В семействе Гоголей...

Сегодня, 1 апреля, в день рождения неповторимого гения фантастического реализма, Н.В. Гоголя публикую свои стихи из книги "Парусник", обращённые и к незабываемому Николаю Васильевичу, и к иным памятным Гоголям, коих и сегодня ещё в Украине немало...

Назвал эти стихи "Набросками" потому, что именно о Гоголе хочется сказать ещё многое. Родное есть и останется родным, пусть и со всеми невнятными и болезненными подробностями родства.


Наброски гоголианы


В семействе Гоголей, однако, прибавленье –
под Рождество родился мальчик-гоголёк,
что Николай Васильичем стать мог
(отец-то был Василий от рожденья),
но у четы родителей сомненье
образовалось – номер не прошёл,
и мальчика назвали Александром.
Здесь, впрочем, струны шевелит Эол –
ведь тоже имя в нашем литнаследье
проверенное и не из плохих:
то Пушкин-изумруд, то Грибоедов –
алмаза персианского цена...

А от себя добавлю, только на
приватной почве – не для публикаций –
что в годы, очень оны, у меня
была подружка, тоже Александра,
проворнейшая бестия, цветок
с порочными и нежными губами.
У девочки, в неполных двадцать два,
росли два малыша мужского пола.
Меньшой, от участкового мента,
вслед за разводом забран был свекровью,
а первенец при Сане возрастал.
В её глазах – не то чтобы блистал
огонь, но что-то ровное светилось,
не сгубленное жизнью на излом.
Её, бесспорно, закалил детдом
гуманного общественного строя...

Что ж до цветков – на ум приходят трое:
сурепка, повилики резвый вьюн
и колокольчик – белый, голубой,
сиреневый июня богомолец...
Однако ж, я разбаялся, баюн,
неуставной вчерашний комсомолец. –
Прощай, теперь совсем уже прощай,
искусница! Мне надо пить свой чай –
об Александре Гоголе продолжить
твоим транзитом прерванный рассказ
мне следует. Я перечёл как раз
творения его однофамильца –
не родича, так точно земляка –
«Портрет» и «Нос», «Заметки дурака»,
вернее, «Сумасшедшего записки»...
И всё-таки о юной одалиске...

Нет, нет! Канальство! Больше ни строки,
ни слова больше о цветах июньских.
Тем более, что Николай Васильич
остерегался, как известно, роз,
тревожно чуя оттоманским носом:
розарий сплошь колючками порос...
И оставлял шипы самим же розам.
Так вот, об Александре... Что сказать?
Что, собственно, отметить? Ведь приятель
ещё столь мал, что считанных зубов
не хватит для надёжного укуса...

А в сторону классических гробов
скажу: искусство – преособый род искуса,
уменье сплавить мускулинум лбов
с чувствительностью женственного сердца.
Тут, право, нужен, хоть на час, но Бог!
Когда-то Александр Сергеич мог
сие. Да новый век набухал перца
во все свои подливы и супы.
Ни уксуса не пожалел, ни соли...
Сегодня в кухне слова поневоле
над мерой той или иной крупы
дежурит тень скептического носа,
вдыхая запах едко-земляной
и нашатырь болотный. Два вопроса,
как дождь, висят над пишущей страной,
читающей всё меньше: «Что поделать?»
и «Кто, примерно, в смуте виноват?» –

Здесь в силах я лишь старый постулат
припомнить: перемелется пшеница
худых времён. И недорода рожь
за нею на муку сгодится тож. –
Для веры и неверье пригодится!
Ну вот, почти и всё. Перекрещу
пространство. Именитого младенца
(купанья сцену в тексте опущу)
домашние в махровом полотенце
несут в молочноспелую кровать.
Секунда есть – полслова подсказать:
«Спи, милый». И последнее коленце:
«Есть, братец, время – имя не проспать».


-----------------------------------------

Из книги:
Сергей Шелковый "Парусник", Киев, 2011 г.


Живопись - Олег Щупляк