Ворон

               
                Рассказ
                Меня положили в ту же палату  что и два месяца назад. Все, вроде, осталось по-прежнему, но потом заметил, что появилась шестая койка. Ее поставили на место маленького столика, за которым могли присесть разве двое, а сам столик передвинули к умывальнику, что создало неудобство при использовании последнего.
         Я поздоровался и пожелал всем здоровья. Сосед слева: «Я - Володя, а это Евгений, Михаил, Анатолий», - он показывал рукой на каждого.
- Я сразу всех и не запомню.
- А и не надо. Меня запомни как соседа, а остальных - в процессе. Владимиру  вывели колостому и попутно удалили опухоль. «Да, первые три дня тяжко было, хорошо, что жена две ночи сидела. Теперь лучше, я и встаю понемногу. А сегодня даже  ходил по палате, по коридору, в туалет.
- А как зовут того, который со мной рядом? Койка его в простенке, между окон.
- Николай, вроде. Его как из реанимации привезли, он все молчит. Вот как сейчас: к стене повернется и молчит. Мы с ним заговорить пробовали, а он что-то невнятное говорит. Сестры то его знают, он здесь не в первый раз. Рассказывали, что привезли едва живого и сразу в операционную. Еле спасли. У него перитонит начался. Хорошо, что все обошлось, да вот только запах от него. Просили сестер обтереть его мокрой тряпкой хотя бы. А они, морщась, капельницы поставят, дренажные мешки освободят и ходу. Одна пыталась его обтереть, а он твердит: не трогайте, сам знаю. А что знает? Мы не поняли. Говорит невнятно, да и бессвязно…когда говорит. А нам дышать нечем и окно не откроешь. Вон, Евгений лежачий, даже сесть сам не может и температура все время. Как здесь проветривание  устроишь, ведь дверь всегда открыта, так как сестры то и дело капельницы то вносят, то выносят.
               После обхода врачей, пришла старшая медсестра. И без предисловий к Николаю. «А ну, вставай! Ишь ты, разлегся! Уже третий день лежишь, уже и сидеть на кровати можно и даже пробовать ходить. А он как колода лежит… бедный. Тебя обтерли, так ты и сам шевелись как-то. Ты здесь молодой самый. Тебе шестьдесят один, а остальные – постарше будут, да и операции у них серьезней твоей были. А вы, кто уже ходячий, намочите ему полотенце, пусть сам садится на кровати и обтирается. Да здесь только в противогазе можно»,- и, резко повернувшись, ушла.
           Прошло два дня. Меня и Анатолия завтра будут оперировать, а пока – последние приготовления, разговор с анестезиологом. Привезли меня в палату к вечеру. Часа через два я даже попробовал встать… и получилось, а наутро картина другая. Видно за ночь все, чем меня напичкали до операции, вышло. Я лежал и чувствовал боль во всем теле. Одолевали мысли об  уязвимости человека. Вот и я сам ничего не могу сделать, даже до телефона дотянуться. Может и у Николая также. Наверное, надо через силу, хотя мне еще, наверное, рано. Постепенно мысли - я специально старался думать о чем-то другом - возвращались к недавней сцене. Сначала мне не понравилось, что сестра так грубо говорила с Николаем, а потом понял, что она умышленно это сделала, чтобы человек не раскисал, а сам уже с первых минут, когда становится тяжело, не переставал бороться.
           Объявили ужин и в нашу палату только Михаилу принесли нулевку: суп с десятком каких- то зернышек. Впрочем, у всех были продукты из дома, но можно было пить только несколько глотков воды, а кое-кому – смочить только губы.
           Из дальнейших разговоров с соседями по палате я узнал, что все они работал водителями: кто дальнобойщиком кто на такси, Владимир даже был водителем у начальства Норильского никеля. А раз образ жизни сидячий, как результат, и неполадки в организме в соответствующем месте. Как правило: аденома предстательной железы или того хуже – полипы, опухоли в толстой кишке. А все от нерегулярного питания и недостаточного  кровоснабжения органов малого таза.
             Утром  снова пришла старшая медсестра. «Вот из дома принесла. Все белье чистое, хотя и ношеное. А свою одежонку  вонючую снимай и в мусорный бак. - Она положила на кровать Николая большой пакет.  «А то ты мне остальных больных уморишь!
              Когда в нашу палату приходили навещать чьи- то родные, они обязательно приносили что-то и для Николая: одежду, продукты, памперсы, пеленки. В общем, взяли палатой, без всякой договоренности, над ним шефство. Принимал он это без благодарности, как должное. А нам и не нужна была  благодарность. Запах все еще был, но не такой резкий.
           Утром Николай самостоятельно сел на кровати, встал и пошел в туалет. «Ты хоть мешки дренажные в руку возьми, что ж они у тебя  по полу. Сам и наступишь», - Владимир сокрушенно помотал головой. Пока Николай собирал в руку дренажные трубки, я внимательно его рассмотрел. Черные, как смоль, длинные волосы торчали в разные стороны, такая же черная щетина на лице, а само лицо как бы сплюснутое, на котором главенствовал длинный нос, доходивший почти до верхней губы. Лицо было сморщено то ли от боли, то ли от жизни. Совсем маленький рот терялся в щетине. Он был похож на взъерошенную черную птицу, которую сильно обидели, и она угрюмо сидела отдельно от других. «Точно ворон, подумал я. Больной и старый ворон. Впрочем, мы все здесь на кого-то похожи и вид у нас тоже неважный».
