Игра в стеклярус

/ поэма в прозе /


Глаза смотрят так же страшно, безответно и томительно, как пахнет лотос. Из века в век, из одной эры — в другую эру.

Александр Блок. «Взгляд египтянки».


Взгляд брошен, перчатка поднята. Курок взведён. Так: из века — в эру. Из эры — в века… Игра в стеклярус начинается — перекладывай цилиндры! И вставляй нитки. Нити. Связи. Дорожки. Пути… Стезю и рок. И Ассоциации. Инсталляции. Инсинуации. Спекуляции… Да, что захотите! Что подберёте. С полу. Да хоть эмоции! Стекляшки — всё стерпят. Поиграем в асоциальность, сюрреализм, нестареющий реализм и в модерновый сверхсоциум.

Проскочило слово «хоть» — страшный зверь. Неблагозвучный. И что оно значит? — Здесь: «пусть даже». Даже пусть — радость, ну там — горе… И чем они мне не угодили? Спросить у Людовика Витгенштейна? Всегда есть у кого спросить, сегодня… Интернет — всё терпит. И не краснеет. И ты потерпи. За правое дело. Поиграем? В азартную игру — кто проиграет, тот — графоман позорный. Играть ему в Иозефа Кнехта и жить на одну зарплату. И на зад — заплату.

«А что можешь поведать, собственно, ты — нового, своего, не чужого?..» — бросает дерзко экзальтированный (другие — промолчат) читатель с ходу. — Ничего, что не было сказано ранее. У Гомера ли, в «Гильгамеше» ли, о Беовульфе ли… У Сартра или Хайдеггера. Паустовского и Бунина. Блока… Ну, а Шолохов всем писакам — крышка! А параноик — Гоголь?! Поиграем… Куда деваться?

Вот ведь, подонки, как ваяли словами! Пласты глубинные поднимали… За душу мою жиденькую хватают, до сих пор. В самые поры. И в споры уходит то — нетленное… Как поэтически чувства описывают! Залюбуешься: «Хатидже — это порыв, грань божественного, радость, тоска, болезнь, небывалые достижения и мучения…» У меня тоже была Хатидже. Там же — в Крыму. Целых две недели: в порыве радости, тоской и болезнью, вопреки достижениям небывалым, мучительно ушла за грань божественного… И не вернулась, слава богу. Эроту — слава! У Инны — больше… И взгляд — душевнее. И проще, главное. Тридцать лет прошло, а слёзы капают — кап-кап… Как в тот ливень, в Бахчисарае.

Спорами, кстати, мхи размножаются. А сонмы эонов — плеромами, как прыщами, зреют… Все это знают. «Невольно возникает вопрос, каким образом гностики могли выдавать за христианскую истину столь странные, чудовищные фантазии?» — это из православной энциклопедии. — На свои премудрости посмотрите! Три — в одном. Кадилом тщательнее машите, голуби сизокрылые. Не прокормишь вас. Всё — всякая тварь божья, и совсем не божья, чем-то кормится, и размножаться при этом не забывает… Слёзы капают — кап-кап.

Я — птаха невеликая — гажу мелко, поэтому лишь — «Стеклярус». Опять, как мышь, проскочило… Зверь «лишь», в смысле «только». Игра необходима… Кручу-верчу — писателем стать хочу! Или — не хочу? Стеклярус — игра для одного. Без партнёров и публики — непочтенные они ныне. Забава сама в себе. Слово за слово, фразеологизмом — по столу… И бьёшь скорёженными пальчиками по клавиатуре! Без вторых лиц. Всё — в одного. В себя. Как водку «из ствола» на ходу. — Не пробовали?.. Много потеряли. А для чего — игра, спрашиваете?

Вопрос. Требует отдельного абзаца. Нового хода. Стеклярус даст ответ. Цилиндр, нить, воспоминание… Слово за словом, образ за образом. Видишь Трою, брат Генрих? — руины и башни там — зри в корень, за край, в едва заметные сполохи воздуха. Не обращай внимание на суслика: Патрокл — слева, Ахилл — следом тенью крадётся… Песок течёт… И «глаза смотрят так же страшно, безответно и томительно, как пахнет лотос…», так смотришь — ты! В ожившие для тебя персональные дали. И перспективы…

Да, а как пахнет лотос? — По эбипетским камышам не лазил, ни разу не держал этот дивный цветок на ладони. Откуда ему взяться на Васюганских болотах? Или «на длани» написать?.. А запах магнолии пойдёт? — его помню. Или пусть будет шампунь из тропической флоры. Сбегаю в ванную — гляну, чем давеча голову вспенивал. Тиаре — прелесть! Значит представлю, что лотос пахнет им. Какая разница! — листы бумаги запахов не передают, сайты — анонимны и бесчувственны, романы не пахнут. А рукописи — не горят! Чтоб их…

И 451 фаренгейт тут причём. Рэй, бумага не горит при 451 градусе! Значительно — выше, и по Цельсию. Не знал? Я — тоже. Влипли мы, однако, не брат ты мне… (далее — по первоисточнику). Нет у меня ныне братьев. И собутыльников. Дома сижу. Карантин. Душегуб-вирус SARS-CoV-2 ходит призраком по Европе. И к нам, дрянь, залезть хочет. В душу. Всякая сволочь испокон веков на Русь лезет… Потом оная — на нашу погоду жалуется. И на мужиков-хамов лапотных. Не хватает, ишь, нам просвещённости вашей вшивой.

