Lilichka

Я был счастлив. Я жил. Видите ли, прошлой ночью я жил настоящей жизнью! Не случалось такого, чтобы человек был рядом, когда его нет и в черте города моего, но знал, что Вы близко, чувствовал Вас за собственною спиною. Но ошибка моя — обернуться назад, ибо призраки очень пугливы: посмотри на него и застанешь лишь след его. И мой призрак знал, что я не подумаю и взглянуть на него, а потому и подошел, и руки сложил мне на плечи. Как нежны руки человека тебя принимающего. Я не умею жить без голоса Вашего, без мысли о Вас. Хоть минуту, а думаю о Вас, о том, как Вы, как прекрасен лик, каких ценностей стоите, и мечтаю — Вы рядом.

Такой объем сидел в моей груди вчера и так скудно все в письме моем. Ma foi, кажется я узнал почему ночью ты не пугаешься говорить всего, почему столько слов признания льется ночами из людей. Самые темные уголки в сознании и сердце твоем… мысли таящиеся во тьме груди твоей не боятся выйти в черноту полуночи, взглянуть на мерцающие алмазы звезд далекого купола. В полуночи все темное в тебе перемешивается с ночью и растворяется в ней, а потому и ты не замечаешь разницу — думать или говорить, ведь привыкший, что все тайное остается во тьме, не замечаешь и разницы, когда этой тьмой оказывается не собственное сердце, а ночь. Лишь утром свет предательски уличает тебя, освещая следы слов на твоем языке и в комнате. Но вырвавшееся уже не вернуть. Ты и стыдишься, и страшно тебе, и так глуп ты в своих глазах. Вот что влияние ночи делает с нами.

Но право, я не стыжусь. Я — не боюсь, не пугаюсь честности своей. И следы любви возгорающей признаю я в себе. Дай только пламени путь, усмири его и воспитай, и он будет греть Вас, а не сгорать во мне, ожоги оставляя внутри. Я вижу и в Вас такое пламя, Mon Che;re. Так давайте гореть, Mon Che;re, давайте сгорать, любовь моя. Но только вдвоем.