46. Месть бога

    
День  умирал  так  благородно!
А  с  ним  в  контрасте  человек  -
Как пес бездомный и безродный,
До  срока  оборвав  свой  век.

Средь  гор  пустынная  дорога
Несла  навстречу  смерть  его.
Дорог у жизни к смерти много,
А  нужно  -  только  и  всего, 
Чтоб  понесла  дурная  сила:
Носком  в  штанину  угодил,
"И  темнота  его  накрыла",  -
Как  пел  Гомер.  Он  пережил,
Как все мы, множество падений
И  поднимался  до  сих  пор;
Но этот случай был последний -
Внезапен  божий  суд  и  скор.
Вьётся  узкая  дорога
Серпантином  между  гор
От  вершин  и  до  порога.
Дребезжа,  во  весь  опор,
Изводя  мотор  до  рвоты,
Поздний  родственник  коня
Мчал по ней; домой с работы
Торопясь  на  склоне  дня,
Был шофёр устал, но весел:
В  голос  песни  распевал
И выстукивал ритм песен.
Вот  последний  перевал,
Дальше спуск, деревня, дом;
Ждут  его  жена  и  дети.
Так тепло, уютно в нём,
Как нигде на белом свете.
Если  б  он  умел  читать
Судьбы в книге провиденья!
Если  б  видел  хоть  на  пядь
Впереди  себя  -  сверх-зреньем,
Сверхчувствительностью кожи,
Интуицией,  -  тогда,
Обрывая  жизни  нити,
Ход  опередив  событий,
Сам  бы  кинулся  туда,
Где зияла бездной смерть!
Но,  увы,  нам  не  дано
Ни  всего  предусмотреть,
Ни  избегнуть  козней  рока;
Ни  до  срока  пасть  на  дно,
Ни продлить его сверх срока.

Визг  тормозов  сопровождали
Глухой удар, предсмертный стон.
Побыл  -  и  нет:  сальто-мортале  -
И  в  мир  теней,  за  Рубикон.
Мгновение  -  и  взгляд  потух.
Водитель  заскрипел  зубами
И  мрачно  выругался  вслух
Ужасно  грязными  словами.
Закат  багровый  на  подошвы
Ронял  седые  тени  гор
И тихо-тихо им: "Ну, что ж вы?" -
Качаясь,  лес  шептал  в  укор.
Чья  то  была  нерасторопность
При  обоюдной  спешке  их?
Любая  мелочь  и  подробность,
Любой  едва  приметный  штрих, -
Стоп-кадр  криминальных  хроник.
«Вай, мама джан!" - шофёр вскричал
И  в  бешенстве,  как  параноик,
Рубаху  на  груди  порвал.
Как быть? Где оба виноваты,
Кто  их  вину  распределит?
Один  не  избежал  расплаты,
Другому  выбор  предстоит:
Отдать  себя  на  растерзанье
Толпе  -  народному  суду -
Иль,  избегая  наказанья,
Эриниям.  В  каком  аду
Срок отбывать? Какую месть -
Закона  и  толпы,  иль  Бога  -
Суду  другому  предпочесть?  -
И  тот,  и  этот  взыщут  строго
За всё; что служит оправданью,
Лишь  усугубит  приговор,
Ведь им назначил Бог свиданье
В  укромном  месте  между  гор.
Но Бог виновным быть не может:
Не  для  того  он  свой  закон
Выдумывал, чтоб в слове божьем
Себя  же  обличать;  не  он,
Во всём виновен только смертный.
Об  этом  в  каждом  божьем  слове,
Во  всех  строках  одно  начертано,
На  все  века:  "Рождён  -  виновен!"
Виновен  и  безвинным,  грешен
Зародышем  в  утробе  матери,
Не  зная  ни  вина,  ни  женщин,
Без подлых, гадких черт в характере,
Не  будучи  ни  в  чём  замешан…

Взгляд заметался вороватый;
Душа  в  смятении,  в  огне.
 "В том, что случилось, виноват ты,
А  отвечать  придётся  мне!  -
Вскричал. - И ни души живой!
Свидетелей - ни за, ни против!
И  докажи  тут!  Но,  постой,  -
И  замер  на  высокой  ноте,  -
Ведь их на самом деле нет!
Тогда за что меня накажут?
Бог  сохранит  нейтралитет
И люди чёрта с два докажут!"
Уж если сам Господь не выдаст,
То  и  народный  суд  не  съест,
А беспристрастная Фемида
Утратит  к  делу  интерес…
Срок давности и есть по сути
Возмездья,  воздаянья  срок…
Он долго думать на распутье
Над  выбором  пути  не  мог.
Слух  напряжённый  уловил
Шум  нарастающий  мотора
И,  газу  дав,  что  было  сил
Он птицей полетел под гору.
Но  облику  недоставало
Спокойной  наглости  убийц,
Плюс хладнокровья коновала
И  легкомыслия  девиц:
Те  отгоняют  подозренья
Об  их  причастности  к  тому,
Что  называют  преступленьем,
А  тут  всё  видно  по  нему  -
Что  в  помутнении  рассудок,
Душа  в  смятении,  в  глазах
Написано:  "Убил,  но  буду
Всё отрицать!" Безмерный страх
Был  в  этой  муке  покаянья
Ужаснее,  чем  смерть  сама.
Его  спасло  бы  наказанье,
Однако: «Только  не  тюрьма!"  -
Срывалось  с  побелевших  губ…
Но  посреди  его  пути
Самой судьбой подброшен труп  -
И  ни  объехать,  ни  пройти.

Уж  если  Бог  того  захочет,
Мир необъятный в тесный склеп,
И  ясный  день  в  подобье  ночи,
А  свежеиспечённый  хлеб
Он  в  камень  обратит; сведёт
Лоб в лоб на узеньком мосточке
Троих,  где  за  год  не  пройдёт
Один... сшибёт в смертельной точке,
В  преддверьи  адского  порога...
А,  впрочем,  ад  -  ещё  цветочки...
Ад  в  нас,  созданиях  без  Бога...
Он  от  судьбы  своей  бежал,
А  не  от  трупа  на  дороге,
Но  труп  его  опережал  -
У злой судьбы резвее ноги...

Хотя  суд  совести  и  вечен,
Людьми  придумана  тюрьма
И этот довод крыть уж нечем -
Ну,  разве  что  накроет  тьма.
Пусть совесть пучит до кончины,  -
Чем угодить в тюремный склеп,
Бежать  достойнее  мужчины
И  повелителя  Судеб.
Ничто  этот  мир  не  спасёт,
Не исправит; хотя полон он
Несказанных чудес и красот,
Тем  не  менее  он  обречён.

Прекрасен,  умирая,  день.
Он  мысли пробуждал о жизни,
Страх  смерти  оттесняя  в  тень,
Не  оставляя  места  тризне.
И  мысль,  что  разумом  играет,
При  жизни  предавая  смерти,
Чем  смерти  срок  отодвигает
(Трус при смерти живет на свете),
Подобная  могла  возникнуть
Лишь  в  тяжело  больном  уме,
Что одному не помешало сникнуть
В хаосе смерти, непроглядной тьме,
Второго  обрекло  на  пытку  светом,
Меж  бегством  выбор  и  тюрьмой,
Довлеющий над миром тем и этим,
Как  меч  на  ниточке  над  головой.
Две  ипостаси  одного  бесчестья,
Какому  не  завидует  никто
И в  зримых,  и  незримых  вместе
Мирах:  ни  грешники,  ни  дух  святой,
Ни ныне здравствующий, ни покойник,
Какой бы кто по жизни крест ни нёс.
Закон отнюдь не то ж, что и законник,
Но  оба,  суть,  причина  наших  слёз.
По редким криминальным фактам,
Подобным   этому  и  определено
Понятие,  зовущееся  "fatum" ...         1
Мы  уясняем,  что  и  мы  -  одно
С природой; представление о людях,
Как высших существах, венце всего,
О  величинах  и  великих  судьях
Всего  живого,  больше  никого
Не  обольщает:  как  и  тварь  любая,
Ничто мы перед высшим существом,
Во  прахе  ползаем,  не  прозревая
Того, что нет  ни завтра, ни потом;
Что  провидения  нога  над  нами
Уже  занесена,  и  не  от  нас
Зависит приговор - мы жертвы сами,
И  нам  уже  назначен  день  и  час.
Трагедия - жестокосердье в прозе,
В  ранг  возведённое – и красота,
Сама собой поруганная,  в  позе
Застыли  фарса.  В них сует тщета
В  одной  картине  воссоединилась;
Застывшее, как в кадре кинохроник,
Небритое  лицо  шофёра;  милость
Отторгнутая,  взмыленные  кони,
Несущие  куда-то  в  никуда  -
Прочь, наугад, фактически вслепую;
Зависшие  проклятия;  беда,
От  трупа  свежего  разя,  тупую
Боль в грудь вогнала; следствие причин
Кто знает скольких? - Невидаль какая -
Труп на дороге!? Разве для мужчин,
За  неименьем  лучшего  досуга,
Других  занятий  нет,  как  навлекая
Проклятия на род, лить кровь друг друга?
Распределить  вину?!  Кто  увернуться
Не смог при жизни и по смерти вряд ли
Отвертится.  Покойнику  прогнуться
В суде живых, когда уже припрятали
И  все  концы,  и  самого  его  -
Под  силу  ли  и  мыслимое  ль  дело,
Тем более что в споре: "Кто кого?" -
Нелёгкая  его  уж  одолела?!
Живому ж это, как-никак, по силам:
Где возразить, где надо и приврать,
И, сущность извратив того, что было,
Свою  вторично  жертву  покарать.
Кто может - невиновен и виновный,
А  неумение  распределит
Вину  обоих  в  пользу,  безусловно,
Уменья,  правосудию  во стыд,
Себе во вред - хотя бы и при явном
Изобличении. Какой  резон
В суде неправого с бесправным?
Распределить вину - вот весь закон!
А  это  невозможно.  Значит,  судьи,
Долг  Бога,  рока  на  себя  приняв,
На  деле  предаются  словоблудью,
Вид  правосудия  ему  придав.

Бессилие  установить  вину
И  отвести  её  не в  меньшей  мере -
В  фарс  обратило  суд;  мы  за  войну.
А  что  и  есть  война  как  не  потери?
Несладко  жертвой  стать,  а  палачом?
Убийцей  каково?  За  это  спрос
Перед  Судьёй  Всевышним  и  судом
Вполне  земным  -  особый.  Кто  понёс
В  сравнении  с   виною  явно больший
И  менее  оправданный  урон?
Не спросишь с одного уже - тем проще
Спросить за всё с другого. Так закон
Трактует  правосудье:  с  одного
Кого-то  или  всё  взыскать  сторицей,
Списав  с  другого,  или  ничего,
Будь он при этом хоть сто раз убийцей.
Увы, он стал меж карой и проклятьем,
Меж тем, что хуже и гораздо хуже
Далёкого  по  меркам  и  занятьям
От совершенства мира; им разбужен
Богинь возмездья, злых Эриний рой,
Преследующих  жертву  волей  Бога
И  именем  его  всю  жизнь.  Покой
Забыт  им  напрочь.  У  его  порога
Лишь совести нечистой сплошь следы,
Той  самой  совести,  чьи  угрызенья
Венчают  все  бесчестные  труды
И  обрекают  подлость  на  мученья.
Но суд!? И при одном упоминанье
О  сборище  шутов  и  палачей
Жить  пропадало  всякое  желанье...
Что до злосчастной гибели... он в ней
Не чувствовал вины  и был бы прав,
Когда  б  бесчеловечностью  своей
Её  не  усугубил.  Нет  забав
В распоряжении людей, приравненных
К  забавам  рока,  безо  всяких  прав
Нас в тварей превратившего бесправных.

