Имя на поэтической поверке. Николай Ушаков

   Стихотворчество замечательного поэта Николая Николаевича Ушакова, прочно заняло своё место в антологиях и в читательской памяти, старшего, довоенного поколения, нашей страны.

Это и не удивительно, стоит только навскидку, вспомнить хотя бы пару его стихотворений.

       «Пушкин».

Дана загадка на века
гармонии необычайной, -
поэзия живёт,
пока
её возникновенье - тайна.

Поёт народная душа,
высокой точностью томима.
Загадка – тем и хороша,
что,
может быть,
неразрешима.
1937 год.

       «Вино».

Я знаю,
   трудная отрада,
   не легкомысленный покой,
   густые грозди винограда
   давить упорную рукой.

   Вино молчит.
   А годы лягут
   в угрюмом погребе, как дым,
   пока сироп горячих ягод
   не вспыхнет
   жаром золотым.

   Виноторговцы – те болтливы,
   от них кружится голова.
   Но я, писатель терпеливый,
   храню, как музыку, слова.

Я научился их звучанье
копить в подвале и беречь.

   Чем продолжительней молчанье,
   Тем удивительнее речь.

1926 год.

   Вот, что писал в своём дневнике писатель Варлам Шаламов, опубликованном в журнале «Юность» о своём знакомом Николае Ушакове:

«Николай Ушаков много обещал в первых своих сборниках. Удивительна его судьба. Лефовцы считали его своим, усиленно печатали в «Новом Лефе», пока там хозяйничал Маяковский, который восхищался мастерством и свежестью стихов Николая Ушакова.

 Илья Сельвинский произвёл Ушакова в основатели тактового стиха.

Николай Бухарин на Первом съезде писателей поставил Ушакова вместе с Пастернаком. Человек скромный, Ушаков был более смущён, чем рад. Себя он знал».

Примечание: ЛЕФ – “Левый фронт искусств» - творческое объединение, существовавшее - в 1922-1929 годах в Москве. Одессе и других городах. Ядро ЛЕФа бывшие футуристы, В.В.Маяковский лидер объединения.

   То, что Николай Николаевич Ушаков будет поэтом, нетрудно было предугадать, он родился в тот день 25 мая (6 июня) 1899 года, когда вся Россия праздновала столетие со дня рождения Александра Пушкина.

  Появился на свет в городе Ростове, Ярославской губернии, в семье военного, отец Коли был потомственным военным, прадеды участвовали в войне 1812 года.
 В четырёхлетнем возрасте, Коля лишился матери (венгерки по национальности), умершей от чахотки.

  Спасибо дедушке и бабушке – они забрали Колю в свою семью.
Детство Коля провёл в дворянском поместье бабушки Марии Ивановны Ушаковой, расположенном в селе Успенское-Озёрки, Ярославской губернии.

Старинная деревянная усадьба на высоком берегу реки Касти, липовые аллеи, деревенский храм Успения Богородицы.

  Бабушка Мария Ивановна в молодости знала Николая Некрасова и даже гостила у него в Карабихе, в доме хранилась книга с его автографом.

 В 1908 году бабушка умерла, и дед Яков Афанасьевич отвёз мальчика в Киев, где он поступил в Первую Киевскую гимназию. Впоследствии Николай Ушаков окончил гимназию с золотой медалью.

   Так судьба Николая Ушакова навсегда оказалась связана с Киевом. Здесь он написал своё первое взрослое стихотворение, с удивительным для 14-летнего подростка названием «Тишина».

Николай Ушаков был одарён той «тишиной навсегда обрадованного сердца», без которого невозможно писать стихи в громыхающую эпоху революций и войн.

Вот стихи 18-ти летнего юноши, написанные тревожной весной 1918 года:

«…А много льда ещё не сколото,
А двор седее ноября,
И ржавое мутнеет золото
Раскрытого монастыря.
Лениво крестятся прохожие
Теплу коричневых икон
Звенят, гудят призывы Божие,
И гул ручьями повторён.
Распахнутая церковь ладаном
Кадит из запертых ворот,
И он нежданно и негаданно
По улицам плывёт, плывёт».

   В 1924 году Николай Николаевич окончил юридический факультет Киевского института народного хозяйства, правда, по специальности полученной никогда не пришлось работать.

  Печататься начал в 1923 году в киевской газете «Пролетарская правда».

Уже в 1924 году читает лекции по поэтике в «Студии художественного слова», а в конце двадцатых - начале тридцатых годов, ведёт литературное объединение в Киевском Доме печати, куда, кстати, приходил на занятия, и будущий поэт-фронтовик, юный Яша Хелемский.

  Публикуется в «Комсомольской правде», журналах «Молодая гвардия», «Новый мир», «Новый Леф».