            Однажды, прервав наше общее обсуждение по поводу автомобилей, а эта тема была главной, Николай ни с того, ни с сего вклинился в разговор: «Вы не думайте… У меня и деньги есть. Пенсия 11250рублей. Я ведь раньше на заводе слесарем работал… потом по этим… по котлам… значит.
- А живешь ты где?- спросил Анатолий.
- В области, в районном центре, а от него надо еще на такси…километров тридцать. Пятницкое, может, слыхали? Мы там с братом младшим. Он мне помогает! Только вот печь развалилась, и углы у дома осыпаются. Зимой холодно.
           Николая как прорвало. Он говорил, будто выкрикивал каждое слово, будто доказывал нам что-то. Лицо стало совсем темным, и непонятно было, как такие громкие слова выскакивали из маленького рта. И говорил он вроде и не горлом, а душой. «Мы- то в Москве жили, в Черемушках. Отец с матерью померли, пили очень. Потом эти пришли, все здоровые. Сказали, что родители им деньги должны. Много денег, но они половину долга прощают, а нам с братом дом купили… про который говорил».
- А что же вы не пожаловались. В полицию не заявили,- почти хором спросили мы.
- Да я… я… уже тогда лежал, а брат не работал, уволили. Он тогда меня в больницу отвез. Операцию  в Москве сделали, а потом он меня в тот дом отвез. Тогда еще тепло было. А потом, как холода настали, сюда, в больницу, привез. А здесь - опять операцию… Николай умолк, сел на кровать, сжался и стал похож на маленькое черное пятно.
         Днем было тяжело, а ночью - хуже: кто-то стонал, кому-то вызывали дежурного врача и сестра делала уколы… А Николай умудрялся  шаркать по палате и что-то находить съестное на наших тумбочках. В холодильник он не лазил. Особенно ему нравился кусковой сахар, который он доставал из пачек грязными руками, а потом  долго и громко грыз. Утром мы делали ему замечание: «Николай, ты скажи, что тебе нужно, мы дадим!» Николай не обращал внимания, и все продолжалось снова. Он ел и что дают, и что находил сам. И непонятно было, как  у него все усваивалось, если он был еще на строгой диете.
                Все это время, а прошло почти две недели, как я был в больнице, у меня к Николаю было двоякое чувство: то брезгливость и даже внутренний гнев и еле подавляемая злость, то сострадание, переходящее в бесконечную жалость. Эти два чувства все время менялись местами, и я уже не мог понять какое же из них главное, а правильнее - верное. И вспомнились слова из евангелия от Луки: «И если любите любящих вас, какая вам за то благодарность? ибо и грешники любящих их любят».
 «И если делаете добро тем, которые делают вам добро, какая вам за то благодарность? ибо и грешники то же делают». Те же старательно  записанные мысли и в благой вести от апостола Матфея.
               Дня через три, на утреннем обходе, главврач дал указание, чтобы Владимира и Николая подготовили к выписке. «А вы,- он обратился к лечащему врачу,- оформите  необходимые документы».
- Так что, Николай, собирайся, Все что могли - мы сделали. Дальше сам карабкайся. Есть, кому тебя забрать?
- Есть, есть …брат у меня. Он приедет, он не оставит…
После обхода пришел лечащий врач с медсестрой и, в который раз, стали показывать, как крепить калоприемник и как ухаживать за стомой. Николай кивал головой и только.
- А что же ты не ухаживаешь сам, (медсестра привычно меняла калоприемник) ведь тебе же все уже принесли родные твоих соседей по палате. На пару недель хватит, а потом обратишься в фонд соцстрахования, где тебе в соответствии с индивидуальной программой реабилитации, будут бесплатно выдавать все необходимые средства для ухода за стомой. Понял?
-Угу, промычал Николай. Мысли его, по-моему, витали где-то далеко.
- У тебя же группа инвалидности уже есть?- спросил лечащий врач  утвердительно.
- Угу.
- Но тебе придется вновь пройти медкомиссию, так как после операции  у тебя много изменилось, а уже на основании индивидуальной программы по реабилитации, в фонде соцстрахования тебе и будут выдавать все необходимое. Поэтому нужно, чтобы в первое время тебе брат помогал.
- Понял?
- Да понял я, понял, вот брат приедет… Николай замолчал. Лицо его потемнело, он лег на кровать и отвернулся к стенке.
           После обеда, уже ближе к двум часам, вошли двое. Это был брат с пожилой женщиной лет семидесяти, довольно полной, но подвижной. Одета она была неряшливо в довольно грязную одежду. Даже запах  алкоголя не перебивал отвратительного запаха, исходящего от обоих. 
- Это я ему врезала»,– пожилая женщина с удовольствием указала рукой на лицо брата, на котором был свежий синяк под глазом и чуть ниже кровоподтек. Брат выглядел лет на сорок пять и такой же черный. Он вроде был трезвый, но какой-то беспомощный, растерянный. У меня пронеслась мысль: «Надеяться на таких бесполезно. Придется, Николай, тебе самому горе мыкать!»
            Потом брат с сожительницей (как потом мы узнали) начали препираться, будто забыв, куда и зачем пришли. Николай сидел на кровати, вместо лица у него было черное пятно. Потихоньку  братья стали собираться. Младший даже пытался помочь обуться Николаю, а женщина как-то незаметно вышла из палаты. Больше мы ее не видели.
            После выписки прошел месяц, а я нет-нет да вспоминал Николая. Потом, наконец, понял, что мне очень хочется, чтобы, несмотря на болезни и такую судьбу, лицо его просветлело.

                Виктор Попов