И  он  уговорил  себя  бежать,
Не  отдаваться  в  руки  правосудья;
Он  возомнил,  что  может  помешать
Тому,  что  предначертано,  но  людям
Такое  не  под  силу.  "Кто так плох  -
Я, ты, мы оба? – Бог не зря ж послал
Тебя мне под колёса!? -  тяжкий  вздох,
В  глазах  недобрым  блеском  засиял
Преступный замысел. - На нары!? Нет!
Всё,  что  угодно,  только  не  тюрьма!
Я  им  не  дамся!"  Вот  источник  бед:
Позорный  выбор  низкого  ума
При попустительстве души решимость
Явил  преступную.  "Сам  виноват!
Я  не  давил.  Я  просто  ехал  мимо.
Ты  кинулся  -  и  вот  вам  результат".
Домой  приехал  сам  не  свой:  побил
Детей – за то, что скот пригнали рано;
Жену  -  что  ужин  на  столе  простыл…
Не  завершив  на  этом  роль  хозяина,
За  чистку  взялся  старого  ружья;
Закрылся в спальне, выпил всё спиртное,
Что  было  в  доме;  "Не  обижу  я
Зря  и  собаки!  Он  был  сам  виною,
Я - жертва!" – утешал себя обманом;
Рыдал  в  подушку  и  уснул  одетым,
Невесть что бормоча в угаре пьяном,
С оружием в обнимку; но с рассветом
Встречал блюстителей правопорядка
Уж  без  ружья;  и  без  сопротивленья
Отдался им; пошёл походкой шаткой
Куда  велели,  выдав  удивленье
Наигранное  с  искренним  вполне:
"Уже!? Куда!? Я не виновен!" - взглядом
Признавшись и раскаявшись в вине,
Но языком,  как  это сплошь и рядом
В ходу, всё напрочь отрицать готовый;
Но  сил  всё  отрицать  недоставало,
А  где  нет  силы,  там  любое  слово
Звучит  неубедительно  и  вяло.
Униженно взглянул в глаза жене:
«Отныне  я  тебе  не  голова.
Живи, как знаешь, но ответишь мне
Потом за всё сполна - не  забывай!
А  не вернусь  -  то  бог  тебе  судья.
Теперь  ты  за  себя  сама  в  ответе.
Не поминай злым словом; сам вас я
С детьми не бросил бы: и ты, и дети –
Всё,  для  чего  живу  я  на  земле".
Успел  дать  сыну  старшему  наказ:
 "Ты будешь главным. Строже и смелей!
Ни на минуту не спускай с них глаз,
Но  зря  не  обижай".  Он  на  ходу
Расцеловал глаза детей: "Прощайте.
Я  чист,  запомните.  Когда  уйду,
Не верьте никому,  не  сомневайтесь
Во  мне,  и  ждите  -  я  не  пропаду".
Жена,  от  горя  обезумев,  стала
В  дверях  и  отправленью  правосудья
Пыталась воспрепятствовать. Как мало
Чтут свой закон и плохо знают люди!
Взывая  к  справедливости,  она
"За что!? Мы - люди честные!" - вопила,
Как  верная  подруга  и  жена.
Увы,  бесстрастная,  слепая  сила,
Закон,  не  внял  ей  и  перешагнул
Через  её  порог  и  причитанья,
Не  пряча  глаз,  не  напрягая  скул,
С  отсутствием  и  капли  состраданья -
Как лишь вчера злосчастный арестант
Сам  через  тело  жертвы.  Искупленье
Возмездием  настигло.  Чей  талант
Велик настолько, чьё настолько рвенье
Неистово  в  служении  злу,  благу,
Чтоб  выдумать  такое?!  "Повязали
Как  вора,  как  последнего  бродягу!
У  всей  деревни  на  глазах.  Украли
Кормильца у семьи! Не лгу, свидетель
Господь сам: он всю жизнь работал,
Не крал, не обижал других. Мне дети
Врать не позволили б... наверно, кто-то
Из зависти вас подослал в наш дом".
  "Из  зависти!? Сестра, какой пример
Ты детям подаёшь своим враньём? -
Съязвил  сурово  милиционер.  -
Иль и тебя не он обидел? Стыдно!"
Второй  добавил:  "От  него  разит
Уликами  -  настолько  ж  очевидно,
Как и спиртным: когда там труп лежит,
А тут шофёр в хлам - всё настолько явно,
Что  глупо  врать.  Не  отягчай  вины  -
И без того всё плохо. Вы о главном
Подумать, если вам есть чем, должны"…
Величественно гордое всходило,
Сияя, солнце над вершиной гор,
Роняя тень на их подошвы; было
Всё как всегда; и так же им в укор
Шептал  листвою  многорукий  лес:
  "Ну, что ж вы, люди?" Дети суеты,
Себе  и  судьи  пред  лицом  небес,
И  палачи  мы  -  не  до  красоты
Нам  в  горе.  Словом,  увели  его,
Связавши  руки,  на  глазах  у  всех
От  дома,  -  от  жены,  детей,  всего,
Чем жил он, - совершая тяжкий грех
С преступным хладнокровием, какого
Ему  так  не  хватало,  а  вослед
Плелась жена, придавленная словом
 "Убийство!" - символом грядущих бед.
 "Спасите,  люди!  Это  же  неправда!
И в ваш дом, будет день, придёт беда.
И  если  наши  слёзы  вам  -  отрада,
Отрадой  станут  ваши  нам  тогда.
Не  трогают  вас  наши  слёзы,  ваши
Не  тронут  также  никого  в  тот  день,  -
Ведь  все  мы  из  одной  пьём  чаши,
И всех в свой час беды накроет тень".
Их мужа и отца забрали силой;
Марго с оравой плачущих детей,
В подол её вцепившихся, бродила
Весь день, ища сочувствия людей.
Лишь затемно они вернулись в дом,
Не  чувствуя  ни  холода,  ни  боли;
Она  ступила  за  порог  с  трудом
И рухнула без чувств; остатки воли,
Сознание  покинули  её.
Детей  проплыли  и  исчезли  лица.
В  едином  слове  растворилось  всё,
Хоть  что-то  означавшее:  Убийца!?
И хоть в ней ум протестовал, иначе
Вчерашнее  пытаясь  объяснить,    
Но всё сводилось к этому: не плачет
В ночи мужчина; и не может бить
Жену с детьми по пустякам. Но он  -
Последняя  зацепка!  -  он  сказал,
Что  невиновен!  Так,  но  ведь  закон...
Закону лгать нет смысла. Кто ж солгал?
Пришли ведь не к другому, а к нему -
Когда он спал с заряженным ружьём, 
А  не  с  женой  в  обнимку!  Почему,
С  чьего  соизволения  их  дом
Мишенью стал для бед?! К кому, куда
Теперь идти? Где испросить пощады?
Она  не  знала  этого:  беда
Всегда некстати; ей нигде не рады:
В какое время, в чей дом ни стучи,
Любой  хозяин  -  на  засовы  ставни
И  двери  -  на  запоры  и  ключи...
Но раз беда пришла, то не отстанет...
С судом не медлили - всё было ясно.
Как водится в судах: истец взывал
Ко  мщенью,  к  жалости  напрасно
Взывал  ответчик,  а  судья  зевал
При  прениях,  тоскуя  об  обеде,
Одёргивал  поочередно  их,
Сигналя  колокольчиком  из  меди,
Но в целом был серьёзен, мудр, тих.
И  приговор  его  был  ни  суров,
Ни мягок; без кривляний и ужимок;
Без лишних, как у адвокатов, слов:
Не в цель, увы, однако, и не мимо.
О наказании:  отбыть  назначен
Свой срок он от звонка и до звонка
Без права на амнистию, что значит...
Что  это  значит?  Ничего,  пока
За  горизонтом  срока  и  надеждам
И вере место есть; и хоть немало
Досталось волосам, да и одеждам
Марго от рук её - всё ж миновала
Их  участь  худшая  и  ей  роптать
Грех был, хотя и радоваться тоже.
Вернётся муж - ещё всё наверстать
Успеется  и  в  жизни,  и  на  ложе.
А  вот  надежды  тех,  кого  беда
Лишила  даже  права  на  надежды,
Оставили  их  раз  и  навсегда:
Их речи буйны, траурны одежды,
Их  местью  переполнены  сердца.
И  вторили  вдове  четыре  брата 
  (Во  всех - за  исключением  отца
Погибшего - вселился  завсегдатай
Подобных представлений): "Смерть! Собаке -
Собачья смерть! Мы все до одного
Костями, будет надо, ляжем в драке,
Чтоб  только  раньше  уложить  его!
Где суд продажен, предаются мести!
Раз  не  найти  душе  в  суде  отрады,
Так  мы  её в  другом  отыщем  месте,
Где совершим свой суд во имя правды!"
Суд выглядел довольно тривиально...
Какой  шофёр  хоть  раз  не  наезжал
И не сбегал?! Хотя и ближних жаль, но
Попасть за то, что кто-то сам попал
Под  колесо  и  принял  позу  трупа –
Неправильно,  нелепо,  да  и  глупо…
И  кто  доволен  приговором,  если
Склонял не к высшей мере прокурор,
И  меньше  подсудимому  навесили,
Чем  он  затребовал: вор  ты - не вор,
Убийца  -  не  убийца  -  безразлично.
В судебном зале больше посторонних,
Чем  заинтересованных;  обычно
Вся роль – не на, а лишь при троне,
И,  не  участвуя,  лишь  наблюдать,
Присутствовать - насколько бы активным
Тот иль иной быть ни хотел; кем стать
Он ни мечтал бы... Не казался дивным
Срыв  братьев,  -  и  подобный  оборот
В  свершенье  правосудия;  смакуем
Чужой  ад  чаще  мы,  чем  настаёт
Черед познать и свой; мы негодуем
По  поводу  и  без  него,  когда
Мы  уличаем  лицедеев  в  фальши.
Уж  если  кто  хитёр,  то  и  рыдать
Обязан искренне, как будто в чаше
Сто  жизней  на  весах  -  и  все  его.
Заядлый  театрал  в  театр  абсурда
Приходит,  чтоб  судить  и,  ничего
Не  упуская,  не  простить.  Отсюда
И  вывод:  судьи  судят  свысока,
А те, что просто наблюдают, даже
Их  в  этом  превосходят,  но  пока
Осёл не дал себе взвалить поклажи
На горб - он не осёл. Вот так и тут:
Пока  не  поучаствуешь  хоть  раз
В  театре,  именуемом  "Абсурд",
Ты не поймёшь значения прикрас
И  прочей  бутафорской  мишуры,
И не поймёшь, как можно эту роль
Тянуть  с  начала  до  конца  игры
Без  фальши,  имитируя,  что  боль
Чужая  -  не  чужая,  а  своя.
Чудовище,  уродство,  тот  дракон,
Которому  подвластны  бытия
Все стороны, и суд наш, и закон,
Прочнее всех тюремных стен возвёл
Барьер меж потерпевшей стороной
И  провинившейся;  он  и  привёл
К абсурду мир, и развратил войной,
Рождение дав большему уродству
По прозвищу суд Линча, самосуд,
Чьему  неподобающему  сходству
С  законом  никогда  не  придают
Серьёзного  значения.  Все  меры
Отца недобросовестного  против
Ублюдка-сына (со  времён  Гомера
Закон иным и не был), крови, плоти
Одной  с  ним  ненавистного  дитяти -
Подкармливают лишь того. Природа
Не  терпит  дисгармонии.  Создатель
Карает  строго,  наградив  уродом
Преступного  отца.  И  перегиб
Любой  немедля,  тотчас  порождает
В попытке исправленья худший тип
Себя  же  самого  и  ухудшает
То,  что  и  так  уж  плохо.  И  закон,
И  беззаконие  до  беспредела
Доходят: так и тянут с двух сторон
К погибели не только душу с телом
Виновного, но  и  весь  род  людской -
К  последствиям  все  более  и  более
Тяжёлым,  скверным  до  того  порой,
Что  их  исправить выше  всякой  воли.
