 Зачем все дороги связаны
 В запутанный узел - жизнь?
 22.10.01


 Выбор.
 Из ста смертей я выбрала любовь,
 Из ста страстей я выбрала разлуку.
 Всё повторится, будет вновь и вновь –
 Гореть мостам, и возвышаться духу.

 Забытой стать я не страшусь, ничуть,
 И только жаль, что плакать не умею.
 Туда, где свет, вернусь когда-нибудь,
 А там, где тьма, кого-нибудь согрею.
 5.11.01


***
 Плачу над снегом,
 Плачу открыто.
 После побега.
 Сердце разбито.

 Что остаётся?
 Встать на колени,
 Возле колодца
 Выстрелить в темя...

 Плачу над снегом,
 Плачу открыто.
 После побега.
 До суицида.
 21.11.01


 ***
 Спичка – шорк! – огнём,
 Газ засветится.
 Голубым цветком,
 Соком месяца.

 Но снега лежат,
 Снова холодно.
 Что, душа моя,
 Или – голодно?

 Спичка брызнула.
 Да ведь можно же!
 В пальцах искрами
 Моё прошлое.

 И снега кругом,
 И отчаянье.
 Голубым цветком
 Газ.
 Раскаянье...
 ***
 Нет возрождения снега,
 Есть обещание – снова.
 Нет восхищённого бега,
 Есть - я пока не готова!

 Богу в лучистые очи
 Я улыбаюсь бессильно:
 Было так странно и просто
 Переломать свои крылья!


 ***Грановитой Башне Коломенского Кремля
 Здесь тщетно звать кого-нибудь:
 Никто не слышит нас.
 И только эхо «не забудь».
 И светел сонный Спас.

 Года, что прожуют наш бег
 И наши голоса.
 Но здесь на оклик: «Человек!»
 Откликнуться нельзя.

 И нет закона для людей,
 Есть дело, мир и явь.
 И ты решаешь о судьбе,
 Но не решишь, оставь.

 Но, может быть, из суеты,
 Из вечности придет
 Весёлый ветер красоты,
 И башня оживёт?
 12.07.03


 ***
 Есть дом для нас с тобой,
 Но нет в нём света.

 Есть крылья, есть любовь,
 Но нет ответа.

 И что нам небеса,
 Пустыня ль, бездна?

 И что нам – голоса,
 И что нам – песни?

 Возьми меня в закат
 И будь со мною

 Единственной
 Надёжною звездою.
 13.08.03


 Прощание с городом.
 I.
 До скорого!
 Я выжила, я спела.
 И начала полёт легко и смело.

 Отпела, то изведав, что дано
 Мне новое:
 Стучаться сердцем в небо.

 Как я просила этого нелепо!
 Всё суждено.
 Всё было суждено.

 Тебя мне дал, твою слепую душу,
 И право жить, идти, любить и слушать.
 И просто надо верить, чтобы жить.

 И эту клятву – страшную, святую,
 Я только раз давала, в ночь иную:
 Уйти и ничего не позабыть.
 21.08.03

 II.
 Как этот город в память убаюкать,
 Как прошлое оставить и простить?
 Над башнями пустить стрелу из лука,
 А за столом прошу не голосить.

 Неведомое будущее манит.
 И только иногда уронят сны
 Коломну и до дикости изранят.
 И возвращаюсь я из тишины.

 Иду по мостовым вчерашних судеб,
 Иду по пряслам прежних дней и лет.
 А путь? Не оттого ль так странно труден,
 Что дан Коломной – выверен, согрет?

 Прости, что убегаю, что не знаю,
 Зачем, чего ищу в других краях.
 Прости, что ни о чем не забываю,
 Но лишь один по-прежнему мой страх:

 Что не вернусь…

 Вернусь, жди только знака!
 И сулицей  дорога промелькнёт.
 На башне лаем изойдёт собака,
 И воевода встретит у ворот.
 21.08.03

 III.
 Отшептала родному городу,
 На перроне решая главное,
 Ох, ласкал меня ветер холодом,
 Выл да с хохотом: «Дело славное!»

 Утекала дорога к северу,
 Выкликая из сердца прошлое,
 Где, любя, ни во что не верила,
 Замогильно, в безумье брошена.

 Запечалилась мать, заохала,
 И отец осознал, что деется.
 Но уже не сдержать Коломною
 Непутёвейшую их девицу.

 Вы простите меня да милуйте.
 И поймите, что час мой близится.
 Я вернусь (да в пути не сгинуть бы),
 Чтоб креститься да небу лыбиться.

 Я вернусь. Мне молитва с песнею
 Крылья верные, свет мой – солнышко,
 И пускай на столичных лестницах
 Жизнь изведаю – так до донышка.

 Будет день – помолюсь за прошлое,
 Будет ночь – отмолю, что сгинуло.
 Но теперь мне дорогой брошено
 Настоящее, светлокрылое.
 30.08.03



 ***Грановитой Башне Коломенского Кремля
 Что видишь ты из сумрака,
 Прорвав блокаду века?
 Кто успокоил сокола
 На рукавице дней?

 Ушёл твой отрок, улетел
 За предстоящим снегом.
 И не найти его теперь
 И с высоты твоей.

 Что снится стенам и мостам,
 Мечам и копьям тонким?
 Что видит со щитов твоих
 Седой единорог?

 Всё тот же люд: разинув рты,
 Мальчишки и девчонки…
 А между тем всещедрый Бог
 И близок, и далёк.

 Спи до поры, мой гордый дом,
 Раскрыв крылами прясла.
 Да не угаснет свет бойниц,
 Не потускнеет сталь.

 Нелёгок путь, и незнаком
 С добром столичный ястреб.
 Но начат был с тебя полёт,
 И ничего не жаль.
 30.08.03


 ***
 Пусти...
  Пусть ты ещё со мной.
  Пусты ладони
  Пустотой.
 Так пусто той,
  Что ищет что-то
  За взглядом,
  Как за поворотом.
 Спаси...
  Спас и чужой во мне.
 Спаси Бог тех, кто в тишине
  Тебе спасибо говорят,
  За то, что ты
  Не у меня.

 Ушла...
 Уж ладно бы сама –
  Бушлаты, бурки и зима.
  Уж ладан выдохся давно.
 В душе неладно и темно.

 Пускай...
  Пусть каюсь я во всём.
 Пуст край,
 Где были мы вдвоём.

 Впускаю прошлое в себя,
  Пустая – значит, без тебя.


 ***
 Тревожить память городом родным
 И безголосьем сумерек осенних.
 Где прежнее «Спаси и Сохрани»
 Не сохранит ни сил, ни вдохновенья.

 Бродить, каштаны в парке собирая,
 И, ничего понять уже не в силах,
 Пожар цветов последних наблюдаю,
 Что было, что могло быть, что же было?

 И только город, как и прежде, просит
 Запомнить всё, что дарит эта осень.
2003


 ***
 О чём с тобою говорить?
 И помолчать нам не о чем.
 И даже взгляды не скрестить
 Ни злобно, ни легко.

 Ты улетел, оставив жить
 Волчонка, злую девочку.
 Теперь она своя в лесу –
 Средь города волков.

 Поёт нечасто, но зато
 Уверенно и метко.
 И глаз не отведёт теперь,
 Когда в упор глядят.

 Что было – было нелегко
 И больно, и бессмертно,
 Но твой далёкий окрик – Верь!
 Ей подарил себя.
2002


 ***
 Нас ещё не венчали,
 И вряд ли когда-то случится
 Этот странный обряд,
 Что на царствие и небеса.

 Но в тоске и печали
 Моя изнурённая птица
 На плече у тебя,
 А крылами – прикроет глаза.

 Я тебя не зову,
 Я тебя не ищу,
 Я лишь голос,
 Обронённый далёким названием –
 Град на Оке.

 Но к тебе прилечу,
 Потому что за счастье боролась.
 Есть такое призвание –
 быть воробьёнком в руке.
2002


 ***
 Поутру наши лица схожи,
 Однозначны, бессонницей стужены.
 Поутру каждый в мире – прохожий.
 Не спаситель, не враг и не суженый.

 Ветром кованы, снегом латаны,
 Уходящие от порога,
 Все дороги, что мы просватали,
 Всё, что выпрошено у Бога.
2000


 ***
 Так и будем с тобой бессонницей
 Непростого в понятьях города.
 Если б знал ты, какая звонница
 В моём сердце молчит от голода.

 И какие печали пьяные
 Поутру проступить пытаются.
 Ничего, все в миру незваные,
 Все пред Богом Всещедрым каются.

 Так и будем ползком да волоком,
 Из обиды в обиду падая.
 А сегодня приснилось облако,
 Непонятно чем душу радуя.

 Поутру снежной солью лечимся,
 Улыбаясь, прощаем вечности,
 Что без толку по свету мечемся
 От сиротства до человечности.
 19.12.03


 ***
 Не зову. Приучил ждать.
 Только в сердце горька медь.
 За столом и стакан – мать,
 За столом и не грех спеть.

 Спеть о том, что грешна плоть,
 А душой не спасти всех.
 Про меня записал Бог –
 Полюбить твой седой мех.

 Да щенячья моя злость
 На шакалье нутро дам,
 Тех, что правили пир тот,
 Где тебе этот рок дан.

 Да куда уж щенку знать!
 Волчью горечь. Лакать, выть.
 За столом и стакан – мать,
 Об ушедших не голосить.

 Закрутила меня жуть
 Да не вить уж петель впредь.
 Если волчья судьба – путь,
 То не дело искать смерть.
 24.12.03



 ***
 Это было со мной во сне,
 В год иной и в другой стране.

 Даже звали меня иначе,
 Я другая была, тем паче.

 Сивогривая шакалица
 Выгрызала из сердца птицу.

 И потерянная сума,
 Нежеланье сходить с ума.

 И петля на загривке стылом –
 Зло и горестно – так же было!

 Но теперь почему всё тоже
 На ином берегу и ложе?

 Там спасло меня только чудо,
 Но теперь ничего не будет.

 Предаю себя в Божью милость,
 Что бы ни было, ни случилось.


 ***Джону.
 Слышишь, брат, это я тоскую
 По тебе в стороне иной.
 На ладони твой дых почуяв,
 Тихо спрашиваю: «Живой?»

 Но молчит полусумрак здешний.
 Ты не вырвешься из куста.
 И не кинешься бить потешно
 Влажной пастью в мои уста.
2004


 Ночное.
 Если каждую ночь, что мы были вдвоём, написать на холсте,
 То окажется, мы были путники собственных тел.
 Мы искали в ладонях себя. На губах в темноте
 Каждый в небыль ушедший закат до конца прогорел.

 На ресницах рождался рассвет, на губах тишина.
 В зове плоти звучала мелодия старых дорог.
 Каждый раз поутру прорастали из вещего сна.
 И к началу начал подводил этот странный урок.

 Мир не вечен. Однажды проснувшись, мы были слабы.
 Предрассудков и домыслов злая рука развела.
 Перед гордым лицом лживой суки с обличьем судьбы
 Мы ушли в никуда, мы сбежали в чужие дела.

 Только тело тоскует, мой горький побитый сосуд.
 В нём прокисло вино: ни для пира, ни для алтаря.
 Но тебя мои слабые руки по-прежнему ждут.
 И ключица, струною натянута, кличет тебя.

 Если каждая ночь – ожидание сонных снегов.
 Если каждый рассвет – возвращение в небытиё,
 Расскажи всё заранее: как мне ходить по земле,
 Если радости нет и безвременье в сердце моём.
2003


 Полночь близится.
 Полночь близится, нет прощенья
 Недосказанному в ночи.
 Безрассудное сновиденье,
 Словно память моя, горчит.

 Полночь близится. Боль острее –
 Лунным лезвием по груди.
 И знакомо сползла по шее
 Бечева темноты. Уйти

 В полночь близкую ластить очи
 Пустоте и безлюдью трасс.
 Выдох выстрела не короче.
 Может, всё-таки в этот раз?

 Полночь близится. Полнолунье.
 Истекла до конца душа.
 Вот и кончено всё. Фортуна
 Стала пятиться не дыша.


 ***
 Половинку яблока – тишине,
 Половинку яблока – про запас.
 Двадцать лет назад вспомнил обо мне
 Чей-то мудрый Бог и повёл рассказ.

 Рассказал о стуже, тепля едва
 Огоньки архангельских деревень.
 И поведал басенку тополям
 На другом краю у морских дверей.

