Чёрный пират глава 1

*Глава первая*

 

микола иванович чихал воодушевлённо и ожесточённо - аллергия.

 

... в инклюзе четвертьвековой зимы, застывшая красовалась чёрная бабочка, на её антрацитово-блестящей спинке виднелась отчётливая инкрустация - золотой череп. Бабочка завораживала сразу. Тельце развернувшее лепестки лопостей мгновенно вызывало ассоциацию с книгой, которую читаешь забыв обо всём и о самой книге. Если б запаху можно было бы приписать фетровость, если б вы увидели бы сказочный сине-чёрый сквозящийся дыханием эдельвейс вы бы ощутили бархатистое, угольно-пудренное - будто взгляд мог уловить тактильно эту глубь - мягкость и ощущение воздушной ямы - проникновение.

 

Бабочка в инклюзе являла жизнь и смерть одновременно - её охватил плавный кристалл холода и замедленности - и антрацитовая синеватая пыль, осыпавшая, как представлялось некогда бойко вибрировавшие лопасти отпечаталась в секунде, в невесомости-в-себе.

 

Наружная, так сказать, сама оболочка предмета совсем не производила впечатление паутинного конструкта - кристалл казался увесистым, грузным и на первый взгляд грязноватым на цвет как слиток какого-нибудь расходного сплава, но вроде ртути и подобно же ртути, кристалл непостижимо своей концентрацией отгораживался от внешнего плотностью своей прозрачности, позволяя этим свойством лицезреть вложенное, будто бы распахнувшее футляр мига, подсветившее  мгновение тьмы насекомое.

 

Застывшую таинственную субстанцию с чернокрылым "пиратом" Микола Иванович назвал Махаоном и тот, как казалось, ничего против своего имени не возражал.

 

Трудно сказать, любил ли Микола Иванович своё обретение - с великолепной, закованной в чудный друз, черной, как украинская ночь бабочкой? - чувства были противоречивы.

Долгое любование дивным предметом будто бы затягивало и не желало отпускать - Микола Иванович ловил себя на том, что это не он, а бабочка вглядывается внутрь него и рассматривает черты лица седоватого грузного мужчины со страдающим вопросительным выражением лица - ну а, что толку себя рассматривать - вдруг всплывал мучительный вопрос, и вообще становилось как-то тяжело будто, поработал устал, и понимаешь - впустую.

Или, скажем, показать кристалл соседу, другу или знакомому - было делом неблагодарным - как результат Микола Иванович чуял - его вещицу начинали хотеть, именно хотеть, что вызывало - это было заметно - различной степени и окраски зависть похожую на претезию к владельцу, плюс часто презрение, мол, попало не в те руки, Микола Иванович это ощущал и далеко не безболезненно.

В общем, рядом со своим сокровищем Микола Иванович явно как-то бледнел и тушевался от постоянной вынужденной рефлексии, улавливая флюиды то ли своих, то ли флюиды мыслей окружающих в контексте: "не по сеньке шапка" в совокупности с задумчивым:"тяжела ты шапка Моно-маха". Но, боже, каково было волшебство выпеченной хрусталём студёной Мары!

 

Cловом - "отказаться-нельзя-владеть" с одной блуждающей  запятой почти уроборосом меж трех слов. Вот такова была полубеременность чувства к своему предмету владения у Миколы Ивановича.

 

 

Отготил инклюзом Миколу Ивановича по наследству его собственный отец, и Микола Иванович, будучи человеком из простых, особо с вечностью не якшавшихся так и не удосужился батьку поспрашивать доверительно и с пристрастием откуда диковина, и как досталась она ему самому - партийному работнику и обычному инженеру. И если раньше крючок вопроса щекотал его ещё жадно дышащую кожу некогда энергичного в меру амбициозного и стремительного человека, то теперь Миколе Ивановичу недосказанность даже нравилась и чудилось ему, как по скуле золотой инкрустации черепа, выгравированного на верхушке ости мотылька, сладкий, с таинственным чистым "дзинь"!таял искрой, вспыхнув, блик.

 

Однако накопленные со временем чувства и отношения с диво-игрушкой были не только тягостно-приятные, но и  и откровенно какие-то совсем нехорошие - кроме рефлексии душевной Миколу Ивановича стал  мучать зуд свойства, надо прямо сказать, физического. Зудел нос, зудели глаза, даже уши наполнял несносный возмутительный зуд.