Предел  жестокости,  абсурда,  злоба
Нечеловеческая  в  цитадели
Священной прав, где в равной мере оба
Защищены должны быть - так хотели,
Во  всяком  случае,  создатели  её,
Но  суть  они,  по  сути,  проглядели.
Поэтому  и  истинный  знаток
Подобных представлений скрыть своё
Демаршем буйства братьев бы не смог
Неудовольствие. "Слабо и вяло", -
Сказал  бы  он  и  этот  их  демарш
Остался  б  незамеченным.  Но  стало
Всем не до реплик с мест: внезапно шарж
На  суд,  пародия  его,  подделка  -
Всё стало настоящим. С места вдруг
Поднялся, худ, как часовая стрелка,
Безмолвствовавший, словно всё вокруг
Касалось  не  его,  старик  с  суровым
Лицом из бронзы, ото всех сокрыт
Беды непроницаемым покровом,
Ни дать, ни взять Харон-подземный гид
Отец погибшего, как мир наш, древний,
Как будто смерть прибавила к летам,
Умножив груз заботы повседневной,
Недожитые  годы  пополам
С  печалью  сына, что отца покинул,
А с ним жену и четверых детей.
Зрачками внутрь обращённый к сыну
Погибшему,  с  укором  сыновей
Окинув мрачным взором, он сказал
Зло, резко, как отрезал: "Уходите!
Немедленно!" - и тотчас в их глазах
Скоропостижно умер как родитель.
Никто  не  шевельнулся.  Зал  затих.
Смолк в предвкушении. И сыновья
Притихли  также.  Видимо,  он  их
Застал врасплох. "Что это? Или я
Всё должен повторять!? Уйдите прочь!
Вы  вроде  люди,  а  себя  ведёте
Как  нелюди  какие-то!  Точь-в-точь
Как  звери  дикие!  Чего  ревете?
Хотите  крови  вы?  Вам  мало  крови?
Вы  не   напились?  Сукины  вы  дети!
Да вы сошли с ума!?" Насупив брови,
Айк, старший сын его, - всегда в ответе
В  Армении  за  всё  в  любых  делах
Мужчина старший в доме, - возразил:
 "Мы - нет. У нас порядок в головах.
А  что  с  тобою?  Ты  нас  обвинил
В том, что мы - нелюди!? А кто тогда
Нормальный человек, скажи, - убийца!?
Забыл уже!? - в наш дом пришла беда
В  его  лице,  и  ты  с  ним  наши  лица
Не путай, между нами сходства нет.
Приди в себя! Ты дал нам повод думать,
Что сам сошёл с ума на старость лет.
Сядь, не смеши людей. Не надо шума".
 "Ты  не  глава  семьи  ещё.  Ты  рано,
Ты  слишком  рано  позабыл,  кто  я!"
 "Я поздно понял". "Поздно? И не странно.  -
Съязвил старик сурово. - До тебя
Всегда всё слишком поздно доходило".
Что значило его «всё слишком поздно…» -
Никто не понял – ни сыны, ни в зале…
Он не просил, не умолял их слёзно,
Его  слова,  тон,  взгляд повелевали…

Не  меньше  выпало  и  остальным.
Неукротимой  внутреннею  силой,
Привычкою  повелевать  он  им
Внушал невольный трепет. "Ну, а вы?
Все с Айком заодно? Все позабыли
С ним вместе кто я? Значит, головы
Своей - ни  у  кого?!  Вы  поделили
Медведя  неубитого.  Нет,  дети,
Вы - командиры вот для этих дур,
А ваш отец, чем угодить к вам в сети,
Скорее спустит с каждого семь шкур!
Запомните:  без  памяти  мужчина
Не  стоит  ничего.  Но  мы  потом
Поговорим  об  этом  -  тихо,  чинно,
В кругу семьи, как у детей с отцом
Нормальных принято. Всё, уходите!"
Все  дети  отвернулись  от  отца.
 "Я с вами говорю! Я - ваш родитель!
Я  вам  наказываю  подлецам
Вон убираться!" - в голосе металл
Из раскалёно-красного от гнева
Стал раскалёно-белым; взор метал
Убийственные молнии, но нервам
Он воли не давал; он был спокоен;
Он не возвысил голос; не старик
То был надломленный, а старый воин.
 "Здесь вам не место! Прекратите крик!
Вы не умеете себя вести!" Айк снова,
Срываясь, от волнения дрожа,
Всю  тяжесть,  гнёт  характера  отцова
Взял на себя: "О, пусть в земле лежат
Аршака кости с миром! Тот, который,
Утратив  сына,  так  себя  вести
Умеет хорошо, как ты, - коль скоро
Убийца  сына  у  тебя  в  чести,  -
Нам больше не отец! Всё, докатился!"
Он прохрипел в ответ: "А вот за это
Спасибо,  дети!  Я  на  вас  молился,
Но этого, да будет мрак мне светом,
Я не прощу вовек! Вам мало брата?
Вы  не  насытились?  А  кто  из  вас
Воткнёт нож в человека? Я солдатом
Прошёл войну; смерть видел, как сейчас
Я  вижу  вас.  А  вы!?  У  вас  же  руки
Дрожат,  когда  вы  режете  барана,
А  это  человек!  Убить  от  скуки,
Веселья ради, легче, как ни странно,
Чем с ненавистью в сердце; надо знать
Ещё  как  это  сделать.  Знаю:  он
Убил;  я  помню.  Что  ещё  сказать?
Беда уже случилась. Есть закон
И совесть. Он убил! Я знаю также,
Что  он  убил  случайно,  не  нарочно...
А что сбежал - он строго, очень даже,
Пожалуй, чересчур наказан. Срочно
Направлю  апелляцию.  Надеюсь,
Что  пожелание  моё  учтут
И справедливый приговор злодею
На  милосердный  поменяет  суд.
Тюрьма за то, что испугался, много,
И я прошу суд приговор смягчить.
Иль к стенке, или отпустите с богом!
Не  может  кара  за  убийство  быть
Другой;  одно  из  двух  -  убейте
(Как мне ещё жизнь  сына  оценить!?),
Иль  оправдайте  полностью  его.
Убийца  или  трус  он,  но  не  третье:
Не  сделал  ровным  счётом  ничего,
Чтоб посадить его. Прошу вмешаться».
 "Суд   удаляется".  "Я  стар  и  болен!   
И я – отец! Прошу суд задержаться
Из  уважения  к  последней  воле!"
 "Прошу  недолго",  -  сжалился  судья,
Усаживаясь  снова.  -  Вы  -  истец
И  старый  человек.  Однако,  я...
Короче,  объяснитесь,  наконец,
Чего  хотите  вы?  Я  слово  вам
Даю в отместку вашим сыновьям,
Но покороче". "Я прошу при всех,
Чтоб мне до века камнем не носить
На сердце ненавистью смертный грех,
И  подсудимому  грехи  простить,
И  самого  его  -  чтоб  Бог  увидел,
Что  я  врагов  своих,  как  он  учил,
Прощаю,  чтобы  не  возненавидел
Бог  сына  моего  и  не  лишил
Его  пристанища  в  своём  раю
За злобу жизнь отжившего отца,
А  возлюбил  за  доброту  мою".
Столь  умиротворенного  лица -
Что там суды!? - молельни не встречали.
 "Какой  позор!"  -  и  сами  сыновья,
И  жены  их,  и  дети  -  все  рыдали.
 "Какой  позор!"  Как  из  небытия
Взывая  к  справедливости,  вдова
Простёрла  руки:  "Моего  Аршака
Ты  недолюбливал  всегда!"  Слова
Её  покрыл  отчаянный,  однако,
Бессильный вопль золовок: "И за что
Бог наказал таким отцом нас?" "Цыц!  -
Сурово  приказал  старик.  -  Не  то...
Цыц,  вы,  безмозглые,  сказал!  Цариц
Ночами  корчьте  из  себя  с  мужьями,
И  с  ними  препирайтесь  на  постели,
А  тут  мы  и  без  вас  рассудим  сами.
Своих  болячек  мало  мне  на  теле!?
Заткните рты свои!" "Клянусь, - к судье
Вновь  обратился  умиротворённо,  -
Они  от  горя  сами  не  в  себе
И  мелют  чепуху,  но  у  закона,
Уверен я, хлопот не будет с ними!"
  "Шесть лет - достаточно солидный срок, -
Судья заметил веско, - со своими
Чтоб каждый в горе помириться мог,
И примириться с горем." "Слово дав, я
Его  держу.  Не   дай  Бог  опозорить
Им  седину   отца.  Здесь  честь  моя
Поставлена  в  залог - и  горе,  горе
Предателям!" "Ты не отец нам больше!" -
Все  четверо  вскричали  как  один.
Он побледнел. "Носиться с этой ношей
Не  мне,  -  она  не  для  моих  седин,  -
А  вам  и  вашим  детям.  Вам  же  хуже.
Отец  ваш  стар  и  болен,  он  -  обуза.
Он  не  кормилец,  значит,  и  не  нужен.
Он  -  груз.  Избавьтесь  же  от  груза!"
 "Давно  уже  пора  бы!  -  младший  сын,
Сорвался, выпалив в ответ.  -  Теперь
Иди  к  нему.  Мы  ж  -  бешеные  псы,
А вы святые с ним. Умри, но в дверь
Не  смей  стучаться  и  забудь  назад
Дорогу  к  нам: нет  больше  у  тебя
Детей! Вот сын твой, можешь даже в ад
Отправиться  за  ним  -  чего  любя
Не сделаешь!?" "Пусть так и будет! Если
Я  не  отец  вам,  -  просто  и  бесстрастно
Сказал старик, - похоже, вы всё взвесили
И  ваше  мнение  единогласно,
То  после  этих  слов  вы  мне  не  дети,
И  ваша  жизнь,  и  всё,  что  передать  я
Успел  в придачу,  не  ценней,  поверьте,
Последнего  прощального  проклятья:
Его  вам  завещаю.  У  меня
Нет больше ничего для вас. Все прочь!
Чтоб не узреть вам больше света дня!
Не  пережить  сегодняшнюю  ночь!"
Кусая  губы  в  кровь,  четыре  брата
И жёны их при гробовом молчании,
Когда шаги в висках, как гул набата,
Покинули  отца  и  заседание.
 "Вам ваша мать вовек бы не простила!
Они  и  думать  не  хотят  о  том,
Что  у  меня  уж  на  исходе  силы,
Что  мне  уже  и  о  себе  самом
Забота  тягостна  и  что  сирот
Поднять мне не под силу. Им всё мало!
Им крови дай напиться вволю. Сброд!» -
Занервничал  старик.  Его  запала
Хватило,  чтоб  не  дать  покинуть  зал
Судье, привлечь к себе вниманье всех.
Вдруг он, коснувшись головы, сказал
Убийце  сына:  "Думаешь,  прорех
В ней больше стало, чем ума осталось?
Что только дождь и ветер в чердаке,
И  что  совсем  уж  одолела  старость?
Всё  так  и  есть. Но  палец  на  курке,
Глаз видит цель. Однако, я не верю,
И  не  поверю,  хоть  меня  убей,
Что  ты  убил,  уподобляясь  зверю.
Я  вижу,  ты  не  из  лихих  людей.
Нам  ставили  в  войну  такую  цель
И  мы  гордились  тем,  что  убивали.
А  разве  ты,  убив,  убить  хотел?
Вы  друг  о  друге  даже  не  слыхали.
Вы  не питали  зла  один  к  другому.
Не  грабить  вышел  и  не  убивать
Ты  на  дорогу,  а  к  финалу  злому
Вас  рок  привёл.  Раз  зла  ему  желать
Не  мог  ты,  не  могу  и  я  тебе".