 И на вёрсты брошенною петлёй
Жизнь моя легла между книг и трав.
 Среднерусский город, что уберёг
 Мою сказку в сломанных позвонках.

 И лежала память на паперти,
 У людской немилости под рукой.
 И таилось главное впереди.
 И кипело чёрное варево.

 Половинку яблока – тишине,
 Половинку яблока – впрок таи.
 Десять лет назад обещали мне
 Годы тихоструйные для любви.

 А они сорвались плетьми коню,
 А они пропахли отравой слов.
 И пропить невмочь то, что не спою,
 Распугала грёзы моя любовь.

 Половинку яблока – впрок таи.
 Половинку яблока – про запас.
 Двадцать лет назад Бог повёл рассказ –
 Так и катит яблоком меж людьми.
2004


 ***
 Три долгих месяца весны
 Не подарили воскресенья.
 Они текли, обречены
 На бесполезное круженье.

 Дом промерзал до немоты,
 И окна в нём заиндевели.
 И ощущение беды
 Сочилось из-под чёрной двери.

 Ползли по стенам голоса
 И тихим звоном осыпались.
 В жару и дождь по адресам,
 Замёрзнув, гости разбредались.

 И только осень посошок
 Присела выпить вместе с летом,
 В том доме вспыхнул костерок -
 Крыло кленового букета.
2004


 ***
 Над парком, над старым Измайловским парком
 Кружи и кружи, моя синяя память.
 Той школьной тетрадкой, заветной тетрадкой
 С обрывками счастья и запахом мамы.

 А если дожди зазвенят, засмеются,
 Читая листву и страницы листая,
 Не смогут ни строчки, ни слова исправить.
 Кружи и кружи, и кружи, засыпая.
2005


 ***
 И жизнь не удалась,
 И смерть не удаётся.
 Но держит на плаву
 Забытое давно.

 Какая рядом мразь!
 Уж то-то посмеётся,
 Что не переживу.
 Не вынесу всего.

 Так проще быть шутом,
 И корчить злые рожи.
 Лупить того, кто слаб,
 По худенькой спине.

 Но мне не повезло,
 И рассмешить не может
 Унылая судьба,
 Доставшаяся мне.

 И жизнь не удалась,
 И смерть не удаётся.
 И держит на плаву
 Забытое тепло.

 И снова по утрам
 Московские колодцы
 Я вижу. И живу.
 Да всем чертям назло!
2005


 ***
 Осталось ловить набежавшую пену,
 Наотмашь проклятьями бить.

 Смолить обещаньями, пить за измену,
 Трепать ветошь старых обид.

 И, прячась в сознание собственной силы,
 Отсеять сомнения тем,

 Что проигрыш равен победе над миром
 И нет никаких перемен.
2005


 ***
 Погребальный костёр уходящего года.
 В чёрных жилах ветвей догорает сознанье.
 И на выдохе воздух дымится: «Свобода…»
 А на вдохе почудится вдруг обещанье.

 Шаг – скольженье, смещенье, смешение красок
 От кровавых до сладко-янтарных потоков.
 Напряженные ветви болеют проказой,
 И дыханье тягучее так одиноко.

 Погребальный костёр уходящего года,
 Искупленье грехов и тщета ожиданья.
 Пусть на воздухе выдох дымится – свобода.
 Пусть на вдохе почудится мне обещанье.
2005


 ***
 Не осталось ничего:
 В доме кончилась любовь,
 Будет.

 И на окрик:
 – Кто живой?
 Захрипел водопровод:
 – Люди...

 Засветился, задрожал
 Синим пламенем
 Цветок газа.

 Темень стынет по углам.
 И тринадцать лет пусты –
 Сглазил.

 Темень стынет по углам.
 В дом собачьи со двора
 Очи.

 Закрути на кухне кран.
 Пей до позднего утра
 Молча.
2006


 *** памяти Миши Теущакова.
 Упрямо тянет поводок
 Взбесившееся время.
 И мы всё дальше от людей.
 Всё ближе суета.

 Уже не помним – для чего
 Мы пили вместе с тем,
 Кто был подлец и лицедей,
 Но с нами пел тогда.

 Не угадать – кто друг, кто враг,
 Кто притворился честным.
 И женщины прощают зло
 Вчерашним палачам.

 Фотограф, посмотри-ка сам,
 Сними всё незаметно.
 На плёнке прояви добро
 И нам открой глаза.
2005


 ***
 До апреля дотянуть бы, доползти,
 До разлива рек, до нового тепла.
 Душу горькую свою зажать в горсти:
 Ты на Пасху будешь, пташенька, бела.

 Растворю ладонь – лети, крылом слепя;
 Смелым росчерком, похожая на крест.
 Знак того, что Бог помиловал тебя,
 Благовест…


 ***
 Что ты просишь, человече,
 Что смогу подать?

 Горько-винный
 Зимний вечер,
 Снежная кровать.

 Смех надломленного хлеба,
 Соли нашепчу.
 Солнечной краюхи мне бы,
 Тогда заплачу.

 Заплачу или заплачу,
 Пригоршней бери.
 И в глаза медвяным плачем
 Брызнут фонари.

 Побредёшь, глотая сумрак,
 В горле ком – грешок.
 Лишь обветренные губы
 Шепчут:
 – Хорошо...


 ***
 Заплачет под сердцем дорожная память,
 Оступится время. Споткнётся судьба.
 И прошлое счастье мелькнёт между нами:
 Ты слаб оказался, я тоже слаба.

 Порывы, призывы – рассеяли годы,
 Спокойна любовников участь и зла.
 Я ветром по миру – из города в город,
 Как ты в кабаке – от стола до стола.

 Но взвизгнет струна, и апрель рассмеётся,
 Припомнится песня твоя – баю-бай!
 Никто не вернётся, ничто не вернётся,
 Целую тебя перед сном: «Засыпай».


 ***
 Убежало молоко.
 Мама обернулась,
 Огорченью – грош цена.
 Не грусти, не злись!

 Просто нынче допоздна
 Не уходит с улиц
 Дворовая ребятня:
 Просит петь на «бис».

 Я пою, а детвора
 Слушает, нахмурясь,
 Песни старые мои,
 Новые стихи.

 И мальчишки с десяти
 Очень много курят,
 А девчата красятся:
 Вот и все грехи.

 Чьё ты, поколение?
 Улочек забытых
 Вязь провинциальная,
 Скука да вино.

 Раннее влечение,
 К миру ли, к молитвам.
 Травка за компанию,
 Водка ль – всё равно.

 Убежать? Да некуда
 В двух часах – столица.
 ПТУ да армия,
 Да Пединститут.

 Нарожают девочки,
 Мальчики – повымрут
 В драках. В пьяной одури.
 Попадут под суд.

 Те ж, кому в горячие,
 Грозовые точки –
 Те вернутся мечены,
 И не рассказать.

 Матери да женщины,
 Вот они, сыночки,
 Сплошь перекалечены.
 Лучше б не рожать.

 Убежало молоко.
 Мама обернулась,
 Огорченью – грош цена,
 Не грусти, не злись.

 Просто нынче допоздна
 Не уходит с улиц
 Подмосковная родня.
 Просит петь на «бис».
2005


 ***
 В который раз – уста коснутся уст,
 И задохнусь, и прошепчу: «Не надо.»
 И там, в груди – знакомый сочный хруст.
 То сердце рухнет гроздью винограда.

 Ты соберёшь янтарных ягод чётки:
 Молись, твори вино или продай.
 В который раз целуешь. Пахнешь водкой.
 Чужой мужчина. Двадцать первый май.
2006


 ***
 Так и будет – день вчерашний
 Улыбнётся на прощанье.
 И уйдёт, затопчет пашню
 Бык – безумец – обещанье.

 Опьяневшие кентавры
 Бьют копытами закат.
 Славно, как же было славно!
 Но Геракл – не виноват.

 И Хирона точит мука,
 Поднесённая богами.
 Но ни стона, но ни звука –
 Так титаны учат сами.

 И последние герои
 Станут пыльной сказкой мира.
 Вспомнит кто, какой судьбою
 Всех героев наделило?
 Так и будет…


 ***
 Из мрачного храма вокзала
 Нырну в зелёный вагон.
 Кому-то утром сказала –
 (Он, кажется, был влюблён),

 Что стылым апрельским утром,
 Просвечивая по шву,
 Я выйду к началу песен,
 А значит – переживу.

 От доброй пивной истомы,
 Пропахшая табаком,
 Я выпаду на знакомый,
 Обветренный тот перрон!

 Мешая снега с листвою,
 Протяжно стащусь в кювет.
 И хрустнет былой зимою
 Под сердцем моим куплет.

 И там, над седым болотом,
 Я, зимней прохлюпав юшкой,
 Увижу и возле брода,
 Воскликну, вскричу – Андрюшка!

 И снова на Белом Слёте,
 Над самым последним снегом
 Надежда меня находит –
 Свет, сотканный в человека.
 2005


 ***
 Умираю…
 Морали орали
 В разбитый висок.

 Умираю…
 Едва ли, едва ли
 Я выйду на зов.

 Тёмной петелькой речки – награда.
 Спокойно, крепись.

 Мне бы сердце – а так,
 для распада
 придумана жизнь.


 ***
 На колени встану,
 Молитву – знаю!
 Я была Татьяной.
 Теперь иная.

 Руки те же – грифа
 Коснутся смело,
 Только губы криком
 Набухли спелым.

 Руки те же –
 Тянутся, хлеба просят,
 Нож берут, упрямые,
 Бьются оземь.

 Плечи те же – сила
 Речных порогов.
 Но уже сломило,
 Не надо трогать,

 – Отче, слышишь ли?
 Боль свою приемлю.
 – Тише, тише ты,
 Будет, будет! С кем ты?

 Отступись, отринь,
 Отойди от мира.
 Вот вскипает дым
 Над приютом сирым.

 Эта боль смешна
 И не стоит слова.
 В поле не одна.
 - Отче, я готова!
 30.06.05


 ***
 Рвануть дверь тамбура –
 Слепит от ветра.
 И жаль, что знака нет
 На километре.

 Да я бы вышел прочь
 И поезд скорый.
 Но там осталась дочь.
 И сонный город.

 Да я бы вышел прочь!
 Но у рассвета
 Стрельнёт зверёныш милый
 Сигарету.

 Он будет ждать,
 Чуть слышно напевая.
 А я женат!
 Зверёныш-то не знает!

 Мне тридцать третий год,
 Не хватит силы.
 Чего зверёнок ждёт?
 Он любит, милый.

 Захлопну дверь,
 В купе вернусь, довольно.
 Там, на вокзале – зверь,
 Ему же больно!
 июнь 2005


 ***
 Вот и встретились два клинка:
 Скрамасакс и двуручный меч.
 Пересвет с Челубеем зря
 Начинали когда-то сечь?

 Полумесяца серп – мерк,
 Православный крест вис – нем.
 И промеж всего – ты с кем?
 И над всем этим – зачем?

 Паволоку веков прочь,
 Просыпаюсь, и явь зла:
 Я обоих сторон дочь,
 Я Непрядвою притекла.

 Слева – барс и тугой лук,
 Справа - крест и стальной меч.
 Слева – ханский огонь вдруг,
 Справа – Божья звучит речь.

 Чья душа у меня? Чья?
 Дочь восточного ли царя?
 И зачем я теперь, зачем?
 Православныя дщерь есмь.


 ***
 Жду письма из Рязани.
 Так ждут только тех, кто вернётся,
 Кто уже позвонил
 И сказал, что пешком доберётся.

 Кто, ночным фонарям улыбаясь,
 Куря на ходу,
 Ключ в кармане сжимает,
 Себя подгоняет: Иду!

 Жду письма из Рязани.
 От белого хмурого чуда.
 Где машины сигналят,
 А птицы молчат почему-то.

 Где сильнее вдохнёшь
 И уже оторвался, летишь.
 Где улыбчивый дождь
 Обнимает и шепчет: «Малыш…»

 Жду письма из Рязани,
 Свет клином сошёлся – под сердце.
 Поезд вне расписаний,
 Отмена. И некуда деться.

 И осталась лишь песня одна:
 Дождь, стучащий в оконце.
 Жду письма. Лишь письма.
 Напиши мне, что выглянет солнце.