   В 1927 году вышла первая книга Николая Ушакова «Весна Республики» (всего при жизни поэта вышло 14-ть книг).

   С середины 1930-х годов Николай Ушаков для читателей исчезает.
Нет, его миновали репрессии, но он пишет «в стол», печатается всё реже, посвящая себя переводам на русский язык украинской поэзии.

 Николай Ушаков прожил в литературе жизнь высокопрофессионального труженика.
Самая главная удача жизни человека его поколения – оставался на свободе.

  Хотя, по крайней мере, дважды ходил по краю пропасти. Первый раз – после процесса по делу Николая Бухарина в 1938 году.

  Тогда, помня доклад Николая Бухарина и его лестные слова в адрес Николая Ушакова, на писательском съезде, литературный Киев, с каждым днём всё больше и больше пустевший, молча, ждал ареста Ушакова, считая его, делом предрешённым.

Ведь на Первом съезде писателей, в 1934 году, Николай Бухарин также объявил Бориса Корнилова надеждой советской поэзии.

Близость к власти – оказалась близостью к своей гибели.

  Надо сказать, что Бориса Корнилова, постигла такая же участь, как и идеолога большевизма, редактора газеты «Правда» с 1918 года, советского политического, государственного и партийного деятеля, члена Политбюро ЦК ВКП (б), академика Академии Наук СССР – Николая Бухарина, в том же 1938 году, оба были приговорены в высшей мере.

  Борис Петрович Корнилов (1907-1938) одарённый поэт, муж Ольги Берггольц, автор слов песни «Песня о встречном», к фильму «Встречный» 1932 года.

 «Песня о встречном» по праву, заслуженно, считалась, в то время, - «гимном оптимизму»:

«Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Весёлому пенью гудка?»……

  Второй раз, уже после войны – он снова «остался жив» и даже остался в литературе, когда переведённое им стихотворение украинского поэта Владимира Сосюры «Любить Украину», успевшее войти во все школьные хрестоматии, было вдруг объявлено «Правдой» чуть ли не манифестом буржуазного национализма.

Что могло последовать за этим, нетрудно представить.

Именно тогда, Николая Ушакова, как и многих интеллигентов, охватил ужас обречённости, перешедший в мучительную и длительную по времени депрессию.

  О себе самом, в дневнике, Николай Николаевич написал следующее:

«Были в старой армии такие штабс-капитаны …  Дослужится до штабс-капитана, а дальше чины не идут… Вот и ты всё штабс-капитан, правда, очень уважаемый».

  Собственно, запись эта интересна тем, что показывает его тогдашнее состояние – явную неудовлетворённость своим положением в литературе, растерянность.

 Но растерянность была вызвана не смущением, а начавшимся ещё раньше, на гребне успеха, внутренним кризисом.

 Кризис же, как известно, есть ломка мироощущения.

  Как-то во время войны, когда после эвакуационных мытарств, Николай Николаевич и его жена, Татьяна Николаевна Белогорская, осели в Ташкенте и немного наладили быт, то есть появилась чистая тетрадь и вместо стола перевёрнутый набок чемодан, он стал на память выписывать стихи любимого им Баратынского.

И однажды остановился поражённый и, отчеркнув несколько строк, написал сбоку:
«Да ведь это же будущий Блок!».

Киевская гимназия славилась своим консерватизмом, но и основательностью даваемого образования тоже.

  Причиной, почему громкая слава обошла Николая Ушакова, было отчасти то, что жил он не в столичных городах, а в культурном, но всё-таки почти периферийном Киеве, - а также ровная судьба, как бы противоестественная для русской поэзии, где трагедия следует за трагедией, а высокий драматизм судьбы считается для поэта «хорошим тоном».

  Тем не менее, некоторые строки Николая Николаевича стали крылатыми, в частности афористическая концовка стихотворения «Вино», посвященного будто бы долготерпению этого напитка, лишь постепенно обретающего крепость и аромат, но в, то,  же время рисующего судьбу любого затворника, в частности стихотворца, живущего несуетно и копящего мудрость:


«Чем продолжительней молчанье,
Тем удивительнее речь».

   Переводил на русский язык Николай Ушаков немецких поэтов Г.Гейне и Н.Ленау, осетинского поэта К.Хетагурова. узбекского поэта Мукими, лезгинских, казахских, еврейских, монгольских, армянских и венгерских поэтов.

Отдельная тема – его вклад в культуру Украины. Николай Ушаков много перевёл с украинского языка, причём, не, только стихи, но и прозу, а также редактировал чужие переводы.

Уместно вспомнить, что во многом благодаря Николаю Ушакову – классик украинской литературы Тарас Григорьевич Шевченко стал близок и русскому читателю.