Когда  бы  всем  такое  миролюбье,
Не  слали  бы  проклятий  зря  судьбе
И  были  бы  куда  счастливей  люди.
Кощунственнее  даже  в  цитадели
Кощунств,  а  именно  в  судебном  зале
Слов, что в зловещей тишине взлетели
В  ответ  ему,  пожалуй,  не  слыхали.
 "Я  испугался  за  детей,  клянусь!  -
Воскликнул осуждённый. - Верь мне, я!...
Клянусь  детьми  -  за  них  и  за  жену!
Клянусь,  отец,  за  них,  не  за  себя!"
Слова: "Клянусь, отец!" - как бомбы взрыв
Вмиг  в  клочья  разорвали  тишину.
 "Тот  не  убил,  кто,  даже  и  убив,
В душе  убийцей  не  был.  Я  вину
С  тебя  снимаю.  Я  -  твой  высший  суд.
Я  так  решил.  Я  для  тебя  -  закон.
И  пусть  мои  слова  тебя  спасут
И на суде пред Богом. Пусть и он
Простит тебя! Да!» - заключил старик.
 "Глупец  тот,  кто  отрёкся  от  тебя,
Кто  сердца  золотого  не  постиг!
Им нет прощения. Но кто, любя,
С тобою будет до конца, не  бросит
Тебя  и  не  покинет  одного  -
Сейчас у сердца золотого просит
Прощения  он.  Если  ты  его
Прощаешь,  то  отныне  навсегда
Его дом  -  твой дом". Чем не диалог
Безумца Лира с бедным Томом? «Да,  -
Сказал старик, - за жизнь твою в залог!»
Но как их распознать: кто в этом мире
Безумцы  настоящие,  а  кто
Лишь  притворяется?  Поставив  шире
Вопрос: "Злой греховодник иль святой?" -
Определить под силу только Богу,
А  люди  же,  привыкшие  судить
И  сразу  обо  всём,  и  понемногу,
Не  в  состоянии  их  различить.
 "Ты  потерял  семью  из-за  меня,
Поэтому  теперь  мой  долг  святой  -
Их  заменить.  Чтоб  не  увидеть  дня
Мне,  если  присягаю  пред  тобой
Нечистым сердцем я!" "Ну и подлец!
Увидел тать, что старый вовсе спятил,
И  обозвал  его  отцом!  Отец!?
 "А  метко  обозвал  и  очень  кстати.
Тот  только  что  остался  без  детей
И  сразу  получил  взамен  им  сына".
 "Да,  старый  дурень  из  одних  сетей
В  другие  угодил. Ещё  мужчиной
Себя  считает.  Стыд!  Ну  и  дела!  -
Шептались  ротозеи  восхищённо.  -
Допустим,  старика  жизнь  довела -
Лёд тронулся… За что молодожёны
В него вцепились? Хуже горя нет  -
Отца  больного  обрекать  пороги
Чужие  обивать  на  склоне  лет,
Испытывая  старческие  ноги.
Отец!? Вы слышали? А почему бы
И нет!? Смерть сына прощена ему:
В лоб расцеловывай его иль в губы, -
Греха  большого  нет,  а  ко  всему
Старик  ещё  и  проклял  остальных.
Почти  что  как  в  трагедии  о  Лире!
Всех, сколько есть, ему он выдал их.
Ну  и  дела  творятся  в  этом  мире!"
Старик  сжал  немощные  кулаки.
 "Ушли Иуды!"  В зале зашипели.
Хоть  почесать  приятно  языки,
Да  упустить  и  слова  не  хотели
Они  из  сказанного  стариком.
Такая  вмиг  возникла  тишина,
Что верилось воистину с трудом,
Что тут не склеп и мир, а суд, война!
    "Мне тоже есть куда пойти!" - так, словно
Не  замечая  никого  вокруг,
Вёл речь старик. - Тупицы! Поголовно
Любовью к брату  воспылали  вдруг
Так яростно, что рады из любви
И  имя  чистое  его,  и  память
Навеки  в  чёрной  утопить  крови,
Отмщения и утонуть в ней сами.
Не бойся за своих: я их не брошу
На  произвол  судьбы,  пока  сам  Бог
И ты, срок отсидев, с моих плеч ношу
Земных забот не сложите. Свой срок
Я  исчерпал  давно.  Переживать
Своих  детей  -  ужасное  проклятье,
Ниспосланное  людям;  так  мне  мать
Призналась как-то: я один из братьев
С войны вернулся сам, от остальных
Лишь  похоронки...  ну  да  то  война,
А  в  мирные  часы  детей  своих
Терять  преступно.  И  моя  вина
Равна  твоей,  она  ничуть  не  меньше -
И  все  последствия  её  мы  вместе
Искупим.  Мы  обязаны. Есть  вещи
Дороже  жизни  и  превыше  чести.
Не  покидай  на  произвол  судьбы
Детей  Аршака  моего;  вдове
Доверить  воспитанье  -  что  гробы
Портному  мастерить.  Я  эти  две
Повозки  сам  не  вытяну  один.
От сыновей ни радости, ни проку,
Так помоги. Отныне ты мне сын,
Не эти... Пусть прибавишь к сроку,
Что  дал  судья,  ещё  с  десяток  лет,
Зато свои грехи сполна искупишь".
  "Пять  лет,  как  моего  отца  уж  нет
Среди живых - ты за отца мне будешь.  -
Ответил новый сын. - Что ни накажешь,
Всё  сделаю".  Судебный  зал  такого
Вовеки  не  слыхал  ещё;  все,  даже
И  каменные  судьи  -  злого  слова
О  них  и  адвокатах  не  сказать  -
Великий грех - попрятали в платки
Слезами  увлажнённые  глаза.
И только прокурор сжал кулаки;
Его  лицо  вдруг  исказил  испуг;
Оно, расплывшись, запылало жаром.
Он чувствовал подвох, какой-то трюк;
В покинутом сынами жалком, старом,
Тщедушном  человечке  он  унюхал
Великую  опасность;  всем  нутром
Сторожевого  пса  закона,  слухом
Наитья, чисто  внутренним, во  всём
Ложь различающим. Но так абсурдна
Мысль, что на ладан дышащий старик
Опаснее, страшнее, чем в День Судный
Для  согрешившего  Господень  Лик, -
Что  даже  прокурор,  едва  раздалось:
 "Старик сошел с ума!" - её отбросил,
Списав  происходящее  на  старость,
Болезнь  Альцгеймера  -  седую  осень
Необратимую.  "Сошёл  с  ума!"  -
Все  сразу  же  охотно  согласились,
Что  так  оно  и  есть;  толпа  сама
Вершит  суды:  оказывает  милость,
Клеймит позором. Под руку с женой
Убийцы  сына  сумасшедший  старец
Ушёл в свой новый дом – не то изгой,
Не  то  приёмыш.  Человек  из  стали,
С  детьми  своими - более  чем  строг,
С чужими он покладист был и мягок;
Сталь  превратилась  в  олова  кусок,
А  что  из  этого  есть  зло,  что  благо  -
Кому  решать?  Убийца  сына  вслед
Благословил  его,  слёз не  скрывая:
 "Пошли  тебе,  отец,  Бог  столько  лет,
Чтоб ты меня дождался! Смерть лихая
Пусть обойдёт тебя! Когда же выйду,
Я  сам  тебя,  отец,  ни  сыновьям,
Ни внукам - никому не дам в обиду,
И  уж,  тем  паче,  не  обижу  сам".
Тем часом сыновья, его так спешно
Покинувшие  раз  и  навсегда
С  проклятиями,  были  безутешны:
Их  ослепили  беды;  их  вражда
Лишила  рассудительности  здравой...
Закрытой  темой  объявив  отца,
Покрывшего  семью  дурною  славой,
Весь путь назад о нём лишь без конца
Они  и  говорили.  В  рассужденьях
Их  логика  сводилась  к  одному  -
К сгущенью красок; общее волненье
Последний, наименьший брат, - ему
Быть стойким до конца не удавалось
Доныне никогда, - сломавшись первым,
Возвёл  до  степени  абсурда  жалость
К самим себе; итак, дав волю нервам:
 "Я  не  могу  с  таким  позором  жить!  -
Вскричал,  царапая  лицо  до  крови.  -
Я...,  я  убью  себя!  Нас  всех  убить
За это следует!" Айк сдвинул брови:
 "Молчи,  дурак!  Кругом  чужие  люди.
Про  нас  подумают,  что  все  в  роду
Умалишённые  мы.  Если  будем
Мы  убивать  самих  себя  в  чаду,
Кто  отомстит  им!?"  " Вачик  кулаки
Сжал, сдерживая слёзы: "Как нам быть?
В дурдом его сдать, что ли?"  "Дураки!  -
Айк гневно отмахнулся. - Нам же жить
Среди людей. А что нам люди скажут?
Представьте хоть на миг себе вы оба,
Что с нами сделают. Нас всех измажут,
Да  так,  что  не  отмоемся  до  гроба.
Пусть  доживает  лучше.  Слава  Богу,
Ему  прожить  осталось  с  ничего
И  нам  его  терпеть  совсем  немного".
  «Как  ни  немного,  все  же  одного
Из  нас  уже  перетерпел  он",  -  Хачик
Внёс лепту в общее безумье. "Чтоб вас!  -
Сорвался Айк. - Мужчина слёзы прячет,
А  вы  как  женщины...  Арама  образ
Пусть  сна  вас  не  лишает.  Он  отныне
Для нас мертвец! С сегодняшнего дня,
Хоть  в  смерти  брата  он  и  неповинен,
Он  -  соучастник!  Лично  для  меня
Он - больше, чем убийца: он объятья
Открыл  убийце  сына.  Хуже  нет
На  свете  преступленья  и  проклятья
За  это  преступленье.  Мой  совет
Вам  всем  один:  не  думайте  о  нём,
Иначе  от  подобных  дум  нас  скоро
Придётся всех самих сдавать в дурдом!
Не  мы  его,  он  нас  возьмёт  измором".
  "Ах,  мама  бедная,  с  кем  ты  жила?»  -
Опять  запричитал  Манвел.  Айк  резко
Прикрикнул  на  него:  "Мать  умерла!
Оставь  её  в  покое!  Как  невестка
При злой свекрови хнычешь. Наша мама
Счастливей  нас  тем,  что  не  дожила
До  этой  грязи,  до  такого  срама!
Теперь  давайте  помолчим.  Дела
Обсудим  дома"...  Их  отец,  лишённый
Забот  и  уважения  родной,
В  чужой  семье  убийцы,  обретённой
Столь  роковым  путём,  обрёл  покой
И  силы  все   употребил  во  благо,
На  процветание  её.  Нельзя
Не  восхищаться  было  этим  шагом,
Как  и  не  осуждать  его.  Стезя,
Какую  он  избрал  -  своей  ли  волей,
Невольно  ли  -  в плен,  к  святости  его
Иль  к  сумасшествию  вела?  От  доли  -
Какую  он  утратил  как  изгой  -
Проклятой  и  лихой  подальше  или
К той, что он как приёмыш вдруг обрёл
Взамен  утраченной?  Какой  он  силе
Противился?  Какой  навстречу  шёл?
Был  непонятен  всем:  чужим,  своим.
Чем жил и жил ли? Он святым казался,
Конечно,  сумасшедшим,  но  святым
В глазах людей – поскольку привязался
К семье убийцы сына; если, впрочем,
Привязанности  этой  во  вниманье
Не принимать - иных симптомов порчи
В нём не было; однако, в наказанье
За эту странность - он в глазах людей
Был человеком конченым. Блаженный
Он или нет, он в их глазах - злодей,
И  не  какой-то  там,  а  совершенный,
Поскольку  этот  довод  на  весах
Всё перевешивал, что можно бросить,
Чтоб  оправдать  его  в  чужих  глазах,
В другую чашу. Жизнь нещадно косит
И самых крепких, а старик был слаб, -
Но  тем  не  менее  ничуть  не  реже,
Чем  допускал  режим,  он,  этот  раб
Чужой семьи, являлся без задержек
Убийцу  сына  навещать  в  тюрьме.