 ***
 Что ты ластишься к слову, нежить,
Бельма глаз своих наклоня?
И зачем теперь душу нежит,
То, что сгинуло для меня?

Словно брошена, словно проклята,
Словно тленом очи подёрнуты.
Словно прожито оно, горькое,
Еле теплится Слово Горнее.

А под утро выкину гитары труп.
Мертворожденная. Пустозвонная.
И сорвётся крест с колокольни груб –
Две руки, две ноги. Масть червонная...


 ***
 Странный город – сплетение улочек древних.
 Никого, с кем бы чашу воды разделить.
 Где оконца – глаза Несмеяны-Царевны,
 А проулки – автограф: «Тоска, извини».

 У салатовых стен, где читаешь «Голутвин»,
 На углу – водосточной трубы жадный рот.
 Здесь начало пути, только бес ли попутал?
 Вкруг трубы водосточной – мой круговорот.

 Здесь прощалась когда-то с воронежским парнем,
 Неизвестно зачем приезжавшим ко мне.
 И, подумать, помыслить – совсем уж недавно
 Здесь пытался проститься воронежский снег.

 Он глаза прикрывал капитанской фуражкой
 И прощался, а я не смогла повернуть
 И поехала дальше, учитель мой, Сашка!
 В добрый путь, – повторяю себе, – добрый путь!
 март 2006


 ***
 Снова ночь.
 Одеяло в крапинку
 Частых звёзд.

 Снова ночь.
 Одиночеств свадебных
 Выход прост:

 Расплескалась,
 Звеня монистами
 От души.

 У невесты
 Полно завистниц,
 Но ТЫ – пляши!

 Так пляши –
 Чтобы вихри по полу,
 Гуд в ушах.

 Согреши,
 Обманула прошлое! –
 Хороша!

 Гости пьяные,
 Бьют стаканами
 Под каблук.

 На прощание:
 - Любо ль, пане мой?
 Милый друг…

 За околицей
 Белой конницей
 Ночь летит.

 Мать помолится,
 Сердце – звонницей.
 Уходи…

 Снова ночь.
 Одеяло в крапинку
 Частых звёзд.

 Чьи-то свадебки.
 Плачешь, пащенка…
 Но всерьёз…


 ***А. П.
 Всё чаще вспоминаю старика,
 Любимого и славного актёра.
 Почудилось: ему в дорогу скоро,
 И жаль, что не успею до звонка.

 Качнётся, поплывёт его вагон.
 Там в окнах свет, там слишком много света.
 И не купить в его купе билета.
 Он сам не покупал билет – закон.

 Там проводник безмолвно подойдёт.
 И чаю не предложит. Улыбнётся.
 И будет звонко скатываться солнце
 Вчерашнею монеткою забот.

 И будет тень состава над землёй,
 Косой стрелой, чертой, после которой
 Актёр сойдёт на станции «Покой».
 Почудилось - ему в дорогу скоро.
2006


 ***
 Когда-нибудь утром вокзальную площадь осветит
 Лучистым проснувшимся голосом птаха слепая.

 И выпадет в руки того, кто улыбчиво встретит.
 И будет смеяться, и будет смолкать, замирая.

 А конь, осторожно ступая, свезёт их на берег,
 Туда, где друзья разложили палатки и песни.

 И город послушно раскроет навстречу все двери,
 Чтоб не было больно и грустно, и не было тесно.

 Ветра со стола посшибают под утро стаканы,
 И лучшие песни подарены будут, и строки.

 Присядут на берег и будут молчать об Афгане.
 И слушая море, забудут, что всё ж одиноки.

 И служба, и дружба, и годы, и дальние тропы.
 И те рубежи, на которых свой выбор вершили.

 Всё это – дорога, всё это даётся от Бога.
 И живы пока, поживем, коль до встречи дожили.

 Покатится время монеткой по плахе причала.
 У птахи взлохмачены перья – душа нараспашку.

 Когда-нибудь утро прольётся из чаши вокзала.
 И хочется верить, что это случится однажды.


 ***
 Колокольная чаша зовёт меня с юго-востока,
 И звенят в предвкушенье полёта мои позвонки.
 Но не тяжек рюкзак и гитара, что с правого бока.
 И не тяжки уже предрассветные сны и стихи.

 Распахнусь на ветру и припомню, что было так горько
 Ровно месяц назад выходить на далёкий маршрут:
 Тучи в небе толпились, клыкастые книжные орки,
 Лишь товарищ тогда выручал, говорил: «Подвезут!»

 Круговерть, круговерть закружила, разбила о берег.
 Искушение, морок, сомненье - плевали в глаза.
 А когда мы шагнули на землю в Тулонской аллее –
 Начиналось иное, и кончилась злая гроза.

 Я полжизни без моря жила, бестолково воюя,
 За пределы рассудка кидаясь в похмельном бреду.
 Только что мне теперь – от звезды до звезды я кочую,
 От себя до себя настоящей упрямо иду.

 Разделив пиалу, дописать непокорную песню,
 На узбекском смеяться, на русском привычно молчать.
 Осознав, наконец, что «сиротство» – когда тебе нечем,
 Да и не для кого всё на свете сначала начать.
2006


 ***
 Я разбился, пытаясь пробиться сквозь облака.
 Тупо смахивал кровь с губы, целовал закат.

 Просто август закончен, и время сошло на нет.
 Право на осужденье, прощение. Весь ответ.

 У гитары на левом скате – горит звезда.
 Мы когда-то были богами. Теперь не так.

 И подохнуть с тоски – единственный шаг вперёд.
 Говорили, но как поверить, что всё пройдёт?

 Всех простил – обрастая шерстью, ковал замки.
 Отпустил – себя на ветер, других – в пески.

 Я разбился вчера о город. Я всё забыл.
 По чужим аккордам пел, воровал и жил.

 Матерюсь, зашивая память строкой письма.
 Скоро осень, ну а за нею – одна зима.
2006, 31 августа
 



Песенник. Без нот.

Мой храм.
 Чёрен омут под горой,
 На горе погост.
 Стонет ветер над землёй,
 Нет в помине звёзд.

 А вчера легла тоска,
 Придавила взгляд.
 И осмелилась рука
 Повернуть назад.

 На горе легла без сил,
 На глаза покров.
 Пусть простят все те, кто был
 Ласков да суров.

 Только дождь хлестнул в ответ
 Да прижал к земле.
 А потом – и слов-то нет,
 Что на той горе.

 На горе ветров сошлись
 Небо и земля
 И разбуженная высь
 Ненаглядная.

 И плывёт молочный свод,
 Светом соткан храм.
 И хрустальный звон плывёт
 По моим глазам.

 И плыву я храму вслед,
 И омыта грязь.
 Начинается рассвет,
 Ветром окрестясь.

 Свет да мир твоим глазам,
 Свет да мир слезам.
 Свет да мир сегодня вам
 Да пресветлый храм.
 21.08.02


Занавес
памяти Сергея Кузнецова и Александра Попкова
 Вот и занавес, аплодисменты,
 А за сценою умер актёр.
 Не покинули память моменты
 Взглядов, реплик. Но нем режиссёр.

 И нелепо судьба доиграла:
 Путь земной всех героев один.
 Ещё теплится музыка зала,
 А за сценой – испорченный грим.

 Зритель слеп и не видит сквозь стены
 Да и надо ли это ему?
 Как уходят навеки со сцены
 Люди, шедшие через тьму.

 Только звякнули глупые шпаги
 Да оскалился масок зазор.
 И на старой афишной бумаге
 Написали «сменился актёр».

 А за сценой допьют остальные
 Перемешанную со слезой
 Ту, которой искони Россия
 Лечит сумрачный ветхий покой.

 Разольётся по битым стаканам
 И не водка уже, а слеза.
 А наутро по лицам и ранам
 Заскользят всего зала глаза.
 27.08.02


Тристан
Вадиму Обухову

 Тайны осенних троп
 Ветер хранит да я:
 В тихом дрожанье строк
 У голубого ручья

 Встретились две души,
 Встретились два крыла.
 Первая вмиг дотла,
 А у другой – дожди.

 Только коснулись рук,
 Только вздохнуть смогли:
 - Нам не дано, мой друг,
 Зря мы навстречу шли.

 Ты ведь чужой Тристан,
 Мой будет час спустя.
 Случай с тобой связал,
 Но я отпущу тебя.

 Наши дороги врозь,
 Но в одну сторону.
 Дай Боже, чтоб сбылось,
 Ветер вам и струну.

 И разлучил полёт
 Души и крылья нам.
 - Рыцарь, Изольда ждёт,
 Ты ведь чужой Тристан.

 - Девочка, верь, что ждёт
 Где-то и твой Тристан!
 6.09.02



Осенний сон.
 Я проснулась от осени,
 Тихо смотревшей в окно.
 За окном первой проседью
 Золото и вино.

 И в листве солнцем вспыхнули
 Яблок галактики.
 И рябины заплакали
 Алыми гроздьями.

 Что вчера не разгадано,
 Нынче простой итог:
 За порой звездопада
 Листопада приходит срок.

 Умирают быстрей зарницы,
 Короче дни.
 Это снится нам, только снится
 Конец весны.

 Я проснулась от осени,
 Тихо смотревшей в окно.
 За окном первой проседью
 Золото и вино.

 И кому это снится,
 Понять не дано теперь.
 Это осень в глазах и лицах,
 Поверь, поверь.
 13.09.02


Князь
Оболгали князя вороны лихие,
 Полонили князя, заковать смогли.
 Всколыхнули люд и молву пустили,
 Что продался князь ворогам земли.

 Не узнает правды люд,
 Дорога и жжётся!
 Не расскажет нам никто,
 Виноват ли князь.

 Повезли его на суд
 В стольный град московский
 И на ворота его
 Наложили грязь.

 А в родимом терему верная дружина
 Не поверила молве, ворогам да лжи.
 Князя видели в бою – не казал он спину
 Да берёг своих людей у чужой межи.

 Что солгали на него,
 Не имеет смысла.
 Знают воины одно,
 Что он их берёг.

 Лишь дружина ждёт его,
 Опадают листья.
 Да зелёное вино
 Не берут в чертог.

 А лихие привезли князя в город древний
 Белым домом провели, скованного зло.
 Да на площадь привели – на потеху черни,
 Опозорит да сломить – только не дано.

 Что ты думал в этот час,
 Что тебе сказала
 Сквозь осенний перезвон
 Родина твоя?

 Вспоминал с тоскою князь,
 Как мальчонкой малым
 Слушал колокольный звон
 Да растил коня.

 И припомнилась ему верная дружина:
 Сколько раз плечом к плечу в сечи да пиры.
 Не за злато в терему, да и не за чины,
 А за жизнь да за душу супротив молвы.

 Не судите – не дана
 Людям власть такая.
 Только Бог рассудит нас
 Да простит грехи.

 И дружина в терему
 Тебя вспоминает,
 Верит, что вернётся князь,
 Слухам вопреки.
 Возвращайся с миром, князь, в терем у реки.
Переступая порог.
 Дерево жизни обрастает ветвями дорог,
 В поисках смысла переступаешь порог.
 Что остаётся? Светлая музыка снов,
 Верное солнце и любовь.

 Ждал расставанья – ветер принёс голоса,
 Ждал обещанья – только молчали глаза.
 Трудно, конечно, но перечеркнуть не спеши.
 Тихая нежность греется в слёзах души.

 Новые тропы перебродил звездопад.
 Голос суровый, но никто не виноват.
 Слышишь тревогу в шорохе палой листвы.
 Это дорога ветви расправить спешит.

 Всё очень просто, выучен новый урок,
 Ждёт перекрёсток, правит жизнь ветки дорог.
 Что остаётся? Светлая музыка снов,
 Верное солнце и любовь.
 27.09.02


Сказки.
 У детских сказок грустная судьба:
 Они взрослеют так же, как и люди,
 Их наполняют новые слова,
 Но чудеса всё незаметней будут.

 Когда добро расправится со злом,
 То всё далече, тише и укромней.
 И на земле дворец сменяет дом,
 А озеро – всего лишь пруд бессонный.

 Привычный мир героев и богов –
 Всего лишь круг обыкновенных граждан.
 И даже ту, великую любовь,
 В какой-то миг испытывает каждый.

 И мы не верим в добрые слова,
 Пускай за это чудеса осудят.
 У детских сказок – грустная судьба,
 Они взрослеют так же, как и люди.


Шушунчик
 Когда на лесные дорожки
 Сентябрь уронит листву,
 Шушунчик поплачет немножко
 И тихо промолвит – Живу.

