Она ведь тоже стать могла бы мамой...

Повесилась девчонка в туалете.
Чуть больше двадцати, наверно, ей.
Всего на человека на планете
Уменьшилось количество людей.

Всего на одного лишь человека…
Ей не смеяться больше, не грустить,
Не просыпаться утром с первым снегом
И дождь грибной в ладони не ловить.

Как это дико - гроб, и там, как в раме
Она, которой жить бы да любить.
Но  мерзлый ком земли бросая в яму,
Мы ничего не можем изменить.

 Два парня холмик споро накидали,
Чтоб помянуть усопшую скорей...
Как  страшно когда те, кто их рожали,
На кладбище несут своих детей.

Ведь ее мама колыбель качала
Не для того, чтобы, тупой   иглой
 Она кромсала  душу и играла
В рулетку беспощадную с судьбой,

Чтоб мир свела до вены многоточий,
Вмещающих, казалось, чудный рай...
Но только точку не дано отсрочить,
Когда дурман возводишь на алтарь.

И отыгралась... Никого нет рядом.
Ау, куда ж  исчезли вы, друзья?
Молчит с железной стойкостью  ограда,
И крест. Хоть говорят, тут крест нельзя.

Но   не выходит мать ее  из храма,
Чтоб грех дочерний как-то отмолить.
Она ведь тоже стать могла бы мамой,
Могла бы жизнь кому-то подарить...

Он, материнский крест, тяжёл - нет мочи,
Хоть не дает Бог непосильных нош.
И катятся в подушку слезы ночью,
Как чистый омывающий все дождь.

А мы? Ну неужели все забудем?!
И кто-то вновь наполнит смертный шприц...
 Нам все равно, что новый холмик будет?-
Ведь еще много вен и много лиц...
   
Попрятав души в себялюбья  кокон,
Из суеты мы в суету спешим,
И тем, кому сегодня одиноко,
Ни сердца, ни руки не подадим.

Весь мир мы равнодушьем отравляем:
Мол, леса хватит, щепки пусть летят.
И долго ль будет Бог терпеть, не знаю,
Самовлюбленный гордый наш парад

Одна надежда - мать перед иконой.
Ее мольбу ничем не побороть.
И вижу я, как, скрыв лицо в ладонях,
С ней вместе тихо плачет сам Господь.