   В 1973 году Николай Ушаков получил Государственную премию УССР имени Тараса Шевченко за сборники стихов «Мои глаза», «Я рифмы не боюсь глагольной» и многолетнюю плодотворную деятельность в области переводов с украинской литературы: Ивана Франко, Леси Украинки, Михаила Коцюбинского.

 За большой вклад в развитие российской литературы, Николай Николаевич Ушаков был награждён орденами:

   - орден Ленина -1967 год.
   - орден Трудового Красного Знамени – 1959 год.
   - орден «Знак Почёта» - 1960год.

  В очень тяжёлую для себя зиму шестидесятого года, наблюдая необычно ранний ледоход, вдруг сразу, набело, записал Николай Николаевич короткое стихотворение:

«Я хочу быть деревом в разливе,
в половодье посреди стремнин.
Не могу не удивляться иве,
направляющей
движенье льдин.
Вот опять их флот свирепый мчится,
сотрясает вербою опять.
Содрогнувшись,
            не переломиться,
Выстоять
          и направленье дать.

И, пожалуй, ему это удалось  - не переломиться, выстоять, наперекор обстоятельствам.

   Умер великолепный, самобытный русский, советский поэт, писатель и переводчик Николай Николаевич Ушаков в ночь на 17 ноября 1973 года, в Киеве, в возрасте 74 лет.
 Похоронен на Байковом кладбище Киева.

  Именем Николая Ушакова названа литературная премия, присуждаемая Национальным союзом писателей Украины украинским поэтам, пишущим на русском языке.
Именем Николая Ушакова названа улица в Святошинском районе города Киева.

  Когда повествуешь о жизненном и творческом пути достойного человека и поэта, стараешься выложить на суд читателю знаковые его произведения, не высказывая своего мнения о них.

Это не тот случай. Стихотворения Николая Ушакова – истинная поэзия.

Из поэтического наследия Николая Ушакова.

       «Ангел».

Пред мёртвой и живою былью,
без всякой думы на челе
наш ангел, потерявший крылья,
спокойно ходит по земле.
 Ничто
не будит в нём сомненья,
ничем
Он, ясный не смущён.
И самое грехопаденье
с улыбкой
вспоминает он.
А мы все книги прочитали
и так боимся каждый раз,
чтоб крылья ангелу не дали
и он
не улетел от нас.
1938 год.

       «В пути».

Пока ещё не дан свисток,
хотя б за небольшую плату,
Господи, пошли нам ручеёк,
чтоб каждый руки вымыть мог
подобно Понтию Пилату.
И мы бежим, взяв полотенца,
за привокзальные сады
в напрасных поисках воды,
случайные переселенцы
с вдали мерцающей звезды.
1944 год.

   «Стойкий солдат».

Почему-то,
Отчего-то
Он остался невредим.
Сто четыре самолёта
Бомбы сбросили над ним.
А он спал под гром и грохот,
Был и весел и здоров
От шрапнельного гороха,
От вороньих потрохов.
Азиатская холера
Разгружала фронта и тыл,
А он пил из лужи серой
И водой доволен был.
Ливни отшумели рано,
Лёд свистел над головой –
Он гулял в фуражке рваной,
Словно в шапке меховой.
Царь не удержал престола,
Сапоги разбились в прах –
А он шёл, вдвойне весёлый,
В интендантских лапотках.
Ни шестнадцатидюймовым,
Ни жандармам полевым
Он не поддавался, -
                словом,
Жил красивым и рябым.
Только баба голосиста,
Сладкоглаза и бела,
Встретила того «артиста»
И вкруг пальца обвела.
1936 год.

     «Дезертир».

Познав дурных предчувствий мир,
в вокзальных комнатах угарных
транзитный трётся дезертир
и ждёт
           облавы
            и товарных.

И с сундучка глазком седым
на конных смотрит он матросов,
и, вдруг устав,
сдаётся им
и глухо просит
 папиросу.

И зазвенел над ним замок.
И с арестованными вместе
он хлещет синий кипяток
из чайников
тончайшей
жести.

Пайковый хлеб
лежит в дыму
свинцовые
пылают блюдца, -
Он сыт,
и вот велят ему
фуфайку снять
и скинуть бутсы.

Свистят пустые поезда,
на полках –
тощая бригада.
Над мертвецом висит звезда,
и ничего звезде не надо.
1929 год.

    «Баллада со свечами».

Со всех сторон родной земли
мы в свой сбирались круг.
Мы пили пунш,
мы свечи жгли,
ласкали мы подруг.

Мы целовали молодых
в вечерний
поздний час,
да с каждым годом меньше их,
не только их,
и – нас.

Нам стала лестница крута,
недешев стал банкет.
А впрочем, эта суета,
всё суета
сует.

А впрочем, это канитель…
Но в кабачок пустой
один вхожу,
и метрдотель
один
передо мной.