 Он самое шустрое чудо,
 Живёт под листвой и в траве.
 Приходит так тихо, совсем ниоткуда
 Шушукать в опавшей листве.

 Алый или золотой,
 Многолапый, но простой,
 Прошушукает мотив листопада.
 Проползёт и пробежит,
 Проплутает, прошуршит,
 И больше ничего ему не надо.

 Шушунчик по городу бродит,
 Пугая прохожих порой.
 Как жаль, что так много в природе
 Дворников с жёсткой метлой.

 Шушунчик боится щекотки
 И прячется в каждом дворе.
 Как жаль, что прогулки коротки,
 И дни коротки в сентябре.

 Шушунчик под снегом свернётся
 И, тихо уснув, засопит.
 И снится ему, что под листьями клёна
 Шушуня, тоскуя, сидит.

 Алый или золотой,
 Многолапый, но простой,
 Прошушукает мотив листопада.
 Проползёт и пробежит,
 Проплутает, прошуршит,
 И кроме шушуни ничего ему не надо!
 15.05.03


Песня о друге.
Каждому дорога по уму,
 То дано, что вынесешь в горсти.
 Отчего же другу моему
 То дано, чего не унести?

 Сердце, чтобы ждать.
 Голос, чтобы петь.
 Две ладони – колыбель качать.
 А душа, чтоб помнить и согреть.
 А улыбка, чтобы отвечать.

 Каждому признанье по чести;
 То дано, что сможешь уберечь.
 Отчего у друга на пути
 Те, чьи корабли вдруг дали течь?

 У него в тумане паруса,
 У него на мачте огоньки.
 Маяком всем тонущим – глаза,
 Гавань отчуждённым – две руки.

 Каждому – своё, а мне дана
 Тихая лампада на краю.
 Не грусти, мой друг, придёт волна
 И к нашему с тобою кораблю.
2004


Откровение
Я взошла по ступеням
 И молвила – дай мне ответ.
 Что в моём откровении есть
 И чего больше нет?

 Что дано мне в начале
 И кем это было дано.
 С кем меня повенчали,
 Я помню лишь – было темно.

 И дрожавшею алою каплей
 Его огонька
 Прикоснулась к душе моей зябкой
 Чужая рука.

 И дорогой сплелись наши мысли,
 А снегом слова.
 Первый раз полюбила я в жизни,
 Что просто жива.

 Лишь потом из разлук и свиданий
 Родились пути.
 Я спешила, боясь опозданий.
 Спешила уйти.

 Дом покинула, силу отвергла,
 Пошла на огонь.
 Кто-то сизого стылого пепла
 Насыпал в ладонь.

 Этот пепел проник до истока,
 И умер исток.
 На упрёк – так жестоко!
 Молчал он, молчал даже Бог.

 А я из глупого сердца,
 Из прошлого вывела нить.
 И молитвой спешила согреться.
 Согреть, исцелить.

 Не по силам земным
 Исцелять то, что свыше дано.
 Вот и срок подошёл,
 А куда мне идти – там темно.

 Тут темнее. Но в этих глазах,
 В этих сильных руках
 Та же милость к сиротству
 И тот же пронзительный страх.

 Ты не бойся, не бойся быть честным.
 Я много лгала.
 Но из боли, из пепла воскресла,
 А мнилось – дотла.

 Я взошла по ступеням,
 Я просто хотела спросить:
 Вот моё откровение,
 Как мне теперь дальше жить?


Посвящение Геннадию Жукову.
 Наливай в мой стакан, не глядя,
 Да на барда плевать, Геннадий.
 Что он знает о наших песнях,
 Он поёт их, а кто их крестит?

 Кто их, сирых, под сердцем носит,
 Кто снимает с распятий росных?
 На заре в плащаницу слова
 Их оденет – распните снова.

 Наливай в мой стакан, не глядя,
 Да себя не забудь, Геннадий.
 Я, конечно, тебе не пара
 Да нам в супруги дают гитары.

 Чтобы помнили ту осину.
 На которой Иуда сгинул.
 Чтоб за сребреники не пели,
 Чтобы помнили и мудрели.

 Наливай в мой стакан, не глядя,
 Да помянем себя, Геннадий.
 Как нам тесно здесь, ох, как тесно!
 Да мы снимаем с распятий песни.

 В небо бросим – а вот и птицы.
 Наливай…
Чтоб им не разбиться…


Моя цыганочка
Вале Соломатову.

Он приходил в кабак один,
 Друзьям привычно скалился.
 И молча водку приносил.
 И пил, и чем-то маялся.

 И брал гитару на кругу,
 И пел про чёрных ангелов.
 И новичков ломал в дугу,
 Душой седой прикармливал.

 А как-то ночью довелось:
 Он поступил по совести –
 Украл щенка из-под колёс
 Метро шального поезда.

 А что судьба – на то судьба,
 Постылая уродина.
 А кто судья – да кто судья.
 Так все под небом ходим мы.

 Он приходил в кабак один,
 Друзьям привычно скалился.
 И молча водку приносил,
 И пил, и чем-то маялся.


Прозвенела в ночи тетива.
Прозвенела в ночи тетива,
 Глухо в стену вонзилась стрела.
 Понеслась по дороге молва,
 Закусил вороной удила.

 Торопись, воевода велел поспешать.
 На подходе враги, беда!
 Дольше жизни нам города не удержать,
 А закончимся мы – что тогда?

 Трёх коней я оставил в пыли.
 Выжег очи вечерней зарёй,
 А престольная гаснет вдали
 В ожидании тьмы вековой.

 Торопись, воевода велел поспешать.
 Под стенами враги, беда!
 Дольше жизни нам города не удержать,
 А закончимся мы – что тогда?

 Я последнего злого коня потерял
 У высоких княжьих палат,
 А Коломенский Кремль уже догорал,
 И дружину покоил закат.

 Княже, я торопился, беда подошла.
 Тьма накрыла юго-восток.
 От Рязани – зола, и Коломна – дотла
 Догорела – княже, твой срок!

 Прозвенела в ночи тетива.
 Сквозь века долетела стрела,
 И гуляет по свету молва:
 Вороные грызут удила.

 Торопись, воевода велел поспешать,
 Тьма под сердцем людским, беда!
 Дольше жизни нам города не удержать,
 А закончимся мы – что тогда?




Дворик, виноград.
Дворик, виноград
 Оплетает всё небо.
 Сколько лет назад
 Бросили меня в небыль.

 Голубых ворот
 Издали видна страница -
 В доме том живёт
 Детства моего птица.

 Дворик, виноград.
 Вызревают в срок гроздья.
 Пёс брехал не зря, открывай:
 У ворот стоят гости.

 Принимай родню,
 Собирай соседей,
 Праздник!

 Виноградную
 Пейте кровь мою. Счастье.

 Дворик, виноград
 Оплетает всё небо.
 Двадцать лет назад
 Бросили меня в небыль.

 Голубых ворот
 Сквозь года не распахнуть створки.
 Дворик, виноград
 Двадцать лет растёт.
 Горький.
2006


Пожалуйста, только не надо про осень.
Пожалуйста, только не надо про осень,
 Про низкие, низкие, дряблые тучи.
 Про дождь, воздающий тому, кто попросит
 Похмелье своё утолить и не мучить.

 А там, в разгоревшемся пламени леса
 Сжигать дневники – так банально и просто.
 В похмелье – от чувства, от счастья, от песен.
 Не надо про осень, не надо про осень.

 Давай о дорогах, давай о любимых,
 Ну что ты молчишь, заглядевшись на ветер?
 Ну что ты кричишь проходящему мимо
 Составу – чьё имя кричишь без ответа?

 Пожалуйста, хватит про Божию милость,
 Про вечные поиски только вопроса.
 Давай, расскажи, что сегодня приснилось!
 И ты отвечаешь с улыбкою – Осень.
2006


Суперзвезда.
Памяти Максима Анохина…

Суперзвезда смывает грим,
 Венец терновый сняв со лба.
 Хитон, изорванный плетьми,
 Белёсой тенью жив едва.

 У Магдалины взять взаймы,
 Уйти на Патриарший пруд,
 И пить с поэтом до зари.
 Пускай родные не поймут.

 Симон Зилот зовёт домой:
 Метро закроется. Плевать.
 Иуда, что ты, Бог с тобой,
 Иди один. Да хватит целовать!

 Спокойных снов тебе, Пилат.
 До встречи, Кайафа!
 Да я не болен – просто так,
 Припомнились слова.

 На Патриарших снег идёт,
 И тают фонари.
 Как я устал за этот год!
 Мне завтра тридцать три…
2004


Баллада о провинциальном театре.
Памяти Александра Попкова.

Убог провинциальный Камелот,
 Король Артур пьёт пиво на балконе.
 И чахнет Гвиневера от забот,
 Но каждый пёс мечтает о короне.

 Прекрасных дам переиначил век,
 Им не до тонких куртуазных истин.
 Как извращает призрачный успех,
 Того, кто гением себя помыслил.

 А Мерлин только вышел из тюрьмы.
 Ему ли думать о спасенье царства!
 И Лоэнгрин отрёкся от страны,
 Не прекращая будничного пьянства.

 Но поседевший рыцарь Ланселот
 В тени кулис остался, как и прежде.
 Лишь он один спасает Камелот
 И верит умирающей надежде.

 И каждый вечер, выходя на бой,
 Не на турнир – на пыльные подмостки,
 Сэр Ланселот, я рядом, я с тобой,
 Влюблённый паж, нелепый и неловкий.

 И полон зал драконов, не людей,
 Но рыцарь твёрд – и в непосильной драме
 Святым Граалем сердце лицедея
 Он преподносит благородной даме.


Трилогия о Маленьком Принце.

Колыбельная.
И. Соболеву

Что делать Маленькому Принцу,
Когда за окнами темно.
Когда бессмысленно ложиться:
Снов не увидишь все равно.

И никакие разговоры,
Ни уговоры, ни слова
Не значат ничего. И больно.
И пить осталось до утра.

Когда ему уже за сорок.
И не вернуться никуда.
А что осталось - горечь, морок.
Осталась правда и беда.

И ничего уже не снится,
Все наяву, все позади.
Что делать Маленькому Принцу?
А знаешь - розу посади.


Один Старый Лис.
памяти Миши Кельманова

Я – маленький принц.
Моя роза засохла,
Змея обманула меня.

Один старый Лис
Обещает подохнуть,
Когда я исчезну опять.

Давно уж молчат
Бубенцы-колокольцы,
А тот, кто меня приручил,

В ответ рассмеется,
Легко рассмеётся:
- Ты этого сам попросил.

Куда бы податься,
Какая планета
Затеряна так далеко,

Где может постылая песенка эта
Забыться, забыться легко?

Ну, как я уеду,
Ведь старому Лису
Осталось всего ничего.

Он мной приручён,
И положено принцу
Всегда отвечать за него.
2005

Сказка о двух Иванах – Московском и Рязанском.
И.Соболеву
У злых «мерседесов» оскалены морды.
Царевич, вы нынче уверены твёрдо,
Что, выйдя их бара в начале шестого,
Принцесса вернётся? Но это не ново.

Принцесса Картье, Фаберже и Сваровски
Колени обнимет: «Устала чертовски!»
Косметику смоет, уляжется рядом.
И вдруг промелькнёт - а кому это надо?

А там, за Москвою, в провинции тихой
Иван покупает две мёрзлых гвоздики
И мёртвому другу на холмик могильный
Приносит. Напившись, ткнёт лоб в холодильник.

Наутро – машина, работа, трясина.
Для мамы из проклятого магазина
Прикупит подарок, а в комнате холод.
Иван не богат, не герой и не молод.

Припомнит нелепицу – было ж такое:
Чудачка, бродяга, что бредит тобою.
Той девочке надо всего лишь напиться –
Начнёт называть тебя «маленьким принцем».

Иван отмахнётся – отстань, ради Бога.
Свет клином сошёлся? Трезвей понемногу.
И снова гвоздики на холмик могильный,
И снова, напившись, ткнёт лоб в холодильник.

Царевич мартини, как воду глотает:
- Приснилось, такого уже не бывает.
Принцесса Картье, Фаберже и Сваровски
Спит рядом – умна и красива чертовски.

Наутро – тусовка, VIP- клубы, столица.
Но кто назовёт тебя – Маленьким принцем?
2005


Письмо маме.
 Мама, здравствуй! Мне десять лет.
 В этом городе тих быт.
 И друзей у меня нет.
 Да откуда же им быть?