Им  отводили  для  свиданий  место
Уединённое,  где  в  полутьме
Они шепталась, как жених с невестой,
О  сокровенном.  "Если  бы  не  вы,  -
Твоя  жена  и  ваши  чудо-дети,  -
Меня  бы  не  было  среди  живых
Уже  давно.  Нет,  не  на  этом  свете,  -
Шептал старик и тыкал пальцем вниз,  -
Я был бы там. Ах, да, моё прошенье
Об  апелляции,  как  злой  каприз,
Опять  отклонено.  Освобожденья,
Мне  не  дождаться  твоего.  Меня
Считают  сумасшедшим  и,  всерьёз
Не  принимая,  травят:  нет  ни  дня
Без  брани,  издевательств  и  угроз.
Вот,  до  чего  я  дожил!  Стариков
Едва выносят; старики всем в тягость:
И  сын  родной  на  подлости  готов;
И  в  поводе  любом  он  видит  благо;
И  поводу  любому  от  заботы
О  старике  избавиться  он  рад...
Моя  надежда  на  тебя.  Кого  ты
Напоминаешь мне? Ты не предвзят
Ко мне,  не  отречёшься  от  меня:
Ты уважаешь старость, ты - другой.
Ты  мне  роднее,  чем  моя  родня.
Ты не родня мне, но ты - мой родной.
Из всех детей лишь ты один надёжен.
Лишь  ты  один  из  всех - опора  мне.
Но в самой глубине души я всё же
Люблю их всех... лишь в самой глубине...
Изменники!  Так  низвести  любовь
Отцову  -  до  такого  состоянья,
Что стыдно сознаться в ней; вся кровь
Сворачивается  при  упоминанье
Их  низких,  их  предательских имён.
Хочу забыть о них! Забудем вместе
Их  имена,  рождающие  стон,
Проклятия в душе и чувство мести,
Убийцу радости! Забыть - и точка!
Чтоб звук их не терзал моих ушей!
Ни  сострадания,  ни  уголочка
Им не должно найтись в душе моей.
Нельзя любить неблагодарных. Знай,
Не ненависть нас в сердце поражает
Всего  больней,  а  именно  она  -
Неблагодарность!  Это  та  змея,
Какую  пригреваем  на  груди
Мы все час от часу: то мы друзьям,
То женщинам, то детям нам всадить
Нож в сердце дозволяем, развратив
Любовью и доверьем их. Кто спину
Сам  подставляет  -  чересчур  учтив.
Доверье  даже  собственному  сыну
Соблазн внушает легкостью решенья
Проблемы старшинства. А ты юлишь?
И  ты,  наверное,  того  же  мненья,
С  единственным  отличьем  лишь,
Что все своё презренье мне открыто
Высказывают..."  Духу  одиночества
Сопутствует  весьма  дурная  свита
И  неуверенность  его  высочества
Во всех понятна. «Или так тюрьма
Со  мною  шутит,  или  я  рехнулся.
Не  знаю  сам:  не  то  сошёл  с  ума,
Не  то  я  наконец-то  в  ум  вернулся. -
Жалелся узник. – Мой отец  скончался
Достаточно  давно,  чтоб  я  успел
Смириться с мыслью, что один остался.
Я  -  реалист.  Хоть  не  настолько  смел,
Чтоб  переехать  и  не  испугаться,
Но и не трус настолько, чтобы в чёрном
Увидеть  чёрное  из  страха  отказаться,
А в белом белое и вздор во вздорном...
А  вот  когда  ты  рядом,  то,  клянусь,
Я  забываю,  что  он  умер.  Верь  мне,
Я  обязательно  к  тебе  вернусь,
А ты дождись меня, законам времени
Наперекор!"  Как  в  умопомраченье,
Он  вторил  сам  себе  в  который  раз,
Подчеркивая  важность  и  значенье
Непреходящее  случайных  фраз
В устах людей, что липнут к языкам
И  с  них  слетают  чаще  невпопад,
Чем  вовремя;  однако,  всё  же  нам
Порой  такое  удаётся  в  лад
И к месту вставить, что сам Бог и тот
Не  разберёт  ложь,  или  правда  тут.
Уж  если  вдохновение  солжёт,
Изобличить ложь - непосильный труд.
Нам  вжиться  удаётся  в  роль  порой
Настолько  глубоко,  что  мы  и  сами,
Нить  лжи  теряя,  -  искренней  игрой,
(Но  ведь  игрой!)  обмануты  -  рабами
Своей  же  лжи  становимся,  причём
Мы  не  почти  уверены,  но  верим
Со всею искренностью, что не лжём -
И  все  же  лжём!  А  посему  умерим
Свой преждевременный восторг и пыл.
Сын названный, вверх простирая руки,
Взывал к заступничеству высших сил,  -
Но  тех  не  трогают  земные  муки.
Имей,  что  заслужил!  "Я  уповаю
На небеса: ведь есть же справедливость
И на земле!" Невесть к кому взывая
И  из  каких  неведомо  мотивов,
Какой смысл вкладывая в восклицанье,
С  печатью  зла,  добра  ли  на  челе,
Старик, дрожа весь, вторил упованьям:
 "Ведь есть же справедливость на земле!"
Лишь  одному  ему  понятный  смысл
Молитвой  возносился  к  небесам
Иль падал в ад. Хотя приятней высь,
Но  низость  ближе  и  доступней  нам:
Она  не  требует  ни  совершенства,
Ни  верности  на благо  красоте,
Ни  тягостного  рвения  и  шефства
Души  над  телом  и  умом.  Лететь
Ввысь неустанно иль гнить в страстях,
Без  напряженья  воли,  потакая
Инстинктам низким; выгоду и страх
Избрав  поводырями;  подменяя
Послания  божественных  начал
Животными  потребностями  тела;
Величье  разума,  что  всё  венчал
Воистину  великое  и  смелое,
 Злым  извращеньем  низкого  ума?
Стараньями,  интригами  его
Не  только  плоть,  но  и  душа  сама
Суть,  смысл  предназначенья  своего  -
Ум устремить к божественному вверх
И  вознести  его  на  пьедестал
С  собою  рядом,  что  превыше  всех
Дрязг, искушений, чтобы вровень стал
Он с чистою душой, став светозарным,
Божественным как Разум, - позабыв,
Сошла безвольно за умом бездарным
На  пьедестал  его;  он  был  учтив;
Он  потеснился;  он  готов  на  всё,
Чтоб  не  карабкаться  к  её  вершине;
Не  он  ей  подчинился,  но  её
Он  подчинил  себе;  увы,  рабыней
У  собственных  рабов  (ума  и  плоти)
Владычица  душа  существованье
Влачит  к  земле  поближе,  о  полёте
Забыв  и  думать.  Но,  утратив  знанье
Полёта  ввысь,  душа  усугубляет
Позор, фарс возведя в абсурд, и в том
Всё тот же подлый ум ей помогает:
 "Чем хуже ты в сравнении с орлом!?"
Час в зоне – равен вечности: особый
Ведут в ней счёт минутам и годам.
Среди  бесправия,  в  утробе  злобы
Час  кажется  столетьем  целым  там.
Шесть лет тому, кто уж давным-давно
На ладан дышит, и не вечность даже,
А  что-то  большее  –  дверь  и  окно,
В  немую  пустоту;  тот,  кто  укажет
Путь,  уж  его  заждался.  Если  срок
Едва  заметно  полз,  жизнь  иссякала
Нещадно  быстро  в  старике.  Итог
Напрашивался  сам.  Но  что  держало
Беднягу  в  этом  мире?  Что  за  сила
Его  не  отпускала  на  покой?
Так, будто Феникса душа вселилась
В  того,  кому  до  смерти  уж  рукой...
Как жил, за что держался он на свете,
В  котором  не  был  нужен  никому,
Поскольку  даже  собственные  дети
Лишь  смерти  пожелать  могли  ему?
Не  именно  ли  это?  Он,  быть  может,
Жил лишь назло своим же детям - знал,
Что он приятней им на смертном ложе,
Чем здравствующий? Как ребёнок спал,
Питался  хорошо,  трудился  в  меру,
Зря  не  расходовал  и  экономил  силу...
Читал  про  долгожителей...  примеру
Их  следовал  во  всём...  Чем  это  было?
Чудачеством? Проснувшимся желаньем
До  нового  пришествия  дожить
Наперекор   всему  и  всем  стараньям
Родных  детей  отца  со  света  сжить,
Связь оборвав времён? Всегда сокрыто
Во мраке то, что знать всего нужней,
А  что  должно  быть  навсегда  забыто,
Зарыто  в  вечности  -  всего  сильней
Бросается  в  глаза.  Старик  дождался.
Дожил  и  дотерпел.  И  на  свиданье
Последнее  как  юноша  примчался
К  любимой,  не  скрывая  ликованья:
"Шесть лет?! О боже! Неужели вправду
Ты день освобожденья держишь в тайне,
Как мы договорились? Ты в награду
Мне  обещал  его  за  все  старанья
И  все  мои  страданья.  Не  забыл?"
"Конечно, нет, отец, оставь сомненья.
Я  слову  верен.  Да  и  кем  бы  был,
Я, самый первый день освобожденья
Не посвятив тебе? С детьми, женой,
Как ни скучаю, обнимусь не раньше,
Чем выполню всё то, о чём с тобой
Условились  мы".  "Это  дело  наше.  -
Настаивал  старик.  -  Об  этом  дне
И  сам  с  собою  вслух  не  говори,
Тем  более  ни  детям,  ни  жене,  -
Иначе  все  насмарку.  Подари
Мне этот первый день. А если вдруг
Ты говорлив во сне, забудь про сон
Иль откуси язык. Издашь хоть звук,
И свой обет  -  единственный закон
Для истинных мужчин - святой обет
Перед  покойным  сыном  я  нарушу,
И, хоть твердят, что у меня их нет,
Утрачу  всё -  и  честь  свою  и  душу.
А я  не просто стар, я слишком стар;
Мне дней отпущено, уверен, меньше,
Чем  у  тебя  в  запасе  лет.  Я  в  дар
Прошу не яств и не вниманья женщин,
Которых  мне  уж  не  дано  любить,
А  твоему  здоровью  лишь  во  благо -
Лишь день один, чтоб голову сложить,
Достойно;  умереть  не  как  бродяга
В канаве сточной, - мне свидетель бог:
Я  этого  никак  не  заслужил, -
А  на  могиле  сына!  Не  у  ног
Тех  негодяев,  что  я  породил,
А  на  твоих  руках!  Его  могила,
И  ты  со  мной   -   и  силы  я  найду,
Я  соберусь  с  достаточною  силой,
Чтоб всем простить - и с миром отойду.
А  если  я  не  доживу,  -  старик
Не  то  от  боли  весь  перекосился,
Не  то  со  страху,  съёжился  и  сник,  -
Пойдёшь  туда  один.  Ты  напросился
Мне  в  сыновья.  Кому  же  исполнять,
Как  не  тебе,  последнее  желанье
Моё  и  волю?  Час  настал  узнать
И  о  моём  посмертном  завещанье;
Его  храню  я   в  величайшей  тайне:
Мои  детишки  тотчас  же  сдадут
Меня в дурдом; меня утопят в ванне,
Узнав  о  нём.  Оно  со  мною  тут,
Но  я  его  тебе  пока  не дам".
 "Исполню всё, отец, клянусь детьми".
 "Похороните  рядом  с  Мариам,
С моей женой. Запомнил всё? Пойми,
Мне больше некого просить. Я знаю,
Как  это  трудно.  Дети  будут  против.
