Внеклассное чтение

             Мы знаем по школьным азам,
             кому причиняют зло,
             зло причиняет сам.
             У.Х.Оден, "1 сентября 1939 года"

Забавы в столице: каникулы, фестиваль,
газон аккуратно подстрижен, стоят палатки.
И вспомнят родители: томик, бывало, взял,
фонарик — и под одеяло, читать украдкой.
В Сокольниках детский писатель, покой и мир,
и можно за книгами встретить лучи рассвета
под шорох страниц, а не свист от летящих мин,
которым нас накрывает шестое лето.

Арине одиннадцать. Книги берёт в подвал,
но большую часть из них прочитала раньше.
Автобус из школы вчера под огонь попал:
вот там было страшно. А с книгой внизу — не страшно.

Стреляют? Высотка ли в городе, частный дом — 
желательно к окнам тяжёлую мебель двигать.
В проёмы — матрасы, подушки, мешки с песком.
Но чаще всего от ранений прикроют книги.
К стеклу переплётом — "Отверженных" и "Чуму",
и главное — втиснуть на полки побольше книжек.
Но нет ни одной объясняющей, почему
у каждого класса все планы на лето — выжить.

Поэт не ошибся: кому причиняют зло,
ответит не сразу. Но будет с рожденья знать, как
небратья не книги шлют нам — РСЗО,
и полным пакетом приходит его доставка.
А тут первоклашки, линейка, цветы, звонок...
И завуч уедет не в "скорой" — двухсотым грузом.
Отцы, что читали нам Пушкина перед сном,
погибли за право Донбасса читать по-русски.

Нам надо беззвучно усваивать, втихаря
азы выживания: так и растём без мира,
разучивая по табличкам, не букварям,
всю чёртову дюжину букв "Осторожно: мины!"
И в школьной программе предметы такие же,
как ваши. Но детям Донбасса другое важно:
читаем на НВП или ОБЖ,
где лучше укрыться и как не задеть растяжку.

И в библиотеках мы просим не киберпанк,
не триллер, не хоррор, их здесь наяву — навалом.
В Донецке умелец-механик заводит танк,
винтажный "Иосиф Сталин" угнав с пьедестала.
Из класса, раздали нам памятку, хоть ползком:
пожар — три сигнала, прилёты — один, но долгий.
А если заденут и ЛЭП — никаких звонков,
во тьме по кому ты над школой рыдаешь, колокол?

Мы в курсе про гроздья гнева и корни зла,
но гаубицам по "минским" нельзя ответить.
Чуть старше, чем мы, сопляк, обдолбавшись в хлам,
надпишет мелком снаряд: "Всё лучшее — детям".
И сводки о наших потерях иным — пустяк.
У нас комендантский час и война на вырост,
а где-то, скучая, почитывают в сетях,
кого ещё в мире достанет какой-то вирус.

У Кости в тринадцать пол-темени — седина.
Спасал малышей: это всё, что он вам расскажет.
Желание, чтоб ни покрышки катам, ни дна
дороже ему, чем в подарок на днюху гаджет.

Не то что понять, а прочувствовать всем нутром
сумеет лишь тот, кто на близких смотрел сквозь пламя:
сложившийся дом, переход и вагон метро,
Норд-Ост или смертные списки детей Беслана.
В секунды при взрыве спрессовываются года.
Статистику детской смертности пишут кровью.
А наши родители были детьми, когда
расстреливали Осетию с Приднестровьем.

Читайте про тех, у которых ни глаз, ни губ.
Тела, а точнее, останки увидеть жутко — 
рассыпаны чёрными буквами на снегу,
когда попадают в троллейбус или маршрутку.
Про маму, которая прячет нас за диван
(как будто металл не пронижет его обивку).
Про сны под обстрелом в чугунных утробах ванн.
Про то, что к дыханию смерти нельзя привыкнуть.

Приметы жирующей в наших краях беды:
сгоревший детсад, над которым снаряды выли,
ворота-страницы, зачитанные до дыр
от снайперских пуль, с нацарапанным "Здесь живые".
Детдом, если взрослые падали за спиной.
В площадке у дома воронки — опять тяжёлым.
Когда-нибудь он настанет, наш выпускной,
хотя из убитых уже наберётся школа.

Читайте в бинокли, по лицам и по губам:
мы учимся. И не прощаем. И не забудем.
И вы, кто посеял здесь "Град" или "Ураган",
однажды поймёте, какую пожнёте бурю.