 Я вчера схоронила пса.
 Он всю ночь умирал так,
 Что, наверное, до конца
 Буду помнить его глаза.

 Мама, здравствуй! Пятнадцать лет.
 Я влюбилась, а он – нет.
 Но на свете прекрасней всех
 Этот сорокалетний дед.

 Он похож на отца, пьёт.
 На гитаре играть научил.
 Если папа с тобой живёт,
 Не рассказывай. Промолчи.

 Мама, здравствуй. Прошло чуть-чуть,
 Я забросила институт.
 И скитаюсь по городам,
 И пою свои песни там.

 Ни о чём не хочу вспоминать,
 Ничего не могу забыть.
 А ещё, ты прости меня, мать,
 Но не хочется мне жить.

 Мама, здравствуй. Мне двадцать лет,
 Я в Москве, я учусь здесь.
 Ни жилья, ни денег нет,
 Водку пью, когда хочется есть.

 Всё нормально – любовник, долги,
 Песни да кабаки по ночам.
 От жары и до пурги.
 От весны к осенним дождям.

 Одного я прошу, как тогда,
 В том ушедшем, да и сейчас.
 Чтобы ты на свете была,
 И Господь познакомил нас.
 15-16.01.05


Марусенька
 Ой, гуляет фестиваль меж соснами.
 Котелками вычерпали озеро.
 Занесло Марусю нашу звёздную
 На костёр Лимонова тверёзую.

 Вот идёт по лесу, спотыкается
 О тела мужчинок привлекательных.
 Фестивалем это называется,
 Выбери, Маруся, обязательно!

 Вон гуляет индивид с половником,
 До утра готов кормить, ухаживать,
 Ежели не хочешь брать в любовники,
 Так возьми в кормильцы Толю нашего!

 А поодаль с дивной бензопилочкой
 Бродит полубритое создание.
 Не смотри, что скромный, молчаливый он,
 В шалаше Париж устроишь с Ванею!

 Прячется народ, и лес шатается
 На пять километров в окружение.
 Это Соломатов распевается,
 Монстр непонятного значения!

 Ты, Маруся, лучше уж к электрику,
 К бардам тебе лучше не соваться.
 Здесь такая бродит диалектика –
 Без поллитра сложно разобраться!


Песня про соловья.
 Разорался соловей
 Под окном в Измайлово.
 У двустволочки моей
 Нет прицела дальнего.

 Я б родимого его,
 Соловья пернатого,
 Разнесла бы по небу,
 Сводника проклятого.

 То Иван, то Николай
 В душу мою просятся.
 Один – шкет, другой – бугай,
 Ох, боюсь, допросятся!
 Ох, достали, как пеньки,
 Девушку культурную,
 Я ж забуду, мужики,
 Что я с Литературного!

 Из окошечка в полночь
 Русая головушка.
 - Растакой-то!!! Многоточь,
 Золотой соловушка…

 Утром вышла – под окном
 Соловьёв нападало…
 Всё же с русским языком
 Осторожней надо бы!


Понимаешь…
Да простит меня Юрий Кукин!

 Понимаешь, это странно, очень странно,
 Но такой уж я законченный чудак:
 Я гоняюсь по Рязани за Иваном.
 И с собою мне не справиться никак.

 Люди посланы делами,
 Люди едут за деньгами,
 Убегая от обид и от тоски.
 Я гоняюсь по Рязани за Иваном
 И пишу ему то прозу, то стихи.

 Понимаешь, это просто, очень просто
 Для того, кто хоть однажды перепил.
 Я приеду, я пристану без вопросов,
 Но Иванушка винтовку прикупил.

 Люди, люди, помогите!
 Ой, спасите, защитите,
 Я же честно, я ж не спьяну, по любви.
 Убегаю по Рязани от Ивана.
 Он пристрелит, он пристрелит, чёрт возьми!


Песня про дворника Васю.
Василию Галкину

 Какие сны у дворника,
 Лохматого и тощего?
 Сквозными коридорами
 Пришёл под утро ощупью.

 И сумку непонятную
 Для населенья местного,
 Как девочку, упрятал он
 И в койку, как подрезанный.

 А дворик – сказка синяя,
 Уютно всё, покрашено.
 У дворника Василия
 Всё чисто, всё отлажено.

 «Культурный», – бабки охают,
 Но только не расскажет вам,
 Куда он в ночь глубокую
 Со странной сумкой хаживал.

 А там, у сцены кабака,
 За столиками ор стихал.
 И скрипка ласково легка
 В руках у Васи-дворника.

 Скрипит душа у скрипача
 Несмазанною дверцей.
 А в кабаках он по ночам
 Разбрызгивает сердце:

 - Ах, белый-белый теплоход,
 Ну, подожди немножко!
 И девочка моя вот-вот
 Скользнёт по трапу кошкой.

 Три дня в году она со мной,
 Три вечности, пожалуй,
 А остальное – за кормой
 Нерусские причалы.

 Смычком в душе поворошив,
 Играй, пацан простуженный,
 И пьяный гомон потроши,
 Сплетай из боли кружево.

 Скрипит душа у скрипача
 Несмазанною дверцей.
 Там, в кабаках, он по ночам
 Разбрызгивает сердце.

 Какие сны у дворника,
 Лохматого и тощего?
 Сквозными коридорами
 Придёт под утро ощупью.

 Но белый-белый теплоход,
 Он всё-таки вернётся.
 И девочка твоя сойдёт,
 И скрипка засмеётся.
2006


Песня про Винни Пуха.
Памяти Анатолия Шазизова
 Винни-Пухи бывают разные,
Только чаще – шарообразные!
Только чаще они любят мёд,
Ну, а пчёл - наоборот.

Винни Пух, Винни Пух!
Просыпайся скорей!
Нам пора, нам пора, нам пора!
Кто проложит тропинку к дальней горе,
Кто найдёт серый хвостик Иа?

Старых сказок открыта знакомая дверь -
Заходи, вспоминай, выбирай!
Чтобы стали мы лучше и стали добрей
Винни Пуха вам, Винни пера!
2006 г.


Гульбарий.
Памяти Оли Гороховой

 Запрокину голову – небеса
 Наливным свинцом, грязным варевом.
 Наконец-то выплакались глаза.
 До свиданья, Оля, друг маленький.

 Сорок дней, как дымно чадит кабак,
 Силясь вымолвить невозможное.
 Сиротливо крестится голытьба,
 Целованьем прощальным морожена.

 Как поднимет горняя нас труба:
 Кто с гитаркой, друг, а кто с кружкою.
 Пусть Господь осудит «свово» раба -
 Кто алтыном был, кто – полушкою.

 А кабак гудит да стоит церква
 Под кривое снулое пение.
 Наша юность, Ольгушка, да гульба…

 До свиданья.
 До Воскресения.
 (18.12.05)


Ну, чья вина.
 Ну, чья вина, что ты мне не отец,
 И двадцать лет меня боишься тайно,
 За то, что я – неведомый птенец,
 Дарованный семье твоей случайно.

 Дарованный – чьей милостью, скажи,
 Аллаха и Христа не поминая?
 Но дважды мне подаренную жизнь
 По горсти встречным людям отмеряю.

 Люблю мужчин, доживших до седин,
 Ищу того, что в детстве не хватило.
 Но все мои герои, как один,
 С тобою схожи – нежностью и силой.

 Моя судьба – бродяжить и любить,
 И провожать чужих отцов до гроба.
 Но нам с тобой вдвоём не позабыть,
 Что стрелки на часах завёл Чернобыль.

 Отец, я жизни больше не боюсь.
 Под нами мостик до безумья узкий.
 Но отчего по-русски я молюсь?
 А русский крест ношу, и пью по-русски…
2006


СМС
Начспасу
 Словно чётки смс перебирать,
 Подносить к губам мобильный телефон.
 Испугаться так, что голос не узнать,
 Но почувствовать, что всё же это он.

 И уже не понимая ничего,
 Только слушать, как ты дышишь и звучишь.
 На мгновенье позабыть, где мы живём:
 - Я тоскую по тебе!
 - Держись, малыш.
2006

Письмо издалека
Памяти В. Розанова.
Всё в порядке, и только душа заболела разлукой
 С отражением в зеркале – солнечным рваным рисунком.
 Потихоньку краду у Москвы серо-синие звуки.
 Уходящего времени – чьи-то слова и окурки.

 Ленинградский вокзал растрепал ослабевшие нервы,
 Накануне пила – не спасло от утраты и боли.
 А далёко отсюда рассветным туманом, наверно,
 Начинается ваша дорога до Белого моря.

 И рубиновых строк отправленья-прибытья-прощанья
 Мне уже не снести – ни в горсти, ни в котомке сердечной.
 Всех нежнее имён и стихов – наизусть расписанье:
 «Возвращайся скорее! До встречи, до встречи, до встречи!»

 Всё в порядке, и только душа заболела наукой
 Терпкой жизни по вашим простым и понятным заветам,
 Покидаю вокзал, улыбаюсь, беру себя в руки,
 И спускаюсь в метро, и письмо отправлять тебе еду.
2006


Начспас.
Начспас, это осень, ребят не тревожь,
Пожарище это не страшно.
Начспас, это оземь бросается дождь,
Но плачется он о вчерашнем.

Ты слышишь, над городом небо звенит
Натянутым куполом храма.
И листья царапают серый гранит
И лужиц причудливый мрамор.

Молва колокольная в гуле машин,
В дыхании города тонет.
И осень с тобою один на один,
А ты у неё на ладони.

Но город опять вызывает на связь.
Ребята уходят на вызов.
Ты гонишь машину, далёкий начспас,
Ты в деле, и к черту сюрпризы.

А после отбоя, в рассветном чаду,
Далёкое детское сердце
Тебе зажигает простую звезду
Чуть выше над Адмиралтейством.
(22.09.06)
 


Проза песни.

Часы.
 
I.
Часы. Играли со слухом: то бежали на полчаса вперёд, то убийственно медленно сыпали секунды. Порой страшно становилось от однообразных звуков – притаился убийца, сейчас сверкнёт, обожжёт горло и захлебнёшься.
Но иногда ровная и мерная музыка проступала сквозь циферблат. И тогда лёгкие звуки радовали и продавца, и покупателей.
Продавец – немолодой уже Олег Фёдоров. «Два высших образования: электротехническое и физико-математическое, начитан, приятен в общении», – так написано в анкете при поступлении на работу. А вне её – половина детворы забегала поделиться маленькими бедами, половина соседок точила семечки и шушукалась вечерами: «Жена бросила десять лет назад, сын беспробудно пьёт и таскает баб. Да не от мира сего, Олежка. И чем только жив? Кожа да кости, серый весь!»
Только больше всех Федоров любил часы: покорные, верные, они отвечали ему взаимностью – оживали в руках и щёлкали стрелками.
В самом центре магазина стояли старинные напольные часы с маятником, тяжёлым медным боем и тусклым циферблатом. Олег звал их «Старец». Когда каждый час раздавался их голос, продавец невольно вздрагивал.
И люди приходили, люди уходили. А часы тикали.
В полдень, когда отбил положенное «Старец», в магазин влетела рыжая смешливая Женька – безумная пятнадцатилетняя девчонка. Соседи по лестничной клетке, они дружили очень давно. Как всегда, девчонка забежала узнать, который час.
-         Полдень, Джульетта! Когда часы купишь? – привычно поддразнил её продавец.
-         Счастливые часов не наблюдают!
-         А ты счастливая?
-         Да, через час в кино иду. А вечером мне книгу принесут, «Анжелика» называется!
-         И что там?
-         Там такая любовь!!! – Женька дернула плечом и развернулась к выходу.
-         Подожди, поговори хоть, как учишься?
-         А что в школе хорошего? Только и делаю, что дерусь да двойки получаю!
-         Почему?
-         Да там всё по-дурацки. Учителя только о предметах думают; нет, чтобы о нас подумали! А мы ведь тоже люди!
-         Верно. А ты чего хочешь?
-         Жить!
Фёдоров рассмеялся:
-         Как это?
-         Книжки читать, музыку слушать... – рыжая вздохнула. Отчего-то грустно.
-         Ну, ладно, побегу я, Олег! Не грусти, часовой!
И исчезла за дверью, рыжий бельчонок. Олег вернулся к покупателям. Позже закрыл магазин на обед.
Дни текли неторопливо. Как-то вечером в магазин влетела Юлька:
-         Олег, что ты обо мне думаешь?
-         В каком смысле?
-         Я – красивая?
Взглянул на её крепкую фигурку, на доброе лицо, растрёпанную чёлку:
-         Красивая.
-         А я любовь встречу?
-         Встретишь.
-         А ты свою встретил?
-         Встретил да упустил.
-         Мне подруга сказала, что парни смотрят только на тех, у кого ноги от ушей да бюст вываливается.
-         Если ноги от ушей да бюст вываливается – это урод! Девушка должна прежде всего человеком хорошим быть.
-         А я – хороший?
Олег знал Женьку с пелёнок. Нормальная девочка, немножко пацанка, зелёная и глупая, конечно.
-         Хороший.
-         Тогда почему ваш сын на меня не смотрит?
-         Алкоголик он!
-         Ну и что? Он же тоже человек!
-         Да нет. Пьянь.
-         Ну, это же лечат! Давай его в больницу положим?
-         Не получится, пробовал.
-         Ещё посмотрим!
 