То-то, дружище Шлиман! (чуть было не набрал «Холтофф», вспомнилось некстати, как его бутылкой от рижского бальзама огрел Тихонов, а я этим благородным напитком в 1984-м траванулся — полировал ркацители…). Колосники, города, артефакты всякие — горят, а макулатура — ни-ни… Где, всеми упомянутый — ни к ночи и ни к месту, Вавилон? — Груда облезлых от копоти кирпичей и реликтовые мусорные ямы, в которых роются студенты и гимназистки румяные, разомлевшие под похотливыми взорами профессуры… Как там наш Соколов — соколик лихой с обрезом? Хватит ли патрон, не брат ты мне?  Жил зело борзо — теперь ходи в каске.

Снова — ход. Стеклярус захватывает. Археологи-любители, слепые баснописцы, недотроги-борзописцы… Валили всё в одну кучу! Вали всех! В ирландское рагу, и сиди в лодке, не считая кошки на коленях. Революции-контрибуции и поправки в конституции… — Для рифмы и драйву. Стоп! ФСБ не дремлет, и тебя будут пытать током. Как тех мальчиков из «Сети». Игра — есть игра. Для игривого словца отчебучим и отца.

И опричникам плевать, что ты сам себя тридцать лет пытаешь. Смыслом жизни. Греки, хвала Будде, уже гнездо Приама разорили (так Вадик?), а Одиссей ушёл от Цирцеи к соседке Клаве. А ведьма-то — сука: друзей — в свиней, а самого в борова мерзкого превратила, разве что, не летала на нем, но вещи конкретные проворачивала…  Да, он уже и к первой жене вернутся за это время успел. Пострел-красава! Пошлялся по бабам (двадцать лет) и — в глушь, в Итаку. Схоронился, как в Брюгге, на дне. Царствует, еле через губу переплёвывает. А ты ещё ищешь? — незнамо что! Работать бы шёл, наконец-то. В среднем классе тебя видеть хотят очень сильно. Заждались, циклопы, своих барашков…

Игра становится жёсткой. Прям, как заявления Лаврова. Ставки повышаются. Градус зелья колдовского (по рецептуре Фасбиндера) — тянется неуклонно вверх. Режут острые грани мягкие и тёплые места. — Больно! Без вторых лиц. Всё — в одного. Как чекушка на полном ходу. В себя — её горькую, Райнер Вернер. Проглатывай, занюхивай полой «пальта» и — краем поля! «Белым, белым, белым полем, полем дым…» Да, на зрителей «обратку» не переложишь. И за литературного героя не спрячешься. И, как стекляшки не подсвечивай, как не меняй цвет ниток, а невзгоды и проблемы сходятся в один узел Гордеев. Как говоришь, Саша Великий? — из дышла вынуть гестор, оп! и ярмо — свободно? Процветание, равенство и братство. Кольца. Обручального. Обруча кандального. Серёжи скандального… Развязал, типа. Эх, в кишках — не порядок… И у Искандера, и у меня. Про голову, помолчу… И снова тур!

…Костя едет в поезде. Козаки с висюльками, те шо — до Гали, в вагон поднялись, тычут в бедного дулом револьвера и называют «пиндосом», но — не «жидом». Это спасает. Незаурядного персонажа русской литературы… «Повесть о жизни» — одиссея! Более живая, чем у «Улисса». Одни сутки на 830 страниц (в моем издании). — Как-то витиевато, вещь в себе, и тоскливо. Там без петлюровского юморка. У Паустовского — дни-ночи, братки, выстрелы, простор, опять же. — Диалектика — мать порядка!

Моими куцыми взлохмаченными строками до них не дотянутся. Не добежать. Не успеть… — и лишь (опять!) смотреть вслед. Паровозу — с черными клубами дыма, как от тонущего «Варяга». Наверх несите товарищи: «Воздуху!» Эфира — мне! И ветрила с тайфуном… Поэтому только — «Стеклярус». Игра. В Чака Паланика. Боль притупилась. Клуб открыл двери. Восприятия. Хук! и ещё — справа! Хорошо, Маша… — И очередной ход.