Гораздо  проще  выпить  чашку  чая,
Вниз  головою,  или  в  самолёте
Возить  оружье".   На  прощанье  он
Признался  со  слезами  на  глазах:
 "Жизнь после сына, этот вечный сон
Про смерть его и бесконечный страх,
Мне  показались  вечности  длинней
Из предыдущей непомерно длинной
И  без  того злой жизни". "И моей.  -
Такое  ощущение,  что  с  миной
Проспал в обнимку я все эти годы.
Один и тот же сон! И все  шесть лет!
Все дни и ночи! Не мираж свободы  -
Труп  на  дороге  и  кровавый  след,
Длиною в жизнь и вечное проклятье
Над  родом  и  семьёю.  Я  -  убийца!?
Марго уже седая, в ветхом платье
От слёз и крови  мокрая... и  лица
Размытые...  не  то  моих  детей,
Не то твоих... угрозы: "Смерть собаке!".
Я  пережил  две  тысячи  смертей
В  отмщение  за  бедного  Аршака.
Я  видел  ад,  отец.  Я  -  призрак  ада,
Живым прикинувшийся". В самом деле,
Они  друг  с  другом  выглядели  рядом
Как  пара  призраков,  как  зомби  в  теле
Ещё  живых  людей,  что  притворились
Людьми  живыми,  но  не  перестали
Быть мертвецами... Жизнь, что покатилась
С  горы,  по  склону  вниз,  могла  едва  ли
Настолько  сильно  занимать  умы
Его  детей  по  плоти  и  по  крови,
Чтоб их отвлечь от дрязг и кутерьмы,
Что называют жизнью. В этом слове
Магическая сила  для  живущих
Заключена,  и  уходящим  вслед
Они  не  посылают  дней  грядущих
Своих  надежд  -  нет  и  ещё  раз  нет!
Уходишь, уходи! - то общий  жребий:
Пришедшие  уходят  все  -  кто  в  ад,
В  компанию  чертей;  кому-то  в  небе
Пристанищем  назначен  райский  сад.
Отец  нить  жизни  удержал  в  руках,
А в братьях между тем лишь угасала
День ото дня решимость их, пока
И мысль о мести тягостною стала;
Так до тех пор, пока в конце концов
И  вовсе  не  осталось  ничего,
Что месть поддерживало - даже слов.
Они  старались  избегать  всего,
Что разговор к больной сводило теме.
Они остыли. Как бы между прочим
Бесстрастное  их  излечило  время,
Боль  притупляя.  Мы  его  порочим,
Но  ведь  оно  на  нашей  стороне
Во всём! А смерть всегда нежданно
Приносит  горе  и  разлад  в  родне…
Все  чувствовали  с  мукой  покаянной
Необходимость  что-то  предпринять...
Что  именно,  никто,  увы,  не  знал;
Никто  и  не  хотел  обременять
Больную совесть; всех объединял,
Как  этот  парадокс  ни  оцени,
Слух о бесчинствах и о сумасбродстве
Их  сумасшедшего  отца.  В  те  дни,
Когда  за  уважением  и  в  сходстве
Посмели  отказать  ему  они,
В один из праздников семейных он
Явился вдруг как призрак на пороге.
Его  молчанье  встретило.  Поклон
Бестактно  увернулся.  Просто  ноги
Никто  не  утрудил  пойти  навстречу,
Чтоб стул подать и пригласить к столу.
Его не встретили никак. Он речью,
Предупреждая их, враждебный слух
Ошеломил  с  порога.  "В  эту  среду
Всем к трём быть у неё", - и мрачно
Рукою  властной  указал  на  Седу,
Вдову Аршака. Братья озадаченно
Переглянулись.  Этого  мгновенья
Ему  вполне  хватило,  чтоб  уйти,
В  пустые  не вдаваясь  разъясненья.
Для  осознания,  сколь  не  в  чести
Арам  был  у  детей,  необходимо
Хотя  бы  отдалённое  понятье
О  том,  как  почитаемо,  любимо
В армянах старшинство; насколько братья
Унизили  в  его  лице  закон
Древнейший: чтить, беспрекословно
Повиноваться  старшему;  но  он
Так извратил законы мести кровной
И  так  буквально  "возлюбил"  врага,
Что впрямь,  пожалуй, и не оставалось,
Чтоб  доказать,  что  честь  им  дорога,
Им  ничего,  как  немощную  старость
Лишить  её  последней  из  утех  -
Признанья  мудрости:  на  склоне  лет
Почтение  -  единственный  успех;
На  большее  уже  ресурсов  нет.
Звездою  маршальскою  на  погонах
Сверкает  почитание  людей,
И  старость  ради  этого  на  склонах
Прощанья  с  жизнью  медлит.  Если  ей
Откажут  в  мудрости,  лишат  почтенья,
Ей  остаётся  -  в  бездну  головой
И,  вынырнув  в  четвёртом  поколенье,
Мстить правнукам за всё, что над собой
От  дедов  их  терпела  и  отцов…
 «Что,  доигрались!?  Надо  было  сдать
Его в дурдом - без всяких лишних слов
О  жалости  -  и  прямо  в  день  суда,
Пока  он  нас  самих  с  ума  не  свёл!  -
Излишне резкий, пылкий младший брат
Хватил  с  размаху  кулаком  о  стол.  -
Вы  понимаете,  чему  он  рад,
И  что  ещё  задумал? - а  вот  я
Уже всё понял: папа с новым братом
Нас  сводит!  Армия  мы  иль  семья!?
Мне  надоело  быть  его  солдатом!
Шесть лет прошло! Чего же вы хотели
От  сумасшедшего?!"  Все  осознали
С  особой  болью  это:  в  самом  деле  -
Шесть лет прошло! Они перелистали
Страницы  жизни;  вышли  за  ограду
Невидимого  мира.  Память  их
Вернула  в  прошлое  -  к  её  фасаду;
Как поводырь слепых во временных
Просторах,  тотчас  заменила  зренье,
Незаменимое  при  свете  дня, 
И  бесполезное  в  часы  затменья,
Неугасимым  пламенем  огня,
Связующею   нитью  всех  времён...
Дня  этого  все  ждали  и  боялись,
Как злой болезни. Если б только он
Не наступил! Их охватила жалость
К себе, беспомощным; и их пугала
Необходимость  что-то  предпринять.
Страх  выпустил  отравленное  жало
И  боль,  почти  забытая,  опять
Сердцами,  головами  завладела.
Что делать? - ни один из них не знал
Что именно, но надо было делать
Хоть что-нибудь! Отец опять загнал
Их в тёмный угол. Но о чём напомнить
Хотел  им  сумасшедший  их  отец,
Час встречи указав, и чем наполнить
Хотел  больную  пустоту  сердец?
Айк, переняв манеры вместе с местом
Опального  отца,  суровым  тоном
И повелительным запретным жестом
Прервал  Манвела:  "Следуя  законам,
Пока  тут  старший  я.  Ты  не  влезай,
Умнее будешь -  ведь  пока  молчит,
Дурак  не  уличён  в  чужих  глазах.
Он  станет  им,  едва  заговорит.  -
Рассёк ладонью воздух. - Не пойдём!
Нам  только  этого  и  не  хватало".
  "А  что  у  нас  есть  выбор?  И  потом
Что  вас  в  словах  его  так  испугало?  -
Вмешалась  неожиданно  Марьям,
Его  жена.  -  А  как  мы  помешаем
Араму  навредить  себе  и  нам,
Когда,  что  он  затеял,  не  узнаем?"
"Ещё  одна!  Зачем  тебе-то  знать?  -
Айк передёрнулся. - И ты туда же!"
  "Куда  туда  же?  Я  хочу  понять…
А если кто-то знает, пусть подскажет,
Что  означает:  Этого  нам  только
И  не  хватало?  Этого  чего?
Ну, не молчите, объясните толком».
Айк  промолчал,  но  Вачик  за  него,
Не  мудрствуя  лукаво,  разъяснил:
 "Того,  что,  женщина,  заботы   эти
Не  твоего  ума:  чтоб  муж  твой  был
Тобой доволен, под присмотром дети -
Вот круг твоих забот". "Ну, как хотите. -
Сдалась Марьям. – Вы - дети, вам видней.
В конце концов, Арам не мой родитель..."
 "Вот  именно!"  "Одно  неясно  мне:
Смотрите  сколько  нас, а  он  один;
Мы  молоды,  сильны,  он  стар  и  болен.
Чтить  старика  обязан  взрослый  сын,
Но  не  бояться".  "Как  теперь,  доволен?  -
Напал  Манвел  на  Айка.  -  Ты  сначала
Заткни  своей  жене  покрепче  рот,
Чтоб  лишнее  себе  не позволяла".
 "Пусть  выскажется,  -  отмахнулся  тот,  -
Тебя я дольше слушал. Глупость женщин
Простительна,  но  глупости  мужчин
Нет  оправдания".  "В  такие  вещи, -
Как  отношения  "отец  и  сын",  -
Продолжила она, поддержку в муже
Нежданную  найдя,  -  не  мне  соваться,
Но ждать и дальше - будет только хуже.
Вы  натворите  тут  тогда  такого!
Манвел готов со стариком подраться".
Они  переглянулись,  но  её
Не  стали  прерывать.  "Даю  вам  слово,
Клянусь  детьми,  всей  нашею  семьей,  -
От  собственной  отваги  захмелев,
От  хмеля  переполнена  отваги,
Марьям  произносила  нараспев,
Как  произносятся слова  присяги,  -
Я  распускать  не  стала  бы  язык,
Когда  бы  вашего  отца  ни  знала,
Как  оказалось,  лучше  вас: старик
Моложе всех  нас!» «Не язык, а жало!».
  «Как  позабыть  могли,  каким  он  был,
Его  родные  дети!?  -  непонятно".
"Вот  именно,  что  был.  Он  нас  любил
И  он  нас  проклял  -  как  ни  неприятно
Об  этом  вспоминать.  -  подал  впервые
Свой  голос  и  Саркис.  -  Но  всё  течет,
Всё  изменяется".  "Но  не  такие,
Как  ваш  отец!"  "Совсем  наоборот!
Он  слишком  очевидно  перемену
Свою  явил  изменой  на  суде!"
"Он  разыграл  нас, разыграв ту сцену,  -
И  мы  попались.  Там,  как  и  везде,
Он лишь прикидывался! Как поверить
Могли  вы,  что  с  характером  его
Он  изменился?!  Да  скорее  звери
Повадки  сменят".  "Вот  вам!  Каково!?  -
Вскричал Манвел. - Так дуракам и надо!
Нашли к кому прислушаться - Марго!?"
 "Прикидывался!? - Айк злым взглядом
Пронзил  жену.  – Всё!? Только и всего!?
Прикинулся!?  Ты  не  оговорилась?"
 "Я  и  сама  уж  стала  сомневаться  -
Так далеко зашло, так долго длилась
Его  игра.  Но,  видно,  открываться
Час пробил – потому он и пришёл".
 "И  что  его  приход  меняет?"  "То,
Что ваш отец скандал в суде завёл
При ста свидетелях, чтоб вы потом,
О  примирении  не  помышляя,
Ему  не  помешали  в  том,  что  он
Наметил совершить. А что? - не знает
И  сам  Господь.  Он  обошёл  закон
И  всех  нас  заодно".  "Да? И зачем?" -
Манвел  не  унимался.  "Очень  скоро
Он  сам  же  и  откроет  это  всем».
"Глупее я ещё не слышал вздора!"
  "До  той  поры  пытаться  бесполезно
Проникнуть в то, что он задумал, раз
Он нам не доверял. Под нами бездна.
В его лишь власти погубить всех нас
В  одно  мгновенье  или  всех  спасти.
А что он выберет?»... "Мы помешать?!"
 "Прикидывался!?"  После  всех  шести
Последних лет с такой догадкой спать
Никто  из  них  не  смог  бы.  То  была
Мысль оскорбительнее всех событий,
Что  довелось  им  пережить, стрела
В груди у каждого. Он держит нити
Их жизней!? Кто, полу-живой Арам
Решает  жить  им  или  умереть?!