И свечи задувает он
и голубой дымок,
как будто в церкви, унесён
под самый
потолок.
1947 год.

       ***

Мы по-восточному умеем
среди лишений и забот
гнуть шею пред любым лакеем,
а он и ухом не ведёт.

Мы гнёмся перед мелкой сошкой,
мы гнёмся там, мы гнёмся тут,
за килограмм гнилой картошки,
которой нам и не дадут.
1942 год.

       «Мастерство».

Пока владеют формой руки,
пока твой опыт
не иссяк,
на яростном гончарном круге
верти вселенной
так
       и сяк.

Мир незакончен
  и неточен, -
поставь его на пьедестал
и надавай ему пощёчин.
чтоб он из глины
              мыслью стал.
1935 год.

       «Беженка».

Стоит и зябнет у порога
сама нужда, сама беда:
«Подайте хлеба, ради Бога, -
я с Запада пришла сюда.

Не здесь, в другом, далёком месте,
где люди добрые живут,
и вашей, может быть, невесте
вот так же хлеба подадут».
1942 год.

       « Zofia».

Выйдя из товарного вагона,
в азиатской дальней стороне,
полька Моисеева закона
написала «Zofia» на стене.

Я увидел синагоги Львова,
долгополых сюртуков квартал.
Азия в дожде была лилова,
дождик «Зофья», «Зофья» лопотал.

Площадь вся под тучами лежала,
улыбаясь, плакала во сне.
Хлеб жевала, вшей в арык бросала
и читала «Зофья» на стене.

1943 год. Ташкент.

      «Душа изнемогла».

                Душа избранная, зачем
                так мало ты у нас гостила?

                Шевченко.

       1

Душа изнемогла в борьбе
добра и зла и замолчала.
Ищи пристанище себе,
чтоб муку не начать сначала.

Блуждай в пространствах мировых,
беды невольница былая,
тебе от теплых уст моих
в эфир, как птичку отпускаю.

Лети, душа, в широкий свет,
Ищи приют там, где придётся,
Когда на свете рая нет,
То ад, наверно, уж найдётся.

       2

Горе, хитрость, злоба, гордость – было
много бесов – страшные дела.
Больше всех сомненье истомило,
больше всех надежда извела.

Тихий страх несли ему упорно
тайный голос, тень, невнятный звук.
Как он не повесился в уборной
на крюке случайном – бедный друг!

Демонами нынче не волнуем,
спит он и не помнит ничего.
Что ж, сентиментальным поцелуем
разбудить попробуем его.

1958 год.

             ***

                А старость – это Рим…

                Пастернак.


Какой там Рим – февраль убогий,
под серым небом серый снег
и чёрно-серые дороги
вдоль поликлиник и аптек.

Какой там Рим – грусть выше нормы
и мудрость будничных утрат.
Распад обыкновенной формы,
а также времени распад.

Какой там Рим! В почтовый ящик
заглядываешь, встав чуть свет,
и писем нет животворящих,
и гостя ждёшь, а гостя нет.

Какой там Рим – всё не сидится
и всё ворчишь, бранишь февраль.
Корыта нет, чтоб утопиться,
повеситься – верёвки жаль.

Какой там Рим! А всё же вера,
что за горами мутных вод,
что где-то за волною серой
тебе твой маячок мигнёт.
1963 год.

       «Набросок».

Снег дышит теплотой весенней
Под еле внятной синевой,
Так и упал бы на колени
Пред этой бледною весной…».

1941 год.

       ***

Если можно было бы сначала
Жить начать одним прекрасным днём,
Я б хотел, чтоб иволга кричала,
Чтобы набухал простор дождём.
Чтобы плакал мир его слезами,
И от слёз мне было бы светло.
Жить с сухими, жёсткими глазами
Слишком, слишком, слишком тяжело.

       ***

Женщина бежит,
             бежит по пирсу,
машет правой,
                левою рукой.
Тот, кто с нею только что простился,
отвечает с палубы крутой.

До свиданья!
Будет ли свиданье?
Только пена, пена за рулём.
Увеличивается
                расстоянье
между женщиной
                и кораблём.

Может быть, от бега сердце бьётся,
может быть, предчувствие беды…
Слишком мало пирса остаётся,
слишком много впереди воды.
1973 год.

        "После больницы"

Моя вселенная - мой дом.
И то не весь, одна квартира.
Что же осталось мне от мира.
Который за моим окном?
Остался юг, остался север.
Остались запад и восток.
Остались искры в стратосфере
Моих надежд, моих тревог.
Все стороны и государства
Глядят ко мне в моё стекло.
Не ограничено пространство.
Но время, время истекло.

Одно из последних стихотворений, уже больного Николая Николаевича Ушакова.