Видишь суслика? — Нет, вижу Патрокла! — Уже — лучше, но нужно добавить ещё. Чебурашку — в друзья. «Гардения таитянская пахла лотосом — так мне казалось в чахлом смоге догорающего папируса. Свиток трагедии в александрийских стихах горел плохо. Явно, не хватало фаренгейтов. Страшно и безответно глаза смотрели в песок. Бездна устала, как караул Железняка, и не желала вглядываться в меня. Рефлексируй! Я же, дрянь эдакая, драконом стал! По сквозному методу доктора Шварца. Паклы отрастил под Янковского.  И теперь могу взять вверх над собой, временем и пространством, и даже в «ящик» попасть…» — строки моего первого романа рождались в трепете и конвульсиях. В ящик? — Легко! Устроим…

Пульс учащался… Глаза вращались вокруг орбит пока незнакомых галактик. Процесс начался, реакция шла бурно… Стекло породило сверхдействительность. Градус — поднимался выше красной черты. Черта осёдлости сужалась, финны рвались к Москве. Черты лица генералиссимуса Маннергейма таяли в тумане Магелланова облака. Какого чёрта?! Все эти четы? Не пара ты мне, гнида беложопая! — Какая артистка в «Реке», Балабан, погибла! «Всё спешим? Кто сидел за рулём-то? Кто поправки вносил?..» — император Нерон по-шумерски бросил фразу-афоризм на ветер запуганной истории. Принесли колодки. Режиссёр запросился к папе… — Стеклярус — игра без правил. На тотальное уничтожение.

Соня дала на вино, поспешила на кухню — делать рыбу в кляре. Саломея несла поднос (или коромысло?) у всех на виду. Подол её седьмого покрова был заткнут за жемчужную набедренную нить. Инанна спускалась, как в бездну лютую, к Дону. Под вальс Штрауса. Шла — шикарно, ведя широченными бёдрами, как крестьянка толстопятая в «Темных аллеях». Бронзовые икры Аксиньи маняще блестели на закат. Было в ней что-то от Марии-Луизы Юинг. Спускалась с пустыми вёдрами, к водам тихим. Гришка отстал. Сестра Иштар Аккадской испустила истошный ревнивый вопль: «Не верю!»

Чёрная, как самые злые помыслы богини Эрешкигаль, икра уже лежала поверх белой французской булки. Всемилюбимый эстрадный коллектив «Белый орёл» исполнял рапсодию до-диез минор Листа. Народ безмолвствовал, и незримо плакал внутри своих глубин. Пеленягрэ щегольски хрустнул батоном. Распутин снял полузипун. «Его на всех хватит», — прошипела Прасковья и подленько улыбнулась. На улице — вёдра! Агент Ми-5 прицелился, как приценился. Сухо и ясно. Как в погожий день. И 007 был сух и бел, как привратник Нети. Как белый, белый день — когда в пургу белёсые небеса тундры сливаются с заваленным снегами горизонтами. Полумокрое, полусухое… И не выйти уже от этого поворота к людям. К прииску «Надежда» (командировка в Норильск даёт о себе знать).

Пузырьки шампанского отражали жар шара кипящей киновари, катящегося за край плоской, как школьница, Земли…. Опять планета стала плоской. Пять часов — подряд! — Я играю в стеклярус. Стакан на половину — ни полон, ни пуст. Пруста не цитирую. Ну, его! Оставил, видите ли, прекрасных женщин быдлу, де, он — человек с воображением, ему и Таня-Чума пойдёт, но кочегары чумазые — задиристей будет… Я же чаровниц — в гарем келейный! И пусть ставок уже не принимают. Игра дойдёт до конца. До шуршащих купюр подобрались градусы Брэдбери. Цилиндры скрежещут, летит искра! Стекляшка дала-таки трещину. Я — выдыхаюсь. Как гейзер на Луне. Сегодня.

Что же в осадке иссякающего ручья священных песнопений нибелунгов? — Игра! «Остальное — чужое!» — грохочущий голос Зигфрида твёрд, как Степанов утёс над Волгой. С плеч героя стекает карминовая густая жидкость ящера, древнего, как плагиат. Деньги на посошок подняты с ужасающих глубин Рейна! Соня — клад! Так и запиши в нотную тетрадь, не брат ты мне Вильгельм Рихард… И дружку своему Фридриху Вильгельму передай, и особливо, козочке Козиме, доченьки Листа…

Достал антисемитизм! Да и сионизм — тоже. Еврей мне — друг, но истина — дороже. И нет у меня братьев: ни чёрных, ни белых, ни зелёных… — карантин от всех и вся!!! Идеология, кругом — одна идеология… Но, как без неё? И пропаганда носатого Йозефа Геббельса, вечно вчерашнего. Без просвета. Дык, вся власть — Советам! Иду — на луч, заходящий. Там — правда. Надень полузипун, Гриша — тепла на целый свет не хватит. Пуля Ксюшу нашла, и ты её встретишь. Не мир — такой, мы — такие… а жизнь только начинается. Смертью — не измеришь всё, и не примиришь всех.

…Дешёвая бижутерия опавшей листвой дорулила к застывающей дельте карминовых вод. К самой пропасти. От красот водопада и свежести Брюнхильды — жупел и пепел. Отыщут ли в нем алмаз меркантильные ляхи? Белла, чао! Для загостившихся гостей осталось одно холодное блюдо. Выстрел! Текст сохранен. Заберите труп… То, что пару секунд назад стекало в песок животрепещущими строками. Под пальцем мастера Фатума замер пульс эпохи. Чтобы проснутся завтра. В другой реальности…


21-31 марта 2020, Нс.

© йЕРО, 2020.