Сергей рос обычным мальчишкой, с разбитым носом и курением в туалете. Но после армии провалился на вступительных экзаменах, пошёл на завод. А там начал пить. Работал и пил, один и в компании, не считал баб, которых приводил домой. Такими вечерами Олег запирался в своей комнате и чинил часы. А сын пьянствовал... Говорить друг с другом они уже не пытались. Да и толку не было.
Вечерами Женька, слыша пьяные дурные голоса, сидела на лесенке перед дверью Фёдорова и тихо плакала. И с Олегом говорила только о Серёге, о лечении его. Но слишком мало она знала об алкоголизме и напрасно верила, что может что-то изменить. И вот однажды пришла вечером к Федорову:
-         Я к Сержу...
Сын сидел в комнате и тяжко переживал отсутствие денег, а, следовательно – выпивки.
-         Привет!
-         Пока, малявка.
-         А я тебе выпить принесла. Сегодня мой день рождения.
-         О, живём! Чего ж ты раньше молчала?

Женя достала бутылку из пакета, разложила закуску. Серж хряпнул стакан и побагровел. Через пять минут пытался поцеловать. Рыжая не сопротивлялась. Она впервые пила водку. Олег сидел на кухне и ничего не мог сделать.
Серёгу на удивление быстро понесло: матюки слетали ловчее некуда, анекдоты пошли препохабные, только Женька, одеревеневшая, смотрела на него и что-то силилась сказать.
Бутылка кончилась, и кончился Серёга – упал под стол. Фёдоров испугался звуков, которые услышал, и вошёл в комнату сына:
-         Допился?
Пьяная Женька сидела перед пустым стаканом.
-         Иди домой, дурочка...
-         Я в водку лекарство подсыпала, он пить бросит. – ох, какой чудной у неё по пьяни взгляд!
-         Приходи завтра, я тебе подарок сделаю. На твой день рождения.

На следующий день девочка пришла в магазин. Олег вытащил из футляра красивые часики с витым браслетом.
- Заведи их. Это тебе.
Женька осторожно притронулась к колёсику завода. И в этот момент загрохотал «Старец». Фёдорова прошибло до пота. Женя не обратила внимания и не испугалась. Завела часы и защёлкнула замочек браслетки.
-         Спасибо. Как Серёжа?
-         Злой. Его от твоего лекарства мутит, встать не может.

У витрины неведомо как обозначился Сергей:
-         Ты чего, травануть меня хотела?
-         Не отравить, а вылечить! – глаза у Женьки мигом заслезились.
Но Сергей выдал поток мата и убийственную фразу:
-         Ещё про любовь байки травила, малолетка несчастная! Дерьмо, и с пьяных глаз не позарюсь!
Рыжая отшатнулась, опустила ладонь на витрину, падать было нельзя. Под пальцами хрустнуло. Отлепилась, отошла к двери, обернулась и спросила:
-         Так это и есть...ЛЮБОВЬ? – и вылетела вон из магазина.

Серёгу отец выгнал следом. Даже не ругал. Только руки тряслись да колотилось сердце непонятно отчего.
«Старец» дико и протяжно пробил полдень. И Олег понял, что с ним – руки чесались. Ударить, покалечить что-нибудь. К вечеру тиканье часов стало невыносимо. Закрыл магазин раньше и пошёл домой. Напротив входной двери, у бордюра – блеснуло. Олег нагнулся и поднял те самые часики, что подарил Женьке. На них остановилось время – полдень. И понял – что-то случилось…
В подъезд влетел, задыхаясь, и – сразу в квартиру, где жила девочка. Открыл её отец и с порога выдохнул:
-         Она...под машину...напротив твоего магазина...Убегала от Сергея.
Олег замычал и ворвался к себе. Накинулся на сына. Бил руками и ногами, кричал что-то, повалил на пол.  И только увидев кровь, вдруг сломался и осел на диван. Тело на полу было пьяно и ничего не соображало. Отец Женьки стоял у входа, просто смотрел и молчал. Потом произнёс:
-         Помоги. Не могу сам. Позвони, закажи, что там надо.

Фёдоров к ночи пришёл в себя и почему-то пошёл в магазин. Сел за прилавок, вынул Женькины часики и тупо уставился на браслетку. Идти часы не хотели.
И тогда с каким-то звериным воем Олег кинулся переводить все часы в магазине на двенадцать часов назад.
Щёлканье разрослось, звук ударил по ушам, и уже теряя сознание, Федоров взмолился «Старцу»:
- НУ, ПОЖАЛУЙСТА!

II.
Фёдоров – за прилавком, день. В магазин влетает Женька. Часики – ей. Девочка нахмурилась, но часы одела.
-         Заведи их!
Загремел «Старец». Олега прошибло. В магазин вполз Серж...
-         Ты чего, травануть меня хотела!

И тогда, предупреждая всё на свете, Олег обернулся к «Старцу» и ударил прямо в лицо часам, со всей силы. И прошептал: «Ну, пожалуйста!».
Посыпались осколки стекла, стрелка на циферблате дрогнула и умерла. «Старец» остановился. А Женька дёрнулась и схватила Олега за руки и закричала, но не ему, а Сергею:
-         Дурак, «Скорую»!!!

Алкашу хватило ума понять, что «Скорую» надо побыстрей – располосовался отец сильно. А рыжая не отпускала руку Федорова и дрожала, и не плакала.  Вот тогда Олег взглянул на неё, обнял здоровой рукой и рассмеялся...

Когда приехали врачи, Женька навзрыд плакала, но руки не отпустила. В машине села рядом, по-прежнему дрожа всем телом, и была похожа на ошарашенного бельчонка.
-         Не бойся, со мной всё хорошо.
-         Я ведь тебя люблю, тебя...
Тут ему стало плохо. И хорошо одновременно.
-         Правда?

И по глазам понял, что правда. И только тогда всё понял...
Хотела помочь ему, старому мужику, она просто хотела помочь. Влюбилась. В первый раз. В старого, седого продавца. В него.
От сознания этого стало так легко, что он закрыл глаза.  Женька испуганно всхлипнула. Но Олег обнял её покрепче. Рыжая ткнулась губами в покалеченную руку и снова заплакала. Бельчонок!
«Всё будет хорошо, всё теперь будет хорошо! И первая твоя влюблённость пройдёт, а то, что ты сделала...не бойся, малыш, я с тобой. Бельчонок, какой же ты будешь, когда вырастешь?»
Но пока что вот она Женька – комочек плачущий и вот он – Олег, в машине «Скорой помощи». И всё ещё впереди. У них теперь есть на это время.
 
 
День всех влюблённых.
В. Журавлеву
 1.
Когда ты вернёшься…
В тот холодный февральский вечер во Дворец Культуры вошёл невысокий полноватый мужчина с гитарой на плече. Когда-то здесь он был одним из лучших актёров.  Задребезжали стёкла входных дверей. Три ступени в фойе, а потом, направо, – лестница на второй и третий этажи.
Сверху доносится чей-то молодой голос, но невесёлая песенка кружит по пролётам. Поднявшись, гость входит в коридор и видит девочку - поёт она, но, увидев вошедшего, смолкает. Узнала. Встречала когда-то, знает о его похождениях в театральной среде. Но широко распахивает руки, обнимает  и смеётся.
И отчаянье в её голосе мгновенно сменяется радостью встречи. Она без всяких вопросов ведёт гостя в старую комнату театра, знакомит с друзьями-студийцами.

Тем вечером в театральной компании намечался очередной «капустник» в честь Дня Святого Валентина.
Мужчина подошёл к окну и поманил девочку. Он протянул ей гитару в чехле. Певунья быстро «раздела» инструмент и ахнула от увиденного – перед ней было испанское чудо. Девочка осторожно прошлась по ладам, прижала гитару к груди:
-Да что же это!
-Продать надо.
-Разве можно такое чудо продавать!
-Деньги нужны.
-Не надо! Оставь! У меня таких денег нет, но я всё за такую гитару отдам!

И девочка прильнула к гитаре, запела, завела перебор. Голос её окреп и посветлел. И актёр понял, что происходит что-то важное в его жизни. Настолько важное, что если сейчас это упустить, то уже никогда не обрести.
Только время шагает по-прежнему – тикают старые часы на стене. Представление младших студийцев должно начаться с минуты на минуту.
-Владик, оставайся, пожалуйста!
Девочка исчезает на несколько минут и появляется снова – но уже не прежняя пацанка в потёртых джинсах и свитере, а юная леди в вечернем чёрном платье. Ей неловко от собственного преображения. Не привыкшая к таким переменам, она держится поближе к гостю и пытается вести себя, как светская дама. Это и смешно, и нелепо выглядит со стороны, но для них обоих в этом веселье что-то дико и страшно. Комната постепенно заполнилась – на «капустник» обычно собирается вся труппа, друзья и поклонники театра. После привычно «налижутся» до состояния «нестояния» и расползутся по домам – обычная жизнь провинциального театра.
Влад заметил перемену в атмосфере собравшейся компании – вспыхнула ревность его старого друга, официально считавшемся театральным "покровителем" юной певуньи, заскользили по ним нехорошие взгляды бывших товарищей по сцене. Но вот она – девочка в платье, дрожит перед выходом на сцену. Как может он оставить её, когда до смешного жаль и в то же время до безумного тянет быть рядом с этим чудом.

2.
-Уедем сейчас, плюнь ты на всех!
-Нет, Владик, не могу. Это же наши ребята, наш спектакль!
- Да какой это спектакль, капустник в захудалом ДК. Ладно. Но я жду тебя. Поедем в Москву.
Он садится в зал, девочка идёт на сцену. Представление проходит быстро как никогда. А потом двое срываются с третьего этажа в ночь и дорогу...
Вскользь остаются в памяти: бег по лестнице, тяжёлые входные двери, щелчок замка автомобильной дверцы.  Набегают огни трассы, маленький город проскальзывает за окнами кинолентой. И машина вырывается за город.
Только тут они начинают приходить в себя, начинают понимать, что произошло. Девочка поначалу молчит, глядя в окно, нервно курит. Кажется, что сейчас их догонят и накажут за смелость. Платье брошено в сумку, а в глазах ночь и огонёк сигареты. Теперь вроде бы должны звучать слова, глупые и необходимые, чтобы всё, что им удалось выиграть, не пошло прахом, чтобы эта ночь не вошла в сердце. Влад гонит и гонит машину.

Только завтра он скажет, что был пьян, когда приехал в театр, и каким чудом уцелели они в ту ночь – не знает никто. Мужчина вцепился в руль и боялся повернуть голову:
-Недолго ехать. Через полтора часа будем на месте.
-Владик... Ты украл меня... Украл от всего, от них, из всего...

И течёт рассказ обо всех маленьких бедах и увлечениях её; о том, как приходят в жизнь её люди, принося с собою сказки, от которых больно и обидно потом.
Нынче ей просто некуда было сбежать от очередной уже рассказанной горькой сказки. А вот ведь – убежала!
С самого начала их пути в магнитоле звучит кассета Митяева. Когда девочка устаёт от рассказа, то слушает, как незнакомый гитарист осторожно прошивает мелодией такие простые и понятные слова – о любви, о дороге, о судьбе.
Влад молча слушает случайную исповедь. Ему так понятны тревоги и проблемы маленького студийца. Сам прошёл эту школу много лет назад. Но уроки её молодого поколения так же непросты, как когда-то для них, старших. Значит, ничего не меняется.