Какая мерзость! Что за стыд и срам!
Они  не  попадутся  в  эту  сеть!
Айк  покрутил  ей  пальцем  у  виска:
 "Ты тоже, может быть, сошла с ума.
Чем  мужа  выставлять  за  дурака,
Подумай,  кем  ты  выглядишь  сама?
Я  за  слова  такие  ведь  могу
И  наказать!  Ну  перед  кем  ему
Прикидываться!?  Я  солгать  солгу
Перед детьми в делах, в каких уму
Их не могу довериться. Но слушать
Проклятия  и  отрекаться?!  Чушь!
Убийцу сына вместо сына в душу
Принять, изгнав своих десятки душ;
И  целовать  его  детей,  ласкать  их;
Руками  собственными  их  кормить  -
По-твоему, жена, притворство?! Кстати,
Ты  и  названье  даже,  может  быть,
Нашла  такой  игре?"  "Вы  позабыли,
Какой он, ваш отец! - Марьям упрямо
Клонила  к  своему.  -  Араму  в  силе
И близко равных нет меж вами. Мама
Сама мне в этом признавалась". Братья,
Кусая  губы  в  гневе,  возразить
Слов не нашли в ответ. "Хоть указать я
Вам  не  могу,  как  надо  поступить,
Но  то,  что  знаю,  я  вам  всё сказала.
Он  и  сегодня  бы  не  появился,
Когда  б  пора  открыться  не  настала.
Он и минутой раньше б не открылся,
Хотя бы довелось ждать дольше вдвое,
Чем  убедившись,  что  уже  и  Бог
Не в силах помешать ему. Он - воин,
А  доблесть  управляет  иль  порок
Его  поступками  -  не  всё  ль  равно?
Я  знаю,  что  его  не  урезонить,
Пока задуманное он любой ценой
Не выполнит. Припомните! Не помнить
Не  можете  вы:  так  боялась  мать, -
Панически,  до  умопомраченья
Его, что предпочла бы жизнь отдать
Скорей, чем под дурное настроенье
Не  угодить  ему.  А кто  задался
Вопросом  почему?  Когда, кому
Отец хотя бы в чём-то отчитался?
Вы  задались  вопросом:  почему?
Ну, кто из вас похвастать этим может?
Молчите? Правильно, он делал то,
Что нужным находил и не похоже,
Чтоб  был  обеспокоен:  где  и  кто
Доволен  или  нет  его  решеньем.
Не поняли его - для вас же хуже.
И разве он считался с вашим мненьем
Хоть в мелочах? Когда? Ему не нужен
Ничей совет ни в чём. Иль я ношу
Не  то  же  имя,  что  и  ваша  мать?»
 «При чём тут имя мамы?!» «Я прошу
Поверить  мне.  Хотите  вы  понять
Иль  нет?!  -  она   простерла  руки. -
Не  я  ли  этими  руками  мыла
Араму  ноги?  Не  его  ли  внуки
Мной были выношены? Разве в жилах
Их  кровь  не  первенца  его?
Кому же знать его?" "Мы верим, верим,
Всё так и есть: ты знаешь. Что с того?"
 "То,  что  он  не  страдает  от  потери
Остатков  разумения  и  сил.
Отец наш не дурак, не слабовольный;
Он просто всех вокруг перехитрил  -
И их, и нас. И хоть вы недовольны,
Нам  следует  пойти - раз  он  зовёт,
Другого  нет  решенья: у отца
На первом месте точность и расчёт
Во всём, всегда, с начала до конца".
Айк долго размышлял, что ей ответить:
 "Ты  или,  как  и  он,  сошла  с  ума,
Иль нет умнее вас на белом свете,
А  мы  все  сумасшедшие.  Сама
Всё это выдумала!?  Что  решаем?  -
Возникла пауза. - Идти, так всем
Иль никому. Авось, не прогадаем,
И к старым дополнительных проблем
Не наживём себе". "Боюсь, что там,
Где старичок Арам, уже ни Богу,
Ни  чёрту  делать нечего,  а  нам  -
Тем  более. Пора уж  понемногу
Свыкаться». "Хватит  на сегодня!
Расходимся! - решил Айк. - Мы идём,
Хотя бы нас ждала там преисподняя!"
 "Вот  только  б  не  раскаяться  потом!"
Никто из братьев в эту ночь не спал:
Все  обсуждали  с  женами  загадку,
Какую  им  отец  их  загадал.
Призвать беснующийся ум к порядку
Душа  пыталась  из  последних  сил,
Но  тщетно.  "Неужели  ты  ни  разу
За столько лет, - Айк у жены спросил, -
Не усомнилась в нём? Неужто, сразу,
Ещё  в  суде  всё  стало  очевидным
Тебе  в  его  поступках  и  словах,
И  ты  не  предала  его  бесстыдным
Словам  значения?  Весь  этот  страх,
Весь этот ужас наш был лишь игрой -
И  ты  молчала!?"  "Я  сама  боялась, -
Ответила  Марьям.  -  Я  не   герой,
Я - женщина. Мне и самой казалось,
Что,  думая  так,  я  схожу  с  ума.
И  как  могла  я  объяснить  вам  то,
Во  что  боялась  верить  и  сама?
Я  думала,  что  день-другой,  потом
Всё вмиг  само  собою  разъяснится,
Но  он  зашёл  уж  слишком  далеко:
Он вытерпел шесть лет, не видя лица
Детей  и  внуков!?  Кто  из  стариков
Такое  выдержит!?  И  я  невольно
Поверила  ему  за  вами  вслед,
Хотя поверить в это было больно
Как в…" «Логики в событьях нет.
   Но разве не больней поверить было
В  то,  что  сегодня  ты  преподнесла?"
 "Но  он  пришёл - и  это  подтвердило,
Что,  думая  так,  я  права  была"...
Их  встретила  весёлая  вдова...
Всего лишь день назад она казалась
Отцветшею; всего лишь день иль два.
Как описать, как выразить ту жалость,
Какую  все  испытывали  к  ней?...
Не меньше явь,  что  преображена,
Поэтом, схожа с будничностью дней,
Чем  схожа  с  прежней  Седою  она.
Мужчины  были  ошеломлены;
Переглянулись,  выразив  без  слов:
 "Нас  всех  ждёт  это!  Мы  осуждены
Сойти  с  ума!"  Мужчина  не  готов
К подобным поворотам. От избытка
Сил  у  него  развился  недостаток,
Какого  нет  у  женщины;  политика
Мужчины - меч: он лаконичен, краток,
Он рвётся в драку. О пустом годами
Он  не  умеет  говорить  и  ссоры
Топить в слезах; забыв всё за словами,
Любой конфликт сводить на разговоры.
Кто воин? Это, спору нет, мужчина.
Но  он  не  дипломат.  Где  это  в  нём:
Ни нет, ни да? Он - бед, и войн причина!
Тут  женщина  нужна  с  её  враньём,
И  изворотливостью,  и  терпеньем,
Болтливостью,  уступчивостью.  Нет
Среди мужчин ей равного уменьем
Бессчетное  количество  побед
Одерживать уступками. Скрывать
Свои поступки, чувства так умеет
Лишь  женщина  (а  ей  маскировать
Приходится,  когда  она  умнее,
Свой ум под глупость, серое  ничто),
И  снова  добиваться,  уступая,
Гораздо большего, чем может тот,
Кто  действует,  на  силу  уповая.
Но всё-таки: мир женщине отдать -
Не дать ни шанса миру на спасенье.
Вопросы мира с женщиной решать -
Не  самое  разумное  решенье.
Построив мир на болтовне и лжи,
Избавив  от  меча  и  пистолета,
Она  на  яд  подсадит  и  ножи –
В бессилии коварству нет запрета.

Гораздо лучше собственных мужей
Скрывая чувства и поступки, жёны
Расцеловались с Седой, словно с ней
Не виделись сто лет. Неискушённый
В  традициях  армянских  не  поймёт
Чрезмерности подобных изъявлений;
За  маской  радости  страданий  гнёт
Он  не  узрит  в  их  преувеличении;
Дурных  симптомов  он  не  различит
В  улыбках,  праздничных  нарядах:
Тут  траура  печать  на  всем  лежит,
Тут  изъявленьям  радости  не  рада
Скорбящая  душа.  Вдова  сзывать
Отправилась   соседей:  "Папа  хочет -
Он  так  и  наказал  -  гостей  собрать
Как можно больше". И до самой ночи
Гудел  дом  от  притворного  веселья,
Когда  на  лицах  буйно  расцветают
Улыбки-ярлыки  венцом  безделья,
А  на  душе  не  то  собаки  лают,
Не то скребутся кошки. Лишь когда
Гостей  спровадить  удалось,  а  дети
Уснули  все  -  неслышно,  как  беда,
Явился их счастливейший на свете,
Зловещий  призрак  блудного  отца
С  блестящими  незрячими  глазами,
Живей  живых,  мертвее  мертвеца.
Он,  адом  посланный  иль  небесами,
Вошёл  помолодевшею  походкой,
Отнявшей  сил  остатки.  "Я  собрал
Вас вместе, дети, - произнёс он кротко,
Но  так,  что  ужас  души  их  объял,  -
Чтоб  дать  вам  алиби.  Вы  тут  и  вас
Тут  люди  видели,  что  мне  и  нужно...
Надеюсь,  не  скучали.  В  этот  час
И я вкусил от яств - вкуснее ужина
Я  не вкушал ещё;  и  я   до  дна,
До  капельки  последней  осушил
Месть сладостную! Ах, каким она
Была  бальзамом  для  моей  души!
Итак, лишь несколько часов назад
Я  на  могиле  сына  расплатился
С его убийцей. Вмиг, покинув ад
Земной, он в ад подземный провалился».
В  избытке  счастья  он,  не  замечая
Реакции  детей,  сел  на  диван.
  "Там всем убийцам место. И вчера я
Смыл чёрной кровью их кровь наших ран!
Луна  его  могилу  освещала
И  ветерок  цветы  на  ней  ласкал,
Когда я... вы обязаны… как мало
В вас истинной любви. Я это знал,
Я  понял  это  сразу  на  суде  -
Что вам любви и ненависти хватит
На болтовню одну; что вместо дел
Они  уйдут  в  слова.  И  кто  оплатит
Тогда убийце сына долг!? Долг чести
Оплачивают  кровью  -  не  словами:
Не  криками  и  не  угрозой  мести...
Вы только б поплатились головами".
Угрюмое  молчание  ему
Ответом было на укор жестокий...
"Когда  же сердце следует  уму,  -
Убийца  продолжал  свои  уроки,  -
Вот  как  всё делается: из тюрьмы,
Голодный, необстиранный, немытый;
Детей с женой не обнял даже... мы
Всё  сделали  как  надо. И  мы  квиты!
Мы  квиты  наконец-то!  Как  барану,
Ему  я  горло  перерезал  -  так
Всего  вернее;  но  потом  я  рану
Нанёс  и  в  сердце  самое.  Чудак
Доверился  мне  как  отцу  родному.
Когда  б  не  удалось  прибрать  его,
Я  приготовил  сыну  дорогому
Сюрприз:  не  пощадив  ни  одного,
Я  потравил  его  семью;  не  взяв
Того,  кого  хотел,  я  взял  бы  всех,
Кого  сумел.  Наверно,  я  неправ,  -
Мне безразлично; это – тяжкий грех,
Но не воздать – ад, пекло. Такова
Цена  за  сына.  А  какой  иначе
Был прок тогда в проклятиях, словах?
Любое наше слово меньше значит
Умения  молчать  в  десятки  раз,
И  ничего  совсем,  когда  оно
От  сердца,  а  не  для  отвода  глаз.
А  для  чего  ещё  нам  и  дано
Уменье  говорить?  И  для  чего  я
Такое вынес? Но - он  рассмеялся. -
Я  всё  же  доказал  чего  я  стою".
