лихие девяностые, автомобильные истории. часть 9

Моя автомобильная жизнь началась далеко не в лихие девяностые. Навыки вождения я получил ещё в детстве, первым моим транспортом был могучий к-750 с коляской и огненными ребристыми цилиндрами, оставляющими на лодыжках вечно незаживающие волдыри характерной формы. Обычно на этом шайтане мы с отцом ездили на рыбалку . Спуск по крутому склону реки Южный Буг к самой воде, а тем более подъём обратно поначалу приводил меня в ужас до такой степени, что однажды я струсил и спустился пешком. Мама с папой никак не отреагировали на моё малодушие, но, когда пришло время уезжать, сели на мотоцикл и поднялись без меня. Позорный подъём пешком, сопровождавшийся мрачными мыслями о собственной трусости, засел в моём сознании, как заноза.

 Дома я попросил у отца разрешения брать ключ от мотоцикла, заводить его и учиться ездить по двору. Вскоре я научился лихо трогаться, переключаться и разворачиваться на месте, а однажды отец пришел домой навеселе, и мама разрешила мне загнать мотоцикл в гараж. Сразу скажу, что этот случай стал третьим днём рождения в моей биографии. Вторым был день, когда я, годовалый худенький карапуз с большой головёнкой, вылез из манежа через завиток в железной кроватке и повис на нем, так как голова не пролезла. Когда меня нашли, я был синий и без признаков жизни, но победили энтузиазм родителей и мастерство фельдшера самой глухой деревни мира, печально известной Богдановки, во время Великой отечественной ставшей концлагерем для десятков тысяч евреев Трансистрии.
 
 Бетонная площадка перед гаражом была с уклоном, поэтому, когда я сдуру дал полный газ, мотоцикл оторвался от земли, как из катапульты, и был остановлен задней стенкой гаража, а моя дурная башка остановлена деревянной притолокой ворот. Башка была в шлеме, гараж из досок и рубероида, поэтому я полежал-полежал, да и побрёл домой, крепко прижимая к себе суровый спасительный шлем. Молодость не умеет откладывать в долгий ящик, и в следующий раз, подъезжая к крутому берегу, я попросил отца разрешить мне сесть за руль.

 Таким образом самолюбие моё было спасено, причём своевременно, так как на смену мотоциклу вскоре пришел новый москвич-412 небесно-голубого цвета. Из него я не вылезал практически никогда, в те скудные времена у нас дома из мультимедиа был только телевизор Огонёк, со снегом и помехами показывающий ЦТ и УТ, а в Москвиче был радиоприёмник, и это было окно в мир. Мой мир это были не немецкая волна, невероятно гнусавым голосом вызывавшая отвращение к какому-то неведомому Щаранскому, не радио Тираны и не голос Америки из Вашингтона. Этим нафталиновым голосам я предпочитал молодцеватые передачи по маяку, из которых запомнилась только одна-«на всех широтах» с Вячеславом Осокиным и Виктором Татарским. В провинциальной Доманёвке она держала меня в курсе мировой музыки, пусть второй свежести и не первого дивизиона.

 Отец по долгу службы регулярно ездил в областной центр Николаев, и я никогда не упускал такого случая порулить. Всю дорогу, 120 км туда и столько же обратно я сидел за рулём, уступая его отцу только в черте города, где я ездить боялся. На обратном пути отец сажал меня за руль в селе Зайве, предварительно выпив кружку пива и купив бутылку розовой сухой «Агалины». Переправившись на правый берег Южного Буга по страшному понтонному мосту мы, как два эстета, лежали на крутом берегу и созерцали живописную долину реки. Пока папа пил легкое болгарское вино, я выпивал бутылку Буратино с мятными пряниками, и нисходящая в такие моменты благодать не позволяла даже подумать, что где-то в мире есть хоть толика тьмы, способной омрачить окружающий нас мир.