-Владик, Владик! А ведь ты - мечта моя! Выходит - сбылась мечта! Так вот уехать ночью с тобой; уехать, куда глаза глядят.
За окнами машины пролетают сонные города и деревни, впереди столица.
Девочка прижимается к плечу Владика, словно маленький зверёк. Когда снег совсем заносит лобовое стекло, он выходит из машины, чтобы прочистить дворники. Когда садится обратно, то она прижимается к его губам неумело, неловко, так, будто в первый раз целует мужчину.

3.
Столичная магистраль уже за окнами. Они говорят обо всём сразу, а, в общем-то, ни о чём. Им так необходимо успеть понять или хотя бы коснуться друг друга. Но это невозможно пока...
Автостоянка, ночной город...

Девочка берёт гитару на плечо – нет сил расстаться с испанским чудом. Войдя в подъезд, они поднимаются на двенадцатый этаж:
-Знаешь, иногда гляжу вниз на этот муравейник, и хочется полетать. Правда, понимаешь, что это будет последний полёт...
И всё становится понятней от одного этого откровения –  больше, чем от всего дорожного разговора.
Была пустая московская квартира, где они пили солнечное вино и пели. Звонок домой, чтобы успокоить родителей. И свобода.

От песен становится легче. От вина исчезают все тени, что наложила дорога на их лица. Девочка поёт свои песни. Они совсем «сырые», непрофессиональные, но свои, прожитые и родные.
Владик, быть может, впервые за много лет, искренен и честен – не столько с нею, сколько сам с собой.  А ночь за окнами жаждет ранить их, но попытки её безуспешны. Из тихого покоя песен два ребёнка уходят в сон, нашёптывая друг другу сказки: Влад вспоминает свои театральные истории, а девочка признаётся в своих. Обнявшись, как дети, засыпают.

4.
Утро обратной дороги пролетело в молчании, словно они в чём-то провинились. Послушная чёрная «Волга» мягко летела по трассе. Только девочка изредка перебирала чётки да прижималась, как накануне, к его плечу. Глядела и не могла наглядеться в его лицо. Молчание, потому что всё сказано. Только Митяев, как и вчера, поёт в динамиках, оплакивает горькую долю случайностей - их случайностей.
На прощание - улыбка и блуждающий взгляд.
-Увидимся, Владик... - она чувствует, что это последний мостик над пропастью.
-Конечно, увидимся! - его уже нет здесь, он там, где жена и неродной сын, где привычный ему мир без сказок и глупых песенок, доводящий до желания полететь с двенадцатого этажа.

***
Иногда путь пересекал автомобиль знакомой марки. Девочка уже не вздрагивала и не закусывала губ. Тихо улыбаясь вслед, чуть опускала лохматую голову, но долго провожала машину взглядом. Руки помнили испанское чудо.  Губы ощущали вкус тех песен, когда она пела для него. А он…
Нередко снится ночная дорога, бегство от себя к самой себе...

Они живут в одном городе, почти в одном районе. Он не продал и не продаст испанской гитары. Но они не встретились с тех пор ни разу - не созвонились, не попытались прикоснуться друг к другу сквозь всё, что разделяет их, а, по сути, весь этот мир...
Почему?
14.02.03.-6.03.03.


Сказка про Ежика и Лисенка.
  Памяти Сергея Кузнецова…

В тихом далёком лесу жил Ёжик. Он имел две тысячи иголок, пару рукавичек и пару кроссовок. А ещё у него была гитара. Больше всего на свете он любил озеро, мышек и чай с ежевичным вареньем. А потом он встретил Лисёнка.
Случилось это так.
Всю ночь Ёжик охотился на одну очень интересную мышку. К рассвету она выскочила из своего укрытия и побежала к полю.
Ёжик погнался за ней, фыркая и стуча иголками. И тут что-то огненно-рыжее пересекло его дорогу и тоже устремилось в погоню за мышкой.
Огненно-рыжее создание быстрее догнало мышку и прижало добычу к земле своей красивой лапой и только тут заметило Ёжика, который завопил:
- Это моя мышь!
- Нет, моя!
- Я её всю ночь выслеживал!
- А я быстрее тебя!
- А я умнее!
- А я… А я… Ам! -  и мышка исчезла в пасти рыжего. Ёжик успел заметить, что зубы у незнакомца быстрые и оч-чень большие.

От обиды Ёжик свернулся. Огненно-рыжий хотел и его проглотить, но уколол нос, ахнул от боли и упустил мышку, которая мигом шмыгнула под кочку и затаилась.
- Нечестно! – прохныкал рыжий.
- Что «нечестно»? – спросил Ёжик.
- Я тебя не кусал! А ты меня укусил!
- Не надо меня пугать! Я нервный!
- А я – мягкий!

Ёжик развернулся и притронулся к незнакомцу – и, правда, тот был мягким и тёплым.
- Прости, я не знал.
-И я не знал, что ты…колючий.

Мышка присвистнула от удивления и решилась:
- Может, вы познакомитесь хотя бы? И перестанете меня, то есть нас, мышек, есть?
Ёжик подумал и улыбнулся:
- И, правда. Я – Ёжик!
- А я – Лисёнок!
И хором пообещали мышке:
- Мы не будем тебя, то есть вас, мышек, есть!

В тот же вечер они пили чай у Ёжика дома.
- Ты умеешь играть на гитаре? – спросил Лисёнок, заметив инструмент на стуле.
- Да, и сам пишу песенки!
- Спой, пожалуйста!

И Ёжик спел ему свои песни. От восторга огненно-рыжий завертелся волчком и даже затявкал.
- Ты чего, Лисёнок?
- Ой, Ёжик, как здорово!
- А ты умеешь так?
- Нет, зато я умею читать стихи. - И Лисёнок прочитал стихи. Тут уж пришла очередь Ёжика восхищаться.

И всю ночь они читали стихи и пели песни.

В это лето им не было грустно. Они жили в одной норке, ловили в озерке рыбу, катались на лодке и даже чай пили из одной большой кружки.

Тихо пришла осень. Наступило время для игры в прятки. И сколько Ёжик ни искал, он не мог найти Лисёнка. А вот рыжий сразу находил колючего.
- Почему?
- Что «почему»?
-Почему ты меня сразу находишь?
- У тебя иголки. Тебя сразу видно, как ни прячься!
Ёжик фыркал и делал вид, что хочет уколоть друга. Рыжий тявкал, отпрыгивал в сторону и бежал по лесу, а Ёжик катился следом. И Лисёнок, глядя на друга, собравшего на иголки золотую листву, смеялся и кричал:
- Ёжик в коврике! Ёжик в коврике!

Ночами они любили сидеть на берегу и смотреть в тёмное небо, где сияли звёзды. Ёжик долго не мог понять:
- Лисёнок, а, Лисёнок?
- Что, Ёжик?
- А это, - он указывал на небо, — это что – иголки Небесного Ёжика?
- Нет. Это небесные звери. Вон там – змейка, а рядом лось и барсук. А вон те две звёздочки – это глаза небесной мышки. Она так боится, так прячется, что от неё всегда видны только глазки…
- А что будет с нами?
- Когда-нибудь мы все будем этими яркими капельками.
И Ёжику становилось грустно.

В ту ночь они крепко спали. Лисёнок проснулся посреди ночи, выглянул за порог и затормошил Ёжика:
- Вставай! Просыпайся скорее, колючий соня! Ты всё проспишь! Просыпайся скорее!
- Ну, чего тебе, рыжий чудик?
Лисёнок подтащил Ёжика к порогу и указал на медленно кружившиеся снежные хлопья. Это был первый снег.
- Что это? Такая белая-белая радость?
- Может, это упали звёздочки?
Они выбежали из норки. Лисёнок лизнул снег и рассмеялся:
- Холодно! И вкусно!
- Не ешь его, рыжий! Я однажды его наелся, так потом был, как печка, и горло болело.

Они весь день бегали по лесу, катали снежки, лепили снеговиков, писали закорючки лапками.
А вечером Лисёнок захныкал:
- У меня лапы замёрзли, Ёжик!
- А у меня нет.
- Конечно, у тебя же рукавички! И кроссовки!

Тогда Ёжик подарил Лисёнку две пары рукавичек, потому что у рыжего было четыре лапы, а кроссовки ни на одну не налезли. И всю зиму они прожили очень весело. Когда становилось слишком холодно, то друзья спали, тесно прижавшись дуг к другу. Лисёнок грел Ёжика, а Ёжик - Лисёнка. И никто не обижался, если укололся или запутался в хвосте.

Зима прошла, и снова наступила весна. Они решили построить новую норку. В это время Лисёнок начал линять. Старая шерсть лезла клочьями, и рыжий выглядел, как неряха. Тогда Ёжик сказал:
- Ты потрись об мои иголки. Я тебя причешу!
И вся старая шерсть осталась на иголках. Лисёнок снял её и утеплил стены норки.
- Спасибо, Ёжик, за причёску!
- Спасибо и тебе, Лисёнок, за норку!
Как-то раз Лисёнок прибежал из лесу с берёзовыми серёжками на ушах.
- Ой, Лисёнок! -  рассмеялся Ёжик, - У тебя на ушах берёзовые висюшки!
- Это не висюшки! Это серёжки! Правда, красиво?
-Правда! А давай я буду звать тебя Серёжкой?
- А я тебя Колючкой!

Они побежали в глубину леса, и долго их смех разносило эхо:
- Эге-гей, Серёжка!
- Эге-гей, Колючка!

Пришло жаркое лето. Все ночи Ёжик и Лисёнок проводили на озере, где пели песни у костерка, купались и ловили рыбу. Только Лисёнок грустнел всё чаще.
- Что с тобой, Серёжка?
- Не знаю, Колюченька.
- Хочешь, я спою тебе новую песенку?
- Давай!

И песнями, забавами и чаем, Ёжик лечил Серёжкину грусть. Правда, ненадолго.

Ночью шёл первый августовский снег. Ёжик проснулся и выглянул в окошко.
- Серёжка! Там снег! Августовский снег!

Никто не ответил. Ёжик оглянулся и не нашёл Лисёнка в норке. Колючка вышел за порог и увидел огненно-рыжего на снегу.
- Лисёнок! Ты чего? И без рукавичек ты замёрзнешь! Иди ко мне!
Но Лисёнок грустно улыбнулся в ответ:
- Нет, Ёжик…
Колючка посмотрел наверх и увидел, что небесные звери манят куда-то:
- Нас зовут звери в небе!
- Нет, Ёжик… Они зовут меня.
Лисёнок шёл по снегу. Но за ним не было следов.

Ёжик почувствовал себя так, словно объелся снега, и его закружили эти хлопья – закружили до беспамятства.
- Серёжка! Подожди! - Ёжик побежал, но не смог его догнать. Когда он споткнулся и упал, то заплакал.

Лисёнок обернулся в последний раз:
- Нет, Ёжик. Это моя тропинка.

Кто-то рядом тихо промолвил:
- Не плачь. Он будет там наверху. Будет смотреть на тебя. Когда-нибудь вы вновь встретитесь.

Ёжик сквозь слёзы увидел ту самую мышку, что когда-то свела их вместе. Лисёнок исчез в темноте. А мышка и Ёжик долго смотрели ему вслед.

Колючке было больно. Невыносимо больно. Он плакал и пил горький чай. Но рядом была мышка. И каждый вечер они смотрели на небо и видели хитрую мордочку Лисёнка.
Тот смотрел и улыбался им так, как умел улыбаться только он. И Ёжик доставал гитару:
- Серёжка! Хочешь, я спою для тебя?
Он пел, и ему становилось легче. Лисёнок смотрел на него сверху и улыбался. Мышка тихо помахивала хвостом и крепко сжимала лапу Ёжика.
Когда-нибудь Лисёнок и Ёжик встретятся снова. Но это будет уже другая сказка.
27.11.02 – 26.03.03
 
 
 
Перекати Поле
Сергею Короленко и Владимиру Ланцбергу
(В рассказе приводятся оригинальные тексты песен Владимира Ланцберга).
 