Старик  ещё  безумней  оказался
Чем думали о нём все. "Надо было
Его,  убив  детей,  оставить  жить,
Чтоб мучился, как я, однако, силы
Он, как и я, на месть мог обратить...
Я вынужден был!» - с видом торжества
С цветами рядом свой  платок в крови
Пред ними кинул изверг. - Все  слова
О  ненависти,  братстве  и  любви,
Написанные  чёрной  кровью  сердца
Убийцы  одного  из  вас,  - тут!  След
Шести лет! Даже самому не верится:
Покончено! Жить дальше смысла нет.
Успех  был  обеспечен  поведеньем
В суде дурацком: вы мне подыграли;
Вы  подсказали  мне  за  неименьем
Возможности убить их прямо в зале,
Что предпринять: но под одною крышей
С детьми убийцы!?  Смог… не ожидал…
Он доверял мне как отцу. Нет, выше:
Как Богу верил! И как Бог воздал
Убийце  сына  я!  Вот,  вот  она!
Кровь сердца моего врага! Сам он,
Навеки проклятый, как сатана,
Где сына моего могильный саван
Укрыл от нас, остался на камнях
Лежать как доказательство моей
Любви отцовской. Вся его родня
Потравлена, как крысы! И больней,
Чем отомстил, я отомстить не мог.
Не  мог  же  я  отмщения  лишить
Себя и всех нас! Я же - видит Бог! –
Детей убийцы сына - чтоб убить,
Когда  и  как  задумал - целовал
Шесть лет! Как я их ненавидел!
Я  сыну  лучшего  б  не  пожелал
Надгробия! Аршак мой не в обиде
На своего отца, нет". Хриплый смех
Не  утихал.  По-прежнему  ответом
Ему  молчанье  было.  Взоры  всех
Прикованы к платку, а мысли где-то
Блуждали, разрываясь между телом
На кладбище и домом, полным тел
Детей невинно убиенных; с делом
Больной и немощный старик успел
На славу справиться: обидчик мёртв;
Но на правах вершителя судеб
По  детям и жене  прошёл  как  мор
Убийца, дом их обративший в склеп.
"Любовь  и  ненависть  продлили,  -
Вдруг перестав смеяться, продолжал
Старик бесстрастно, - умножая силы,
Мне жизнь мою, а ваш отказ не дал
Мне умереть, не отомстив, - ведь я
Тогда  остался  бы  в  глазах  людей
Навек презренным. Сам себе судья,
Я  так  решил:  я  в  памяти  скорей
Убийцей, палачом останусь мерзким,
Чем  размазнёю,  трусом,  слабаком,
И на весах чужой судьбы довеском,
Которому  нельзя  доверить  дом -
Раз  на  его  детей  когда  угодно
И  где  угодно  могут  наезжать
Кому не лень. Моя душа свободна.
Я  больше  ничего  не  в  силах  дать.
Топите  же  и  дальше  гнев  сердец,
Хвалясь, как вы убийце б отомстили,
Когда б не сумасшедший ваш отец,
Которого  живьём  вы  схоронили.
Вы отреклись, как от отца плохого,
От лучшего, быть может, из отцов...
Последнему  среди  людей  такого
В  лицо  не  говорили.  Хуже  слов,
Чем  те,  какими  прокляли  меня
Родные  дети,  даже  людоеда
Не  потчевала  бы  его  родня,
Став  лакомствами  для  его  обеда.
По  правде  говоря,  ведь  вы  ничем
Такого  верного  отца,  как  я,
Не  заслужили,  но  я  всё  и  всем
Простил уже вам, ведь любовь моя
Сильней обид. Ах, если б, обижая,
На что-нибудь хотя бы вы способны
При  этом были сами...  но,  пятная
Своими  поношеньями  и  злобной,
Бездушной  и  постыдной  клеветой
Отца,  что  сделали  вы,  болтуны?
Да по сравненью с вами я - святой,
Хотя, быть может, и не без вины.
Знать собственных родителей обязан
Любой  ребёнок.  С  ними  навсегда
Он  нитями  невидимыми  связан;
Вы  ж  эту  нить  порвали.  Но  беда,
По счастью,  поправима – и,  дыханье
С  сознанием  исполненного  долга
Переведя, он молвил. - В оправданье
Себе  я  мог  бы  бесконечно   долго
Сегодня  говорить.  Есть  аргументы
В  защиту  у  меня  и  перед  вами,
И  перед  Богом  -  только  дивиденды
Мне вовсе ни к чему: над мертвецами
Никто не властен. Я могу спокойно,
Закрыв  дела  земные,  умереть.
Я вечность целую пустыней знойной
Блуждал без пищи и воды, а смерть
Меня  сопровождала.  Ни  минуты
Жить дольше не хочу. В семье врага!
Шесть бесконечных лет! Какие путы
Я  скинул   наконец!  Но  как  туга
Была  моя  петля!  С  его  детьми!
Когда есть ад, в каком бы из миров
Ни  находился  он,  я,  чёрт  возьми,
Уже  там  был!  И  от  его  даров
Унёс с собой семь трупов и платок.
А тем из вас, кому мой дар не мил,
Вменяю худший я в вину порок.
Шесть лет руками этими кормил
Детей  врага  я,  а  мои  внучата
Росли  сиротами!  А  эти  руки!…
Я их кормил, мечтая, что когда-то
Придёт час - воздадутся наши муки
Сторицею,  когда  я  закормлю
Их  до  смерти!  Я  заменял  отца
Им, этим выродкам! Как я люблю
Моих внучат! Вы всё им до конца
Поведайте про деда. Всё, пожалуй...
Отец  не  должен  жить  за  сыновей
И после сыновей... И самый малый
Срок, несколько, хотя бы пара  дней,
Не то что годы, лишними бы были,
Когда  б  убийце  я  не  отомстил.
Но я ведь отомстил, и вы простили
(Не так ли?), что отец ваш пережил
На долгих шесть лет одного из вас.
Я  не  бездельничал  все  эти  годы.
Я выполнил свой долг последний раз.
Я доказал, что жил не зря на свете,
Что  до  конца  мужчиной  и  отцом,
Хозяином  своей  семьи  остался.
И  пусть  осудит  Бог  меня  потом  -
Мне всё равно: я выстоял, не сдался...
Вот главное!  Я  сделал,  что  хотел!
А что ваш Бог!? Он сына дал убить...
Я  тоже...  Но  он  даже  не  слетел
На помощь сыну. Я не мог не мстить,
Как и не мог помочь. Бог - не отец.
Не знает он, что значит быть отцом.
Он  бросил  сына.  И  отца   венец
Он растоптал. Бог думал о своём
Величии,  а  вовсе  не  о  сыне.
Какой  же  он  судья  мне?  Я  ему
Судья скорее, как и вам. Мужчине
Лишь слабость непростительна; в тюрьму
Попасть за дело или слечь в могилу,
Загнав  в  неё  сначала  всех  врагов,  -
Вот честь! В мужчине ценят силу,
А  всепрощение  -  для  слабаков,
Хотя сам я простил вам в тот же день,
Когда  вы  наплевали  мне  в  лицо.
До самой смерти с вами будет тень
Отца - пример для всех других отцов
И вечный вам упрёк. Лишь я умру, -
Мне остаётся несколько мгновений, -
Свезите  в  старый  дом,  там  поутру
Меня найдут. На вас же подозрений
Не  будет  никаких.  Все  подойдите!"
Никто,  за  исключением  вдовы,
Невольной  соучастницы  убийцы,
Не  сделал  и  движения.  Увы,
И  Седа,  как  испуганная  птица
От  грозного   кота,  тотчас  назад
Отпрянула  невольно.  И  кому
Достанет  духу,  обнаружив  ад,
Хотя б на шаг приблизиться к нему?!
Но,  занятый  собой,  он  не  заметил
И  этого.  "Подайте  мне  стакан!
Мы в память выпьем с вами, дети,
И  брата,  и  отца".  Прилёг.  Вдова,
Безвольно, тупо  повинуясь взгляду
Потухших   глаз  его,  едва  жива
От  страха,  подала,  как  если  б  яду
Решилась дать, убийце рюмку водки.
Он  принял  рюмку  слабою  рукой
И  беспокойно,  словно  ею  четки
Перебирал,  пошевелил  другой.
 "Подайте мне платок!" Последний раз
Обвел  угасшим  взором  сыновей:
 "Последний  вздох  свой  отдаю  за  вас,
Как отдал жизнь, как отдал бы и две,
И пять, и десять - сколько б ни имел!
Вы плакать не должны, хоть о таком
Отце  не  стыдно  и  поплакать:  смел
И  стоек  до  конца,  я  был  отцом
Не только на словах. Мой вам завет:
Быть  до  конца  хозяином  в  семье,
Опорой  детям.  Охранять  от  бед
По  доброй  воле,  при  своём  уме
Не только жизнью, но и смертью тоже.
А  если,  как  и  мне,  вам  доведётся
Познать утрату - мне на смертном ложе 
Клянитесь в том, что сердце не уймется,
Пока  не  отомстите.  Умирайте
Лишь отомстив своим врагам - не раньше.
Вот всё, что требуется знать. Подайте
Мне мой платок! Увы, нам с вами дальше
Не  по  пути.  Отдайте  мой  платок!»
 "Я  умоляю,  кто-нибудь  ему
Отдайте это, чтобы он замолк!" -
Вскричал Айк с отвращеньем. Ни к кому
Не  обращаясь,  он  добавил  мрачно:
 "Заткните  этим  рот  ему!"  Убийца
Остановил  взгляд  на  платке  и,  смачно
Причмокнув, выпил. Вмиг уплыли лица
Куда-то  прочь.  Он  умер,  как  уснул,
С  невинною  улыбкой  на  устах -
Так,  словно  бы  стряхнул  с  себя  вину
С последним вздохом. Он ушёл, но страх,
Бесплотный страх переродился в зримый -
В страх  осязаемый,   страх  во  плоти,
Неутолимый  и  неотвратимый,
Такой  страх,  от  какого  не  уйти.
  "О  боже!  Наконец-то!"  Облегченье
На них свалилось, словно божья милость,
Но лишь как  мимолётное  мгновенье,
И  тотчас  болью  новой  возвратилось
С убойной силой. Бледная, как смерть,
Вдова  взмолилась:  "Ваш  отец  меня
Жестоко  обманул,  так  подло,  ведь
Он  про  детей  и  не  упоминал!"
Сообщница  поникла  головой.
Потом среди молчанья гробового
Она  платок  вложила  роковой
Убийце  в  руки.  Никакое  слово
Не  выразит  той  скорби  омерзенья,
Что, лица очернив стыдом и страхом,
Уравнивает  с  вечностью  мгновенье,
Живое  умаляет  перед  прахом.
Отчаяние,  ужас,  смерть  на  лицах
Детей, что прокляты в родном отце,
И  труп  –  угомонившийся  убийца
С  гримасою  блаженства  на  лице.
 «Проклятие  отца  в  нас  и  на  нас!
Мертвец обманом затащил нас в сети…
Чем кровь невинную смыть тут, сейчас!? -
Айк  опустился  на  пол.  -  Мы  и  дети,  -
Заложники! Мы - жертвы наших жертв,
Невинных  жертв  свирепости  отца.
Мы  -  дети  палача,  и  нам  уже
Спасенья не найти! Вот  суд творца!»

Поэма – не басня, но в ней есть мораль:
Оплакал я всех пострадавших безвинно,
Мне только виновников главных не жаль,
Что стали смертей и страданий причиной;
Не  только  убийцы,  но  также  того,
Кто чем только мог услужил сатане:
Наехал, покинул в беде; сверх того
Убийцу сам к детям ввёл в дом и жене.

                18.10.1999 года.


              1  (лат)  - рок, судьба.