Зима, чёртова зима! Непроглядная, ненужная, и почему-то (когда тебе всего семнадцать лет) – несчастная.  И постоянные, навязчивые мысли – о смерти. Как о решении, как о выходе. Кто-то умный сказал: «Ищи выход там, где был вход». Вход – родилась на свет. Выход – не пора ли обратно?
Глупость, дрянь! Но всё равно, каждый вечер, по дороге в Старый Город думается о вечном покое, о ржавой оградке. Всего-то – один рывок и успокоишься.
Но нет, просыпаться каждое утро, идти куда-то, тянуть, писать что-нибудь, искать работу (институт брошен дважды) ...
И упрёки, обвинения, ненужные фразы типа: «Я с пятнадцати у станка!», «Вышла бы замуж, беспутная такая!». Понимаю, мама, понимаю. И тебя, папа, понимаю. И вообще, всех вас понимаю. Да всё можно, всё можно сделать! Но жить-то мне. А зачем жить? В чём она – жизнь? Где она? Смысл?

И некому эти вопросы задать. Некому. И вообще – никого. Есть, конечно, приятели, есть, какие-то знакомые. Но разве с ними об этом – можно? И поймут ли? Всё, крест, хватит – пусть течёт «жизня», как течёт. Авось, вытечет до капли.
Звали-то странно – Волчарка. Не волк, не овчарка. Со школы прицепилась кличка и не оторвать. Ладно, Волчарка так Волчарка.
А что ещё там, в этих семнадцати годах? Стихи, книжки, мальчишки – чаще – в драке, как враги. Подруги? А какая подруга поймёт, что ты на уроке вместо занудной физики или отвратительной химии сидишь, экспериментируя с внутренней энергией? Свечку там тушить пытаешься, разрядами балуешься, однажды на спор «законтачила» с розеткой? Или ещё лучше – на литературе – упасть не встать! – смысл стихотворения, сочинение на пять – «Вуаля!». Любая книга в кратком пересказе Волчарки перед сочинением – и пиши на твёрдую пятёрку. И туда же – свои стихи, конкурсы, на выпускном с электрогитарой на сцену вылезла, свою песню какую-то спела! Хохот за спиной, тычки и подножки по переменам – слава Богу, кончилось! Но когда все одноклассники рассеялись по институтам и городам, она (вот ведь номер!) и поступила в институт как-то непонятно, и уходила дважды! Просто взрывалась на перемене, кидала на стол ректора заявление и уматывала в Старый Город. А там, да все же знали! – какой-то притон посещает; и курить научилась, и пить. К тому же с гитарой туда второй год мотается. Шалава какая-то!
А было всё не так.
Волчарка стихи пишет, читает много, а друзей – нет. Да, пить и курить выучилась не как все – классе в девятом, а сразу в одиннадцатом, после первого кризиса серьёзного, когда три месяца – ни строчки, когда, читая книги, ни слова понять не могла.
И другое сыграло – обидели. Страшно обидели, смертно. До сих пор – не может понять – за что? Что другие – так вас же не трогают, и вы не троньте! Старый Город, говорите? А вы знаете, что там...
Там он, седой, высокий, красивый. Как прилепилась всем сердцем – так и не отлепишь. От имени до выдоха – он. Первая любовь. Два года прошло, а горит и не отмучаться никак.
Институт бросила? После того, как поняла, что это не ее место. Не ее институт. Не ее город. Не ее судьба.
Только и могла выразить свои чувства музыкой. Он – учил играть на гитаре. Потому и училась так, чтобы радовался, чтобы гордился ученицей, чтобы улыбался чаще. Высокий, седой...
Но как долго Волчарка ни терпела, вырвались слова, упали и убили. Силы кончились, и сорвалась, вышептала упрёк – нет, не жестокий, но упрёк. Случайно, тихо, искренне – не от обиды, от боли, от невыносимого отчаянья!
Изменился в лице, страшно, неузнаваемо – и такими словами расстрелял, уничтожил, разбил на части. И картинно схватился за сердце.
Высокий, седой! – как это было тогда – до сих пор Волчарка вспомнить не может.
Только отголоском – своё «прости» и лязг стеклянной промёрзшей двери...А потом старый город, ночь, подворотнями – во дворы.
Где-то под стеной нашёлся осколок бутылки. Волчарка незнамо зачем схватила стекло – полоснула по руке, потом ещё раз...
Больно! Девочка пришла в себя, очнулась, побрела к центральной улице. Так и шла словно пьяная, только имя шепча, пугая прохожих. Добралась до дома друзей, посидела на кухоньке, пряча посечённую руку в рукаве, потом ушла...

Шла домой, а небосвод – словно запорошило звёздами. Остановилась где-то на стадионе, запрокинула голову без шапки и заплакала. Всё – все семнадцать лет, все мечты – тихие, юные – всё, выходит, напрасно было...
- Ну, за что! Господи, что же ты молчишь? Ну, за что? – сумасшедшая девка стоит и воет, как собака побитая. А внутри – тьма, ничего нет, всё выпито...
А может, вот оно? Вытекло, наконец-то, по капле?
И мутная, лукавая мысль – отрезвила. Всё ведь, вот оно – кончилась эта мука! Так что ты воешь здесь? Всё, иди, ведь всего один рывок...
Тихо вошла в дом, открыла дверь – беззвучно, бесшумно. Скользнула в постель, притаилась. Родители зашли узнать, как дела.
-         Всё нормально.
-         Нашла работу?
-         Нет.
-         Вот, сидишь на нашей шее, не учишься, не работаешь! Тунеядка!
Никого. Все спят. Волчарка подошла к аптечке, беззвучно открыла старый шкафчик: вот, таблетки – папины, мамины, бабушки…
 
Что ж ты, седой мой...что ты сделал со мной?
Почему я не хочу больше жить?
Что хоть потом было, там, на кухне, у друзей?
Классно, Серёга Перекати Поле приехал, песни пел...вот с ним – жалко расстаться. А как он там пел сегодня:

Пора в дорогу, старина...вот и пора.
Пять часов назад, накануне...

Вечером в гостеприимную квартиру друзей нагрянули сразу двое – сначала пришла бледная, странная Волчарка, а потом приехал вечный бродяга Сергей Перекати Поле.
Девочка пришла вся в снегу, села на кухне, на вопросы ничего не отвечала, только улыбнулась слегка и чаю спросила. Ну, ничего, она растёт, бывает, потом разговорится. И попоёт. Горячий чай – хорошо, пальцы согрел, глоток за глотком – и вот девочка тихо так – улыбнулась – а по щекам слёзы. И кружку в одной руке держит. А вторую в рукаве прячет – может, болит?
-         Что произошло?
-         Ничего, всё в порядке.
-         А сейчас Серёга Перекати Поле приедет!

Вот от этого имени Волчарка вспыхнула на миг и снова погасла.
Пили чай, молчали. И в дверь постучали, а там – ввалился в прихожую человек с гитарой. Все, кто был в квартире – встречать, встречать друга!
Серёжка Перекати Поле, невысокий, темноглазый – вот и приехал! Он музыкант – ездит, поёт. Где живёт – непонятно, как живёт – непонятно. Но человек – таких ещё поискать!
Когда успокоились и сели за стол, Сергей сразу заметил, что Волчарка на себя не похожа. Но ни о чём не спросил, ничего не сказал. Просто гитару расчехлил, когда обогрелся.
И, назвав девчонку её настоящим, почти забытым уже русским именем, – запел...

Мы условимся: трупов не будет,
Отпустим Харона гулять -
Пусть напьется, пусть вдарит по бабам,
Пусть сходит в кино, черт возьми! -
И пристроимся сами на веслах,
И время покатится вспять,
И немного побудем детьми!

Волчарка вся напряглась – Сергей угадал, на что она решилась? Но Перекати Поле продолжал петь. И припев – просто окатил с ног до головы, и отдалось в сердце – вот же, те слова, что хотелось ей сказать сегодня при встрече бродяге-музыканту! Долгожданному дорогому другу, который так нечасто приезжает к ним:

Что давно мы не виделись, старче, -
Каждый шаг, каждый вздох твой мне слышен
За тысячу тысяч локтей.
Ты молчи, ты тихонько греби,
Ты под солнцем тогдашним потей -
Может, снова на нас снизойдет синева...

Сергей пел – так, словно вот же, смотри, Волчарка! Что ты, вот она жизнь, вот она, радость!
Седой её любимый – тот не умел так, по-человечески; всё выходило грубо, сухо, теория и пальцелом. Хоть и говорил учитель о музыке – но была его музыка – напоказ, неживая, даже когда они вместе играли. Не было...
И вдруг, будто подслушав мысли девочки, песня изменилась и потекла – ответом:

И тяни под гитару
Про осень, про дождь, про любовь,
Про любовь: вот – любовь, остальное – в тени.

Волчарка заплакала – но уже иначе, улыбаясь. И кода – итог, совет, благословение...

И тогда-то не дай тебе бог
Хоть на миг в этом царстве теней
Разлучиться с твоей синевой!

-         Серёжка, чья это песенка?
-         Владимира Ланцберга. Бард из Туапсе.
-         Пой, пожалуйста. Но только его песни.

Волчарка забралась в угол кухни – собралась в комочек и превратилась в слух. И следующая песня – просто растворила девочку, вымыла, на какой-то миг заставила оглянуться туда, где и она сама столько раз стояла на мосту над железнодорожными путями местного вокзала. Как стояла и провожала поезда, с отчаяньем и тоской читала имена других городов на вагонах, как встречала поезда из столицы – далёкой, желанной, удивительной и незнакомой. И как странно осознать, что это всё так и есть! А была мечта, была ведь! Уехать, оторваться и начать всё заново! Но как теперь?
И словно отвечая ей, Перекати Поле запел старую песенку, которую Волчарка часто слышала в этом доме. О том, что пора в дорогу...

Откуда приходят такие песни, откуда в том далёком человеке, что написал эти слова – эта радость и жизнь, эта правда? Откуда в нём силы – так жить и так писать, ведь жизнь – она не стоит того, не стоит такой красоты…
Вечер подходил к концу – девочке надо было уходить. На какие-то часы она забылась, утешилась. Но там, внутри – уже было желание покончить со всем сразу, и у нее не было сил отойти от края пропасти, отрезвить себя, собраться. Просто не было сил больше жить.

Опять захлестнуло отчаяньем, болью. И посечённое запястье ныло, напоминая, что – всё кончилось.

В дверях Сергей остановил девочку, мельком глянул в глаза и сказал:
-         На прощание, ладно? – и прямо в коридоре у стены спел:

Мне быть с тобой еще полчаса,
Потом – века суетной возни.
Малыш, возьми мои паруса,
Весь мой такелаж возьми.

Мы о шторма расшибали лбы,
Наш пот всю палубу пропитал.
Малыш, ты юнгой хорошим был,
Теперь ты сам капитан.

Я злился, верность кляня твою,
Другому верность свою влача.
Я скоро что-нибудь натворю -
Не бойся, не сгоряча.

Мне быть с тобой еще полчаса,
Потом – века суетной возни.
Малыш, возьми мои паруса,
Весь мой такелаж возьми.


Волчарка стояла у шкафчика с лекарствами. Таблетки, пузырьки, ампулы. Легкое решение. Трусливое решение. Неправильное.
И вдруг ей вспомнилось, что в Старом Городе, куда она бегала каждый день, на стене – много лет есть надпись. Ее замазывают, а она появляется. Два года, что длится их история с Седым – появляется эта надпись. Для кого? Да для нее же! Это и есть тот знак.
НЕТ ТЕХ, КТО НЕ СТОИТ ЛЮБВИ.

Волчарка захлопнула дверцу шкафчика, выскочила на балкон, вытащила сигареты и впервые закурила в доме родителей. Стояла, смеялась в морозной ночи, босиком, не чувствуя холода.
Если хочется умереть – это не любовь.
Если ведет во тьму – это не любовь.
Если тянет совершить самый страшный грех перед Богом – это не любовь.
Нет тех, кто не стоит любви. Ведь пишет незнакомый человек такие песни – о море, о правде, о любви. Пишет так, что остановил ее, дурочку, остановил на краю. У кого же это было? Ах, да, у Сэлинджера.

Перекати Поле и Волчарка увиделись снова через год. Сергей по-прежнему пел и ездил по городам. О том, что случилось той ночью – он узнал. Но при встрече снова пел ей те самые песни. И смотрел в глаза.
- Ты поняла?
- Да.
И, взяв гитару, запела и заиграла сама. Пусть неумело и плохо – научится, найдёт, раз начала искать, встанет на дорогу и уйдёт на поиски самой себя. Но теперь – не сорвётся, не шагнёт в пропасть, потому что поняла, зачем пишутся песни. Перекати Поле слушал и улыбался...

2002-2005
 


Постскриптум.